И в 1970-е годы венгерские власти по-прежнему старались пореже напоминать своим гражданам о событиях 1956 года, что имело определенный эффект: «будапештская осень» присутствовала не столько в общественном сознании, сколько в «общественном подсознании», не в последнюю очередь как предостережение от нарушения заключенного с режимом Кадара «общественного договора», который на целое десятилетие превратил Венгрию в витрину социалистического содружества, а ее десятимиллионное население сделал жителями «наиболее веселого барака» в социалистическом лагере, гарантировав им относительную стабильность и определенный достаток. Причем избранная руководством ВСРП стратегия на забвение революции 1956 года продолжала с готовностью восприниматься не только широким обществом, она парадоксальным образом разделялась и частью узкой интеллигентской оппозиции, хотя та исходила, как правило, из совсем иных посылок. Как заметил в те годы известный диссидент Миклош Харасти: «1956 год принадлежит истории, и это та неудача, которую лучше забыть». Впрочем, постоянное стремление активистов «Пражской весны» к учету венгерского опыта 12-летней давности заставляет серьезно усомниться в справедливости этой формулы. К тому же, не поддаваясь однозначной политической, а тем более этической оценке, события 1956 года создавали неудобства любителям упрощенческих трактовок – идеи «будапештской осени» не трудно было превратить в политический манифест, но куда сложнее было объяснить суть всего происходившего.
По свидетельству известного экономиста, «отца» венгерской реформы 1968 года Режё Ньерша, Кадар надеялся, что события 1956 года в относительно недалеком будущем, еще при его жизни, навсегда перестанут быть предметом политических разногласий и споров в венгерском обществе; вокруг них будут дискутировать только историки – не более пристрастно, чем, скажем, о революции 1848 года[753]. Если лидер ВСРП действительно так полагал, это было, конечно, иллюзией. И в 1970-е, и в 1980-е годы любое напоминание о 1956 годе, хоть в малейшей мере уклонявшееся от официальной концепции этих событий как контрреволюции, по-прежнему ставило под сомнение легитимность режима и потому имело острополитический характер. Историки в силу этого не получали никакой возможности объективно изучать тему. Версия о «контрреволюционном путче», организованном остатками прежних эксплуататорских классов при попустительстве ревизионистов во главе с И. Надем и прямой поддержке Запада, продолжала безраздельно господствовать в официальной венгерской историографии. Правда, в одном из выступлений 1972 года Кадар применил термин «национальная трагедия», впрочем, и раньше встречавшийся в западной, в том числе эмигрантской литературе. В случае с Кадаром это совсем не означало переоценки событий, поскольку не отменяло отношения к их движущим силам как к контрреволюционным, и не давало оснований ставить вопрос о реабилитации «контрреволюционеров»; выживших, впрочем, к этому времени, как правило, давно амнистировали. Вместе с тем в этой новой кадаровской формуле усиливался момент сожаления о произошедшем с точки зрения интересов национального единства, подразумевался и призыв к примирению на основе официальной платформы.
Осенью 1976 года идеологическим структурам ВСРП пришлось принять дополнительные меры в целях нейтрализации воздействия на Венгрию мощной пропагандистской кампании, развернутой на Западе в связи с 20-летием венгерской революции. Особенно много головной боли у кадаровских работников идеологического фронта вызывали кадры кинохроники времен «будапештской осени», обильно демонстрировавшиеся по западным телеканалам, ставшим к этому времени все более доступными широкому восточноевропейскому зрителю. «Стратегия умолчания» оставалась в силе, в стране не проводились собрания и митинги, посвященные 20-летнему юбилею прихода к власти нового правительства, ставку по-прежнему решили сделать не на наступательную пропаганду, а на пассивную контрпропаганду. Объектом полемики, причем довольно вялой, явилась попытка части западных пропагандистов объяснить успехи кадаровской внутренней (и в том числе экономической) политики влиянием и опытом событий 1956 года. Редкие статьи в официальной прессе, сконцентрировавшись на достигнутых успехах, объясняли их преимуществами социализма.
В середине 1970-х годов режим Кадара вопреки нарастающим экономическим трудностям еще продолжал находиться на подъеме, и общественное сознание было не слишком восприимчиво к разоблачениям лидера ВСРП и его команды. Так, не только в западном, но и в венгерском общественном мнении существовал стойкий миф, согласно которому Кадар исключительно по настоянию Москвы санкционировал казнь в июне 1958 года Имре Надя. Этот миф, не подтверждаемый позднейшими исследованиями, стал составным элементом того мифологизированного образа Кадара, который складывался в сознании венгерской нации, причем без видимых усилий пропаганды: в отличие от Брежнева и Чаушеску венгерский лидер не был склонен к саморекламе и только в 1982 году в связи со своим 70-летием дал согласие на издание в Венгрии собственной биографии[754]. Главной причиной, по которой лидер ВСРП после долгих уговоров согласился дать ряд интервью своему биографу Л. Дюрко и вспомнить прошлое, явились внушенные ему соратниками опасения того, что соотечественники будут черпать биографические сведения о нем из западных источников. Но на встречах с биографом Кадар демонстрировал изрядную скрытность, что сказалось и на содержании книги. Впрочем, независимо от усилий самого Кадара, его биографа и всего идеологического аппарата ВСРП настроения в венгерском обществе в целом совпадали с мнением немалой части западной историографии и политологии, также пытавшейся в 1970-е годы идеализировать Кадара, что отчасти было связано с интересом общественного мнения на Западе к его экономическим реформам[755]. Мифы строились на незнании документов, в том числе проливавших свет на истинную роль Кадара в подготовке дела Имре Надя[756].
