iure naturae debito successive. Право наследования de iure в данном случае приравнивалось к «естественному праву».
Ход рассуждений Фердинанда очевиден: он обрушивает на оппонентов массу разнородных доказательств: 1) законности притязаний на венгерский престол исключительно одного Максимилиана Габсбурга и 2) незаконности процедуры выборов. Однако за этой горячностью отца наследника прослеживается определенная неуверенность в непоколебимости своих доводов. В Надьварадском договоре, обильно цитируемом Фердинандом, говорится о правах Габсбургов в случае отсутствия у Яноша Запольяи сыновей. Но, как известно, сын у него был — Янош Жигмонд, хотя и появился на свет после подписания Надьварадского договора. В данном случае речь могла идти о том, сохранял или утрачивал силу этот трактат после рождения наследника короля Яноша[356]. Фердинанд отметил, что впоследствии Янош Жигмонд и его мать признали Надьварадский договор и, соответственно, наследственные права Габсбургов на всё Венгерское королевство. Правда, король скромно умалчивал — уже в декабре 1542 г. и это соглашение было в одностороннем порядке аннулировано Изабеллой и трансильванским Государственным собранием[357].
Желая сгладить резкость своих высказываний, Фердинанд предлагал советникам доказать их позицию с документами и фактами в руках и выражал готовность согласиться с их доводами, если они его убедят. Король также заверял советников, что, сопротивляясь проведению процедуры выборов, он ни в коем случае не посягает на свободы и привилегии венгров, защищал и будет защищать их. В свою Очередь он выражал уверенность в лояльности советников и венгерских сословий: если даже выборы были бы легитимны, уместны и необходимы, сословия выбрали бы своим королем Максимилиана. Признавая же выборы оскорбительным и опасным нововведением, Фердинанд, по его словам, скорее опасался за потомков, у которых могут возникнуть трудности, а также за то, что сохранение принципа выборности может в дальнейшем послужить поводом для беспорядков и смуты[358]. Наконец, король прибегнул к последней уловке, чтобы провести свою точку зрения, сделав вид, будто вся проблема спора сводится к терминологии. Он выразил сомнение, что на латинском и венгерском языках слово «выборы» имеет одинаковое значение. Но поскольку пригласительные письма на Государственное собрание составляются на латинском, а не на венгерском языке, Фердинанд призвал избегать выражений, которые можно неправильно истолковать, и заверял советников, что сам легко найдет подходящие слова[359].
Реакция на это послание показала полную несостоятельность королевских советников. Они не только оправдывались за упоминание о Яноше Жигмонде в качестве законного претендента на престол. Более того, советники поспешили снять с себя всякую ответственность, заявив, что присутствуют на совещании в качестве частных лиц и не чувствуют себя уполномоченными что-либо решать насчет древних прав и привилегий сословий[360]. Считая дискуссию законченной, Фердинанд в последний раз собрал участников совещания и объявил им свое решение: в приглашениях он будет говорить не о выборах, а о том, чтобы Максимилиана в качестве короля принять, обозначить, объявить, признать и с ведома, согласия, одобрения сословий, согласно древнйм обычаям страны и принятому церемониалу, короновать[361]. Советники, очевидно, уступили королю.
Однако запланированное на 1561 г. Государственное собрание состоялось только осенью 1563 г. Среди многих причин, помешавших созыву, были опасения, связанные с коронацией. Двор не только опасался, что сословия в обмен на свое согласие короновать Максимилиана выдвинут такие условия и требования, с которыми будет трудно согласиться. Возникли и затруднениями с самой процедурой, причем со стороны Максимилиана. Он отказался от того, чтобы во время коронационной мессы принять причастие под одним видом, а во время коронационной клятвы призвать всех святых[362]. По этому вопросу между отцом и сыном шла оживленная тайная переписка, в которую был, тем не менее, посвящен испанский посол. Фердинанд был готов на любые уступки ради сына, но не в данном вопросе, т. к. это было противно «его чести и совести». Он запретил Максимилиану обратиться с просьбой к понтифику за разрешением принять причастие под обоими видами во время коронационной мессы.
