вращаясь к месту своего посрамленья. Но к стаду больше не подходит, и горе всякой живой твари, которая ему попадается на глаза: едва завидев, бросается он по пятам; как-то несколько дней просидел на дереве успевший туда вскарабкаться путник, пока случившиеся вблизи табунщики не отогнали упрямо караулившего внизу зверя. А недавно и на солнокский [Солнок - город близ Будапешта] поезд кинулся один такой разъяренный бык, - пошел, пригнув голову, прямо на локомотив, который сшиб его и задавил насмерть.
Логово быка по объяснениям пастухов найти было просто: через камыши вели туда две тропки, проложенные им самим. Этими тропами, разделясь, и пустились Мартон с соперником на розыски зверя. Конные же зрители въехали на высокую гать, откуда открывался весь ивняк.
Едва Мартон шагов сто проехал по камышу, как услыхал глухое ворчанье. С минуту он колебался, не кликнуть ли того, с другой тропы; но тщеславие перевесило: побеждать, так одному. И, размотав свой проплетенный на конце проволокой кнут, а свернутый аркан повесив на плечо, смело тронулся он прямо в сторону доносившегося до него глухого бормотанья.
Огромный зверь, подогнув колена, лежал в грязной жиже посреди камыша, в припадке ярости или из предосторожности вытоптанного далеко вокруг.
При звуке чавкающих копыт бык поднял голову. Один рог, покривленный в драках, торчал у него вперед, другой - отвесно вверх. Лоб, черный как смоль, весь был в болотных репейках и колючках, на носу зиял свежий, не заживший еще шрам.
Увидев близящегося всадника, он мгновенно вскочил на ноги, испустив протяжный прерывистый рев.
Мартон, желая из незнакомого болота выманить быка на простор, где легче с ним справиться, громко, словно вызов бросая, хлопнул своим бичом.
Раздраженный бык рванулся в ярости ко всаднику.
Тот быстро оборотил коня и выбрался из топи, увлекая за собой взбешенное животное.
Но на луговине, при виде толпы на гати, бык, точно угадав, чего от него хотят, внезапно повернул и с негодующим ворчаньем улегся на краю болота.
Тогда Мартон вернулся и снова щелкнул кнутом.
Бык заворчал, но не сдвинулся с места; наоборот, даже отвернулся, сунув морду в осоку, и больше, сколько ни хлопал бич, не Отзывался, только взмахивал хвостом.
Разозленный таким упрямством, Мартон подъехал поближе и вытянул его хорошенько бичом. Перевитый колючей стальной проволокой кончик глубокую борозду прорезал на боку свирепого животного, но оно не шевельнулось. Новый удар ободрал загривок; бык опять не встал, замычал только жалобно и глубже засунул голову в осоку, - даже аркана не накинешь.
Теперь уж охотник стал в ярость приходить и бил да бил, стегал заартачившееся животное, не в силах, однако, его поднять. Несколько всадников, раздосадованные трусостью быка, тоже подъехали, пытаясь криком вспугнуть его.
Тут кнут угодил ему прямо в глаз. С молниеносной быстротой бык вскочил, тряся головой, в бешенстве ринулся на всадника и, прежде чем тот успел уклониться, страшным ударом в бок свалил его вместе с лошадью, перемахнув даже через нее с разбега. Остальные в ужасе рассыпались по лугу. Поверженная лошадь, извиваясь всем туловищем, силилась приподняться, но напрасно! Рог озверелого чудовища пропорол ей пах. Не бегать уж больше наперегонки благородному животному! Обливаясь кровью, опять и опять валилось оно наземь, придавливая седока, чья нога застряла в стремени.
Взбеленившийся бык с бешеным ревом ждал на лугу, расставив ноги. Кровь из выбитого глаза стекала ему на черный подгрудок. Пустившихся наутек он не преследовал, но, обернувшись и увидев бьющуюся лошадь с седоком, козлиным скоком устремился обратно, время от времени рогами взрывая землю по пути.
Мартону удалось кое-как выкарабкаться из-под лошади. Завидев врага своего на ногах, бык в дикой злобе поскакал прямо на него. Общий вопль ужаса огласил луг, многие отвернулись, чтоб не видеть неминуемого конца.
Боже милостивый! Не оставь несчастного.
И в это мгновение бык - в двух шагах уже от своей жертвы - как вкопанный остановился, запрокинув шею: ее петлей обхватил аркан, ловко пущенный рукой незнакомца, который как раз выбрался из осоки. Заслышав погоню, поспешил он на шум и подоспел вовремя. Минута - и его соперник был бы растоптан.
Почуяв тугую петлю на шее, застигнутое врасплох животное обратилось против нового противника, но и тот успел повернуть коня и, перекинув конец аркана через плечо, помчался прочь через луговину.
Вот это была гонка! Грузный зверь вынужден был состязаться с самым резвым рысаком. Петля напряглась на его горле, и он пошел скакать сломя голову, не разбирая дороги. Так теперь и скакать ему, пока не надорвется.
Всадник, который несся к беговой дорожке, внезапно уклонился в сторону. Бык промчался мимо, поменявшись с ним местами, но не замечая уже и этого.