Начиная с весны 1977 года в Венгрии активизируется оппозиционное движение интеллигенции, получившее внешний импульс (сыграли свою роль забастовки 1976 года и создание Комитета защиты рабочих в Польше, Хартия-77 в Чехословакии). В этом движении принимали участие и люди, имевшие самое прямое отношение к событиям осени 1956 года, в том числе Ференц Донат – один из ближайших соратников Имре Надя. Налаживается самиздат, с 1981 года представлявший собой довольно развитую и разветвленную сеть периодических изданий и книжных серий[757]. События 1956 года с самого начала становятся одной из главных тем публикаций венгерского самиздата, причем речь шла о необходимости коренной переоценки концепции контрреволюции. В рамках самиздата в первой половине – середине 1980-х годов публикуются едва ли не все основные работы о событиях 1956 года, вышедшие ранее на Западе. Выходят также сборники доступных документов, хронология, мемуары участников событий, которые не могли быть изданы в государственных издательствах[758].
Не только на Западе, но и в Венгрии под влиянием польских событий 1980–1981 годов обострился интерес мыслящей части общества к независимому рабочему движению и в том числе к рабочим советам образца 1956 года[759]. Его в полной мере разделяли организаторы и авторы венгерского самиздата, хотя среди них явно преобладали интеллигенты либеральной, а не социалистической ориентации. В Венгрии на этот интерес накладывало специфический отпечаток то обстоятельство, что именно эгалитаристская позиция кадаровских профсоюзов во главе с их бессменным лидером, долгое время также председателем просоветской Всемирной федерации профсоюзов Ш. Гашпаром[760] сыграла в 1972 году не последнюю роль в свертывании экономической реформы. Опыт Венгрии 1970-х годов, где подконтрольное власти рабочее движение стало оплотом контрреформаторства, нуждался в сопоставлении как с традицией рабочих советов 1956 года, так и с современным опытом польской «Солидарности». Органически присущие независимому рабочему движению элементы социалистической идеологии и системы ценностей не реанимировали, однако, в сознании большей части венгерской интеллектуальной элиты интереса к марксизму, не переломили четко обозначившихся, особенно после подавления «Пражской весны» 1968 года векторов духовной эволюции – к либерализму, ориентированному на современные западные модели, а с другой стороны, к более национально окрашенной христианской, консервативной идеологии.
Таким образом, на рубеже 1970-1980-х годов идеологические структуры ВСРП должны были искать меры противодействия уже не только зарубежной радиопропаганде, но и собственному самиздату. Тактика замалчивания возымела наконец определенный эффект: к концу 1970-х годов венгерская молодежь мало что знала о событиях 1956 года сверх установленного канона. Вместе с тем эта тактика уже казалась недостаточной для того, чтобы сохранить действенность сложившегося канона в условиях, когда в деполитизированном обществе зрелого кадаризма заметно ослабела коммунистическая индоктринация[761]. Тем более что, освободившись от прежнего диктата коммунистических догм, молодые поколения все чаще попадали под влияние самиздата преимущественно прозападной идейной ориентации.
В 1981 году, в канун 25-летнего юбилея «будапештской осени», коренным образом меняются представления власти о том, какими методами следует влиять на историческую память о событиях 1956 году. На смену тактике замалчивания приходит идеологическое контрнаступление. С одной стороны, это была реакция на широкое обсуждение проблем революции 1956 году в диссидентских кругах – власть не хотела упускать инициативы в споре с активизировавшейся оппозицией. Следовало также реагировать на оживившееся внимание к революции со стороны радиостанции «Свободная Европа», работавшей в расчете на слабую осведомленность венгерской молодежи и ее повышенный интерес к этой в сущности новой для себя теме. Учитывалась и активность эмиграции: для многих ветеранов 1956 года четвертьвековой юбилей стал поводом заново осмыслить события и свое место в них, а для кого-то – подвести итоги всей своей политической и интеллектуальной деятельности. Некоторые западные аналитики, зная об экономических трудностях и растущем внешнем долге Венгрии, писали о близком закате венгерской модели социализма, отмечали нарастающие предкризисные явления, симптомы слабости кадаровского режима. Эти симптомы вырисовывались