осударственных мужах лучше уж умолчу, а то Миклош меня побьет.
- А между тем одно лишь слово, одно понятие - и всем спасеньям и колебаниям конец. Слово это: _хотеть_. Если хотеть жить, хотеть сберечь из древнего национального своеобычия все, что в нем благородного, прекрасного и плодотворного, захотеть, каждый в меру способностей, честно потрудиться на избранном поприще, любя, ценя наше, венгерское, но умея извлечь из него, развить нас, венгров, возвышающее и, наоборот, не хотеть обезьянничать за другими из тщеславия, - лишь то перенимать, от чего, как при дыхании, кровь наша вновь станет алой; будем если ездить за границу с целью умом своим родине послужить, а не иностранцам глупостью, - не найдется тогда таких природных или моральных сил, которые бы нас расплавили, растопили, растворили. Лед растает, но кристалл скажет: "Я цел!" - и засверкает всеми гранями на солнце. Народы воочию увидят, что мы жизнестойки, и уважать будут наши стремления. И преобразятся наши поля, торговля оживит реки и сушу, язык венгерский досягнет до самых салонов, модным станет, национальные чувства пробудятся в больших городах, а в Пеште [Будапешт образовался лишь в 1872 году после слияния Буды (старого города на правом берегу Дуная) и нового, более позднего, Пешта (на левом)], в столице, вся гордость и духовная мощь нации сосредоточится. Будет и у нас Академия наук, будет все: литературные общества, национальный венгерский театр. И всего этого надо только пожелать!
- Прекрасно. И кто же будет первоапостолом всех этих священных пожеланий? Ведь кому-то надо начать, пример подать, святой национальный дух не снизойдет сразу на несколько миллионов.
- Кто? A capite foetet piscis [рыба начинает портиться с головы (лат.)], - те, у кого больше всего заслуг в прошлом, пороков в настоящем и долгов перед будущим: венгерские аристократы.
- Жаль, что я хохотать во все горло не умею, - сказал Рудольф, - очень уж повод подходящий. Да где же они, эти венгерские аристократы?
- В большинстве за границей; но ты, надеюсь, не станешь отрицать, что если прах отчизны они отряхнули с ног, то сердец своих не прозакладывали?
Рудольф чуть заметно улыбнулся.
- Ты что же, миссионер? Хочешь отступников патриотов опять в лоно истинной веры вернуть и объезжаешь мир, сзывая их домой?
- Я не считаю обращение их таким уж невозможным.
- Счастливец, сколько же тебе лет?
- Двадцать исполнилось.
- Ну, так завтра ты постареешь сразу на десять. Сходимте завтра в клуб "Юных титанов". Доступ в достойное сие собрание открыт только людям знатным либо денежным - либо очень уж эксцентричным. Там найдете вы всех обитающих здесь юных представителей венгерского высшего общества. Вот тогда я и спрошу тебя: "Желаешь ли ты и веришь ли в возможность взять их с собой?"
- А, чего мудрить! Королевская грамота с вызовом на сословное собрание - и сами все домой слетятся.
Последним замечанием ободрил своих товарищей Миклош, который трудился во время этого спора над лежавшей перед храмом разбитой колонной с эмблематической надписью: "Кто вновь воздвигнет меня?" - силясь ее поднять. Перевернув наконец меньшую часть, утвердил ее прочно на земле, а на это основание водрузил большую с эмблемой, опровергнув тем самым глубокомысленный вопрос.
- Так, значит, завтра - в клубе "Юных титанов".
4. ЮНЫЕ ТИТАНЫ
Есть на северной стороне Монмартрского бульвара здание, ныне жокейский клуб, которое и тогда, в 1822 году, служило излюбленным местом встреч элегантной молодежи (словосочетание, могущее показаться плеоназмом: элегантный человек всегда ведь старается выглядеть моложаво).
Здесь свершались все события, обычно занимающие свет: затевались бега или steeplechase [скачки с препятствиями (англ.)], давались банкеты в честь артистических знаменитостей. Отсюда направлялось превозносившее или разносившее спектакли общественное мнение: что освистать, кому рукоплескать. Тут решалось, на какие цветы будет мода в следующую карнавальную неделю. В прошлом году преимущественным правом некоторое время пользовалась гортензия, но под конец ее вытеснили флердоранж и гелиотроп. В нынешнем же оба изгнаны в комнаты для прислуги, вкусы поделились между геранью и миртой, и неизвестно пока, которая победит. Но куда насущней вопрос, достанет ли мужества у директора "Королевской музыкальной академии" (столь пышно тогда именовалась Опера) поручить заглавную партию в "Зельмире", последнем творении Россини, Каталани [Каталани Анджелика (1779-1849) - известная итальянская певица], которой юные титаны покровительствовали, потому что она только приехала и еще молодая, - осмелится ли он пренебречь мадам Мэнвилль [Мэнвилль Жозефина (Фодор Йозефа, 1793-1840(?) - с большим успехом выступавшая в 10-20-х годах XIX века во многих городах Европы оперная певица, по рождению венгерка], выступающей уже давно и вдобавок замужней; хуже того, вышедшей за актера и, что уж всего пошлей, счастливой с ним?.. Во всех залах - в бильярдной, за карточными столами - закипали горячие споры; всех занимало одно, и ни самый искусный карамболь, ни даже победоносный кварт-мажор в пикете не могли сколько-нибудь надолго овладеть вниманием.