А преследователь вытащил ременную плеть и принялся подхлестывать быка, который несся все быстрее. Конский топот, хлопки бича, ликованье зрителей совсем паморки у него отшибли, и он только знай скакал. Бока его были взмылены, на морде пузырилась кровавая пена, язык свесился наружу. Вот и площадка, окруженная ревущей толпой. Тут бык пошатнулся, запнулся о край канавы, пробежал еще довольно далеко, но, не в силах удержаться уже на мощных своих ногах, ткнулся мордой в землю, растянулся на траве и издох.
С веселыми кликами, возгласами "виват" провожала толпа по улицам нового своего короля, которому перед домом каждого магистратского советника и судьи полагалось остановиться и выпить стакан вина за здоровье хозяина: обычай, показывающий, что венценосному избраннику троицына дня надлежало быть не только отличным наездником, но и добрым питухом. Тем паче что после всех возлияний требовалось еще вкупе с заседателями и в хоромы к Яношу Карпати завернуть.
Оставим за собой право сказать еще в свое время об этих хоромах и тамошних развлечениях, пока же уступим место новому герою нашей истории, дабы и он мог сыграть в ней равно интересную роль, а вещей второстепенных коснемся лишь мимоходом. Нижеследующее увеселение и не относится, кстати, к самым примечательным, разыгрывающимся в доме Карпати обыкновенно в дни его тезоименитства, когда к набобу съезжаются дворяне и цыгане со всей округи и актеры устанавливают под навесом холстинные свои декорации, поэты состязаются в пылких дифирамбах, именитые ораторы произносят витиеватые тосты, - когда фейерверк взвивается к небу, и загораются риги, и смуглорожие музыканты в отблесках пламени подмывающе весело ударяют в смычки, и господа пускаются в пляс с деревенскими молодицами...
Заместо всего этого узрим мы сейчас одну лишь дикую забаву, именуемую "переходящий кубок". Заключается она в том, что _самородки_ усаживаются в пустом зале за огромный круглый стол, - никакой ломкой мебели в этом зале нет, одни пуфики без ножек и без ручек: их не схватишь и не разобьешь об чужую голову. Гостям вручается овальный бокал без ножки, который нельзя поставить. Наполняемый гайдуками, стоящими у каждого за спиной, бокал волей-неволей выпивается и передается соседу. Он таким образом беспрестанно ходит по кругу, и едва гость осушит его, остальным полагается хором спеть: "Румын опрокинул, сказал: "Санатате"..." [Sanatate - будем здоровы (рум.)]
В результате знатной сей забавы сначала один из бражников, потом другой валился под стол, и гайдуки укладывали его на рогожку у стенки: спи себе на здоровье хоть до завтрашнего вечера; а остальные пили дальше. Это преприятнейшее, вне всякого сомнения, времяпрепровождение продолжалось, пока за столом не оставался один-единственный человек - обыкновенно Банди Кутьфальви.
По вину, которое подавалось, всегда можно было наперед сказать, каким будет застолье. Зависело это от природы самих вин.
Когда кубок ходил с немейским, делалось шумно, языки развязывались, один скабрезный анекдот следовал за другим, и над ними хохотали от души; выбывавшие из строя спали, сладко похрапывая, а остававшийся последним братски целовал выводивших его под руки гайдуков.
Но когда состязались на вилланьское, все уже на десятом кругу начинали задираться, злиться и дуться, в бутылку лезть и на рожон; валявшиеся на полу орали и стонали, а пересидевший их герой руками-ногами отбивался от хозяйской челяди, и его силком приходилось укладывать в постель.
Как-то отведали таким же манером и заграничного винца, но от него всей компании померещилось, будто они на швыряемом бурей судне, в облегчение коего все седалища и сам стол полетели за окна, полегшие же на пол принялись жаловаться на морскую болезнь, так что Банди Кутьфальви хотел их тоже за борт выбросить.
А чтобы одним ударом убить двух зайцев и не скучать, пока бокал всех не обойдет, особенно когда застолье большое, доставали карты. "Мы по маленькой, - говаривали спервоначалу, - по десяточке". Но через час ставили уже по тысяче, и не один муж разумный и предусмотрительный, твердо положив себе играть помалу и не напиваться, лишь изрядно нагрузившись и опустошив кошелек, отваливался от стола.
Как видно из нашего рассказа, замысловатое сие увеселение довольно скучновато. Забавляться тем, как поэт по общему требованию ходит колесом, а цыган декламирует стихи, какие заковыристые тосты подымает местный кантор, а Мишка Хорхи с какой серьезной миной возглашает тропарь, - для этого, право же, самому надо напиться, а не книги читать.
Едва заседатели ввели новоиспеченного троицына короля, барин Янчи немедля велел всем убираться и оставить их наедине.
Сам он сидел в своем кресле, ноги опустив в огромный ушат с водой и жуя горький миндаль. Все это, чтобы приготовиться хорошенько к вечернему возлиянию.
- Как зовут тебя, братец? - спросил он короля.
- Михай Киш, к услугам вашей милости.
- Ну, Мишка, молодец! Ты мне понравился. Так, значит, с этой троицы год будешь королем? И чем же ты все это время заниматься собираешься?
Парень подкрутил усики, поглядел в потолок.
- Сам не знаю. Одно знаю, что поважней буду теперешнего.