За то время, пока Государственное собрание откладывалось и переносилось по срокам, Максимилиан был коронован как римский и чешский король (1562 г.), и ему недоставало лишь венгерской короны. С ее получением следовало торопиться, т. к. жизненные силы Фердинанда были на исходе. В мае 1563 г. отец и сын продолжили обсуждение данного вопроса вместе с венгерскими советниками Фердинанда. Обращает на себя внимание тот факт, что на этом этапе дискуссия развернулась не вокруг самих выборов, а значения слова «выборы», о чем впервые поставил вопрос Фердинанд на заключительном этапе предыдущих переговоров. В мае король пригласил венгерских советников в Вену. 13 мая они обратились к Фердинанду с прошением дать им в короли Максимилиана, ибо опасались, что в случае смерти нынешнего короля в стране может начаться борьба за трон, как уже было после смерти Лайоша II. На этом основании они высказали пожелание, чтобы Максимилиан без промедления был избран венгерским королем и коронован. Советники настойчиво просили не убирать из пригласительных писем слова «выборы». Давалось и объяснение того, что венгры под ним понимают: королем выбирают только из сыновей своих королей, «т.е. из них одного и при этом первородного»[363]. Советники обращались не только к Фердинанду; они виделись и с Максимилианом, которого также ознакомили со своей точкой зрения[364]. Но Фердинанд настаивал (в том числе в эпистолах к сыну) на том, чтобы пригласительные письма составлялись в соответствии с той формулой, о которой он договорился с советниками на предыдущем этапе переговоров, два года назад[365]. На этот раз он подготовил новый, как ему казалось, неопровержимый аргумент, указывающий, что слово «выборы» представляет собой новшество: королевские канцеляристы нашли оригинал грамоты Уласло II с приглашением подданных на коронацию его сына Лайоша. В ней, утверждал Фердинанд, нет никакого упоминания о выборах; судя по обнаруженной грамоте, всякое рассуждение о слове «выборы» тогда совсем исключалось[366].
Бесплодное препирательство сторон продолжалось до тех пор, пока, наконец, 6 июня в Инсбруке Фердинанд не подписал пригласительные письма на Государственное собрание, которое должно было состояться в Пожени 20 августа 1563 г. Король решительно обрывал дискуссию, поместив ту формулировку, касающуюся коронации, которая, по его словам, была согласована с советниками прежде. Слово «выборы» в тексте искусно обходилось: …Maximilianum Romanorum et Bohemiae Regem, filium nostrorum primogenitum clarissimum <…> in legitimum post nos Hungarie Regem, et accendente communi consensu, scitu, et approbatione ordinum et Statuum Regni, iuxta veterem morem et consuetudinem, in primogenitis diuorum quondam Hungarie Regum predessorum nostrorum observatum, debita solennitate coronandum decrevimus[367].
К удивлению советников и двора Государственное собрание спокойно проглотило уловку династии. Максимилиан формально (по документам) не считался избранным венгерским королем. Нет формулировок, намекающих на избрание и в коронационной клятве. Более того, Максимилиан не подписывал коронационной грамоты, какую подписывали и Фердинанд, и Ягеллоны, как бы соглашаясь с условиями передачи им власти сословиями. Что же касается процедуры признания Максимилиана королем на Государственном собрании, а потом и самой коронации, то они, как и прежде, осуществлялись по такому сценарию, который оставлял возможность для толкований в любую сторону. Тем не менее, Максимилиан оказался единственным среди Габсбургов с 1526 по 1687 г., кто нарушил сложившийся в Венгрии порядок. Для следующих за Максимилианом Габсбургов этот пример стал прецедентом, ссылаясь на который они добивались отмены выборов в каждом новом случае. Однако попытки не увенчались успехом. Хотя выборы и превратились в фикцию (ведь выбирался первородный сын царствующего короля из династии Габсбургов), сохранением самой формулы сословия резервировали за собой легитимную возможность в случае необходимости прибегнуть к своим древним правам[368]. Не менее важным для них представлялось постоянное напоминание королям в целом и Габсбургам в частности, что верховная власть была делегирована им «народом», «благородными», т. е. в понимании того времени — сословиями. На этом основании сословия, не нарушая законов и обычаев, могли по-прежнему, как это было в эпоху их наивысшего расцвета при слабых Ягеллонах, претендовать на свою долю участия во власти, управлении государством и доходах. Габсбурги, несмотря на проводимую ими политику централизации, упрочения своей власти и позиций династии в ущерб сословиям, не могли не считаться с исторически сложившимся в венгерском обществе соотношением сил. Итак, речь шла о сохранении формулы, важной в глазах сословий для поддержания ими своих привилегий. Более того, как показывает приведенный здесь материал, ни сам король, ни его венгерские советники не представили неопровержимых доказательств в пользу своих, противоположных позиций. Можно сказать, что обе стороны изобретали доказательства. Этот «конкурс аргументов» не представляется случайным. До Габсбургов, в иных исторических условиях вопрос о выборах не ставился, потому что не существовало проблемы взаимоотношений между короной и сословиями в том виде, в каком она возникла при новой чужеземной династии, стремящейся установить полноту своей власти на прочной и долгосрочной основе. В попытке ввести «новшество» можно в одинаковой мере обвинить и венский двор, и венгерских советников. Однако победителей в этом противостоянии, в общем-то, не было.