Хотя Морган упомянул в своем письме только Венгрию, важно заметить, что на общественное мнение во Франции повлияли не только и даже не столько советские действия в Венгрии, сколько угрожающий тон заявлений правительства СССР в адрес Франции в связи с развязанной в конце октября антиегипетской военной кампанией в зоне Суэцкого канала. В письме председателя Совета Министров СССР Н. А. Булганина, направленном в ночь с 5 на 6 ноября, содержался вопрос: «В какой ситуации оказалась бы Франция, если бы она стала объектом агрессии со стороны других государств, располагающих ужасающими современными средствами уничтожения?», воспринятый срочно собравшимся на заседание правительством как прямая угроза применения ракетно-ядерного оружия (на самом деле советские лидеры блефовали, ведь уже к 10 ноября была сформулирована совсем другая концепция действий СССР в защиту Египта, речь зашла «всего лишь» о посылке добровольцев в зону Суэцкого канала). В середине ноября на приеме, организованном в честь прибывшей для выяснения спорных вопросов польской делегации во главе с В. Гомулкой, Хрущев публично назвал «разбоем» франко-британские военные действия на Ближнем Востоке. Последовательный сторонник советско-французского сближения посол Франции Морис Дежан, как и его коллега, британский посол в знак протеста покинули прием[587].
Через несколько месяцев, в марте 1957 года, руководитель французского движения сторонников мира дАстье де ля Вижери, посетивший Москву, говорил заместителю главного редактора «Правды» и вновь назначенному председателю Госкомитета Совмина СССР по культурным связям с зарубежными странами Юрию Жукову, что на левом фланге политической жизни Франции, но особенно среди интеллигенции, после венгерских событий наступило полное замешательство, тем более что коммунистическая газета «L’Humanite» заняла неконструктивную позицию голословного отрицания фактов, приводимых «буржуазной» прессой, она чрезвычайно односторонне освещала эти события, изображая дело так, будто ничего серьезного в Венгрии не произошло, – статья Андре Стиля «Улыбка Будапешта» была широко использована антикоммунистической пропагандой[588]. Литератор, принадлежавший к компартии, с горечью признавался Эренбургу в письме от 15 ноября 1956 года, что вероятно удержался бы от чреватого исключением из партии публичного протеста, если бы ФКП «в каком-то глупом рабском рвении» «не сочла бы за благо поддержать действия советской армии в Венгрии». «Левые силы, – продолжал он, – здесь полностью расколоты, партия в такой изоляции, в какой она никогда еще не была, – и в нынешней ситуации это ее единственный удел. Я хочу сказать, что она изолирована не только от других, более или менее левых партий, но отрезана от массы простых людей без всяких политических предрассудков, потому что она оскорбила и чувства, и здравый смысл народа. Я искренне считаю, что ошибка, допущенная в Венгрии, того же масштаба, что и разрыв с Тито [советско-югославский конфликт 1948 года – А. С.]. Лучше было бы потерять одну страну – а она все равно потеряна, – чем потерять миллионы сердец, для которых чувство человечности выше идеологий, а значит подорвать возможность рабочего единства на долгое, очевидно, время»[589]. Письма, аналогичные по духу и содержанию, шли в Москву и из других стран. «Цена, которую вы заплатили за вашу политику в Венгрии, – это полное крушение чувства доброй воли к вашей стране, которое выращивалось в таких муках», замечала симпатизировавшая СССР и близкая в то время компартии британская писательница, будущий лауреат Нобелевской премии (2007 год) Дорис Лессинг в письме секретарю Союза писателей СССР Борису Полевому, курировавшему Иностранную комиссию СП[590].
«Сколько пылких речей и гневных реплик я выслушал», – вспоминает Эренбург заседание в Хельсинки 18 ноября. «Настала ночь, споры разгорались». «Я понимал, что Венгрия – расплата за прошлое, но она стала преградой к будущему, и в то утро мне казалось, что преграду не сломить». В конце концов утром 19 ноября была все же принята компромиссная резолюция, позволившая предотвратить раскол движения сторонников мира. В ней было признано, что «первой причиной венгерской трагедии были, с одной стороны, холодная война с долгими годами ненависти и недоверия, политика блоков и, с другой стороны, ошибки предшествующих правителей Венгрии и использование этих ошибок зарубежной пропагандой»[591]. Бюро Всемирного совета мира не выразило какого-либо одобрения советского военного вмешательства, но в то же время признало реальную опасность крайне правого поворота в политической жизни Венгрии, активизации фашистских сил, использовавших в своих интересах недовольство населения действиями своих прежних правителей. Было высказано пожелание об отводе в обозримом будущем советских войск из Венгрии по договоренности между правительствами двух суверенных стран. Эта компромиссная резолюция позволила в конечном счете избежать назревавшего распада движения в защиту мира, в том числе во Франции, где оно было полностью парализовано. Как говорил весной 1957 года дАстье, впрочем не соглашавшемуся с ним жёсткому партийному ортодоксу Ю. Жукову, в Хельсинки было принято решение, свидетельствовавшее о том, что движение сторонников мира, – не инструмент советской политики, оно способно всё же занимать независимую позицию. Многие порвавшие с ним интеллектуалы в результате стали постепенно возвращаться, например Жан Поль Сартр. Если бы не хельсинкская резолюция, в движении остались бы, по оценке дАстье, лишь одни коммунисты[592].