Излюбленная комната светской молодежи, где собирается самый цвет ее, creme du creme [сливки; буквально: "сливки сливок" (франц.)], - балконная. Стены там украшены роскошной мраморной лепкой, потолок - художественной росписью кисти самого Лебрена [Лебрен Шарль (1619-1690) - французский художник-классицист, мастер декоративной живописи].
На балконе как раз столпилось пятеро-шестеро молодых людей. Наблюдая оттуда прохожий люд, простой и не простой, они, благо предмет благодарный, предаются тому увлекательному занятию, которое именуется по-французски "medisance", а по-нашему - злословием.
Среди них - общий друг и знакомый маркиз Дебри, первейший парижский bonhomme [добряк, добрейший, добродушный человек (франц.)] и обаятельнейший сплетник, почитающий своим долгом во всех тонкостях знать тайны будуаров, закулисные театральные интриги, преподнося их в бесчисленных, то дух захватывающих, то забавных вариациях. Стоит ему только глянуть на кого-нибудь пристальней, и тот может быть уверен: маркизу про него известно кое-что. При всем том человек он милейший, ибо в лицо никогда никого не оскорбил, а что уж за спиной говорится, на это в цивилизованном обществе обижаться не принято.
Взрывы смеха свидетельствуют, что маркиз излагает окружающим очередной свой занимательный рассказ. То понизит голос почти до шепота, и тогда головы приблизятся к нему, сдвинутся в тесный кружок, то возвысит весело, и все откинутся опять, валясь со смеху, в разные стороны.
Маркиз - мужчина тучный, грузный, нельзя и ожидать от него особого проворства, легкости в движениях. И, однако, истории свои умеет он сопроводить такой лукавой мимикой, такой живой жестикуляцией! Без них потеряли бы они всякий интерес, и кто пытается потом их воспроизвести, терпит обычно полнейшее фиаско.
В балконную прибываем мы с графом Рудольфом и его друзьями в тот самый момент, когда история близка уже к кульминации. Знакомый со всеми Рудольф представляет своих товарищей, и после краткого обмена приветствиями рассказ продолжается.
- Но и после всех неудач и провалов Сен-Мишель наш не унывает. Не подвинув дела даже настолько, чтобы на глаза попасться малютке Петипа, хотя оно, впрочем, немного и сулит: куда уж нам с ним, этаким Адонисам (о, эта удобная форма злоречия: "нам с ним"!), - наследства же пишась еще до рождения, а на жалованье и на миртовый букетик не очень раскошелишься, но кое в чем богом отнюдь не обиженный, здесь-то есть у него кое-что, на голову нянька его не уронила, - какой же он ход, как вы думаете, все-таки измыслил, дабы возле козочки своей резвоногой очутиться, ежечасно с нею беседовать, денно и нощно, так сказать, быть при ней?
- Ого! Не много ли захотел? - вскричал при слове "нощно" князь Иван рослый, с военной выправкой господин: тот самый вельможа из северной державы, о котором заходила уже однажды речь.
- Ну?.. Сто луидоров тому, кто отгадает!
- Бери себе и говори! - отозвался лорд Бэрлингтон, эксцентричный молодой англичанин, который спиной к остальной компании верхом сидел на стуле, вытянув свои длинные до неправдоподобия ноги.
- Его лордство получше моих остроты отпускает, - рассмеялся маркиз. Знает, что сотнями золотые у меня не водятся! Так вот, милый наш Сен-Мишель... лакеем нанялся к красотке-балерине.
- Ох! Ах! - раздались восклицания.
- Дуплетом ударил, значит, - констатировал лорд, сидя задом наперед. Теперь и служаночками может поживиться.
- Fi donc! - возвысил кто-то и без того пронзительный, тонкий голос: граф Везекери из венгерских светских львов, долговязый юнец с детски пухлым лицом, который стоял, прислонясь с безвольным изяществом к балюстраде и руки свесив за нее. - Fi donc, перестаньте, вы просто фраппируете [поражаете (от франц. frapper)] меня. Что за скабрезности в нашем кругу!
- Нюхательной соли нет ли у кого? Графу, кажется, дурно! - воскликнул Дебри с иронией.
- Дальше, дальше, продолжайте, - поторопили другие.
- Так молодец-то лакеем стал у Петипа? - рассмеялся князь Иван. - Вот кто мне, значит, дверцу намедни отворял, когда я из кареты выходил, а я еще рубль сунул ему!
- И кто чаем залил мне весь редингот, - вставил лорд, - а я ему за это пощечину влепил.
- Ах, ах, - деликатно ужаснулся и впечатлительный мадьярский граф, - а я-то ей через него любовные записочки передавал...
- Ну, их он наверняка все в камин побросал! - засмеялся Дебри. - Но дайте же сказать, что дальше было, в чем самый-то смак.
- Тише! Слушайте!
- Так вот, отправляется крошка Петипа в один прекрасный день на рандеву в Булонский лес, - премиленькая там вилла у нее от щедрот господних...
- И моих, - пробормотал князь Иван.
- Дарующий да не попрекнет, - молвил маркиз назидательно. - Итак, малютка-плясунья спешит в предвкушении любовной идиллии взять наемную карету и, конечно, лакея своего.