более отчетливо на фоне польских событий, свидетельствовавших о начале перманентного кризиса всей системы социализма. В свете подспудно назревавших в Венгрии перемен западные наблюдатели ждали не только идеологического ужесточения, но иногда, напротив, уступок и послаблений, в частности в оценке событий 1956 года. Публикация некоторых мемуаров, начавшаяся работа по подготовке к печати собрания сочинений И. Бибо породили иллюзии, что ожидаемая переоценка не за горами. Власти не могли не отреагировать на все эти ожидания. К ответной жесткости подстегивали и неоконсервативная волна на Западе, изменившиеся манеры американской политической элиты. Пришедший к власти в 1981 году президент-республиканец Р. Рейган выступил с одной из своих программных антисоветских деклараций именно 23 октября 1981 года, намеренно приурочив ее ко дню 25-летия начала венгерской революции. В условиях этого натиска в странах советского блока сочли целесообразным, «не поддаваясь на провокации», демонстрировать последовательность прежней политики. Это касалось и оценки венгерской коммунистической элитой событий 1956 года.
Главной фигурой идеологического контрнаступления 1981 года стал партийный функционер новой генерации молодой член Политбюро Я. Берец. Специальным постановлением партийного руководства он получил доступ к основной массе засекреченных архивных документов и оперировал в своих выступлениях хотя и тенденциозно подобранными, но некоторыми новыми фактами. Определенное, впрочем, незначительное расширение Источниковой базы нисколько не изменило концепции контрреволюции, нашедшей отражение в массовой и общественно-научной периодике, учебных пособиях, многочисленных радио– и телепередачах, документальных фильмах, широко использовавших соответствующим образом интерпретированные кадры кинохроники. В условиях обострившейся в 1980–1981 годах холодной войны гораздо больше, чем в 1970-е годы, поднимается тема западного вмешательства в венгерские дела.
Переход идеологов ВСРП к наступательной тактике в пропаганде заметили на Западе, что дало повод для новых разочарований в режиме Кадара. В Венгрии же кампанию 1981 года признали успешной и ее решили повторить пятью годами позже, в год 30-летия событий. Времена, однако, изменились. Надо было каким-то образом учитывать произошедшие перемены в мировой политике, приход к власти в СССР М. С. Горбачева, вставшего на путь активизации диалога с Западом. Нельзя было не принимать во внимание и растущую экономическую зависимость Венгрии от Запада.
Следует подчеркнуть, что с приходом в 1985 году к руководству КПСС М. С. Горбачева и его команды в Кремле и на Старой площади постепенно намечается более критическое отношение к советской политике в условиях восточноевропейских кризисов, ее методам, высказываются сомнения в эффективности и результативности силового подхода с точки зрения долгосрочных интересов СССР и мирового коммунистического движения. Сам Горбачев 3 июля 1986 года на заседании Политбюро говорил, по свидетельству его помощника А. С. Черняева, о том, что методы, примененные в Венгрии в 1956 году и в Чехословакии в 1968 году, в новых условиях неприемлемы[762]. В то же время сформировалась установка на отказ от вмешательства на новом этапе во внутренние дела правящих коммунистических элит и, во всяком случае, решено было не осложнять положения Кадара и его окружения, которые воспринимались как последовательные проводники дружественной СССР политики.
Массированной пропагандистской кампании 1986 года предшествовала скрытая от широкой публики дискуссия среди венгерских партийных идеологов. Дьердь Ацел, который в начале 1957 года выступал, правда, не слишком решительно, против привлечения Имре Надя к судебной ответственности, снова проявил склонность к компромиссу. Согласно его концепции, репрессии 1957–1958 годов следовало расценивать как кратковременное продолжение сталинизма в Венгрии, временную реанимацию самых жестких большевистских методов, ставшую следствием конкретных исторически сложившихся обстоятельств. При такой трактовке абсолютизировался реально имевший место фактор – сильное давление на Кадара слева; слишком многое пытались свалить на венгерских «сталинистов», людей команды Ракоши, продолжавших диктовать Кадару свои условия, ответственность же самого Кадара приуменьшалась. Кадаризм в чистом виде, по мнению Ацела, начинается не с репрессий, а с амнистии 1960 года. Из подобного подхода логически должна была следовать переоценка дела Имре Надя. Это, однако, никак не могло устроить Кадара: стареющий вождь ВСРП, чьи позиции неуклонно ослабевали, все сильнее опасался раскрытия компрометирующих его документов. Опытнейший политик, он отдавал себе отчет в том, что партократы молодой генерации в борьбе за власть рано или поздно используют уязвимые места для нанесения удара по нему[763]. Именно благодаря
Кадару концепция Ацела не получила поддержки, выбор был сделан в пользу точки зрения Я. Береца и левого крыла ВСРП. По их мнению, возрождение героики борьбы с «контрреволюцией» могло стать тем чистым источником, который был бы способен внести свежую струю в идеологию современного венгерского социализма, подвергшуюся сильным мелкобуржуазным влияниям. Имелись в виду идеи потребительского социализма, призывы к обогащению, распространившиеся на волне так и несостоявшейся в сущности реформы 1968 года. По мере углубления своего общего кризиса режим все более нуждался в легитимизирующей идеологии, составной частью которой были концепция «контрреволюции» 1956 года и мифология формирования кадаровского «рабоче-крестьянского» правительства.