Впрочем, единства не было и среди западноевропейских коммунистов. Часть из них требовала от лидеров своих партий дистанцироваться от СССР. Два молодых журналиста английской коммунистической прессы, находившихся в Венгрии во время драматических осенних событий, писали по возвращении домой в конце ноября генеральному секретарю партии Джону Голлану о том, что советская политика в Венгрии основывалась, по их мнению, на неправильной оценке политической обстановки и в силу этого оказалась трагически пагубной по своим результатам. В этих условиях, считали они, другие партии должны не следовать механически за линией Москвы, а создать, насколько это возможно, собственное независимое суждение на основе всей располагаемой ими информации. Хотя принцип международной солидарности рабочих партий и остается в силе, «международная политическая ситуация в настоящее время весьма отличается от положения в те дни, когда защита нового советского государства была основным политическим вопросом»[593]. Сейчас «самой большой помощью, которую мы можем оказать международному движению, является строительство нашей собственной партии и улучшение руководства нашим собственным рабочим классом». Если же создастся впечатление, что британская компартия не имеет собственного политического лица и всегда следует линии Москвы, она изолирует себя от английского рабочего класса, резюмировали молодые журналисты[594].
В Москве были, конечно же, хорошо информированы о настроениях части западных коммунистов. (Ещё бы! Ведь в некоторых компартиях, например в датской, потеря членской массы была в конце 1956 года близка к тому, чтобы принять обвальный характер, угрожавший самому существованию партий), однако идти на уступку в венгерском вопросе не собирались. Согласившись в ноябре 1956 года на обнародование компромиссной декларации, Эренбург имел смелость пойти на явное нарушение директив ЦК, что, впрочем, не возымело для него последствий. Вопрос о движении сторонников мира и тактики в нем СССР требовал своей проработки с учетом фразеологии XX съезда КПСС и новых политических реалий. У партийного же руководства никак не доходили руки до этого. Функционеры КПСС, не присутствовавшие на заседании бюро Всемирного Совета мира в Хельсинки и не знавшие сложившейся там обстановки, упрекали писателя прежде всего в том, что он не проявил необходимого упорства[595].
Важно всё же заметить, что сам Эренбург в общении с западными литераторами готов был идти на компромисс лишь до определенных пределов. Как и подобало советскому писателю и общественному деятелю, он выступал, прежде всего, в качестве адвоката официальной позиции СССР и, возможно, делал это достаточно искренне. «Шла война, и рассуждать о том, что мы обороняемся не тем оружием, было глупо», – так прокомментировал он в мемуарах факт своей подписи под казавшимся ему не совсем убедительным коллективным ответом советских писателей своим французским коллегам, протестовавшим со страниц газеты «Le Monde» против действий СССР в Венгрии[596]. Это ответное письмо широко публиковалось в советской и зарубежной прессе. Между тем, как и сам Эренбург признавал, среди подписавших во Франции письмо протеста были «наши вчерашние союзники», лица, выступавшие ранее за расширение культурных связей с СССР, наконец, его личные друзья. «После оттепели наступали заморозки. Я пытался делать всё, что мог, чтобы помешать возобновлению холодной войны». 1 декабря «Литературная газета» поместила письмо Эренбурга в редакцию, в котором писатель призывал отделять друзей от врагов, даже если друзья не во всем разделяют нашу позицию по тому или иному конкретному вопросу.
Это письмо так и не было опубликовано в то время во Франции – в редакции «Lettres fra^aises», куда оно тоже было послано, ссылались на то, что оно было обращено, прежде всего, к советским, а не французским литераторам, и это сказывалось на всей риторике письма и системе аргументации. Имя Эренбурга, подписавшего ответ французским писателям, мелькало в парижской прессе с негативным оттенком, его чаще других упоминали в связи с постыдной апологетикой советскими писателями силового вмешательства в Венгрии, поскольку его имя было на слуху у французской интеллигенции. Илью Григорьевича более всего задевало, что во французской прессе появились публикации, в которых он бездоказательно обвинялся в пособничестве сталинскому режиму в осуществлении репрессий против еврейской интеллигенции в 1949–1953 годах