Центральной фигурой новой идеологической кампании снова стал Я. Берец, выступления которого отличались жесткой полемической заостренностью против позиции либеральной интеллигенции, своими самиздатовскими «писаниями» расшатывающей устои режима: «контрреволюционеры», выступавшие с оружием в руках, приравнивались к «контрреволюции пером». К ней в равной мере относились и комментаторы радиостанции «Свободная Европа», и венгерские писатели, требовавшие весной-летом 1956 года расширения не только творческих, но и политических свобод. При этом легко прочитывались параллели с современностью. В 1980-е годы Союз венгерских писателей снова активизируется в качестве альтернативного идеологического центра, на писательских собраниях все чаще звучали призывы к переменам, острые материалы проникают и в печать. Смягчив предварительную цензуру в сравнении с той практикой, что существовала в СССР, режим Кадара возложил главную ответственность на редакторов. При всей их осторожности в прессе то и дело публиковались материалы, слишком резко отклонявшиеся от официальных установок, а иногда агитпроп ВСРП признавал их откровенно враждебными устоям режима. Это влекло за собой административные меры, наиболее распространенной среди которых становилось изъятие тиража того или иного журнала либо книги из продажи[764]. Особенно нервно власти реагировали на попытки переоценки событий 1956 года, критику внешней политики СССР, проведение тезиса о неравноправии советско-венгерских отношений. Границы кадаровского либерализма и толерантности давали о себе знать при постановке частью интеллигенции именно этих строго табуированных вопросов, немногочисленных, но принципиально важных для системы. В некоторых случаях реакция была неадекватна масштабу той или иной оппозиционной акции, преувеличивая ее опасность для устоев режима. Это свидетельствовало о том, что режим Кадара, ранее демонстрировавший изрядное умение избегать конфликтов, выпускать накопившийся в обществе пар, нейтрализуя настроения общественного недовольства, к началу 1980-х годов, вступив в полосу кризиса, стал утрачивать политическую гибкость. Что касается СССР, то в год 30-летия венгерских событий, в советской научной периодике, как и в венгерской, однозначно доминировала концепция контрреволюции – первого шага в деле пересмотра сути событий ждали от венгерской элиты. В условиях только что начавшейся перестройки охранительная позиция советской печати комментировалась на Западе как свидетельство нежелания официальной Москвы идти на концептуальный пересмотр своей восточноевропейской политики.
Как бы там ни было, внутренняя демократическая оппозиция в Венгрии, продолжавшая считать актуальными многие программные требования массового народного движения 1956 года (о внешнеполитическом суверенитете, многопартийности и т. д.), значительно усилилась за 5 лет, прошедших со времени 25-летнего юбилея. Наряду с традиционным самиздатом получают распространение другие формы политической активности: подпольные выставки с каталогами, нелегальные и даже полулегальные научные конференции с участием как ветеранов 1956 года, так и профессионалов-историков.
Западные политические элиты осенью 1986 года внимательно наблюдали за процессами, происходившими в СССР, проявляя выжидание и опасаясь слишком острой критикой затормозить едва наметившуюся эволюцию советского режима к более плюралистическим формам политической организации. Отчасти этим объясняется их гораздо меньшее в сравнении с 1981 годом внимание к новому юбилею венгерских событий. Иначе обстояло дело с венгерской эмиграцией. К середине 1980-х годов становятся более тесными связи между эмиграцией и внутренней оппозицией. Видные деятели событий 1956 года и их ведущие западные аналитики из числа эмигрантов осознавали, что 30-летний юбилей может стать последним шансом для того, чтобы активно выступить со своей версией истории революции. При этом они не упускали возможности обратиться к венгерской аудитории через развившийся самиздат. Более тесными становятся и связи венгерской оппозиции с единомышленниками в других странах Восточной Европы. 23 октября правозащитники Венгрии, Польши, Чехословакии и Восточной Германии выступили с совместным обращением к кадаровскому руководству, требуя пересмотра оценки событий 1956 года.