В то же время в истории с подготовкой коронации Максимилиана Габсбурга обращает на себя внимание тот факт, что венгерские советники Фердинанда не смогли настойчиво, убедительно и целенаправленно проводить свою точку зрения, которую они выставляли как позицию и настроение всего венгерского общества. Они даже пытались уйти от ответственности, называя себя частными лицами, не имеющими полномочий от «нации». И подобное происходило как раз в то время, когда венгерская политическая элита на Государственных собраниях все более в резкой форме стала выражать недовольство по поводу ее отстранения в управлении государством и обвинять двор в пренебрежении венгерскими делами. Именно тогда на сословных съездах появились требования об усилении венгерских государственных учреждений, в том числе Королевского совета[369]. В 1561–1563 гг. венгерские советники короля — а среди них были высшие должностные лица королевства (возглавлявший Королевскую канцелярию архиепископ Эстергомский, государственный судья, королевский казначей, персоналий и другие высшие гражданские и военные чины) — в создавшейся ситуации оказались не на высоте положения. Перед ними уже раньше, во время проводившихся Фердинандом реформ центрального управления, открылась возможность превратить совет в постоянно действующий при короле орган, который, однако, включался бы в общую систему управления, подчиненную королю и двору. На это венгерская политическая элита, представленная королевскими советниками, идти не хотела, т. к. опасалась, что потеряет те властные возможности, которые ей представлялись на основе сословных привилегий. Именно поэтому советники снимали с себя бремя решений и перекладывали его на Государственное собрание как высшее сословное учреждение. Однако при этом они ъ действительности теряли возможность по-настоящему эффективно влиять на королевскую политику в отношении Венгрии. Обсуждение в совете вопроса об источниках королевской власти в связи с коронованием Максимилиана Габсбурга прекрасно проиллюстрировал данную ситуацию.
Глава VIIРодина или вера:конфликт на Государственном собрании 1662 г. и его отражение в «Мнении» Дёрдя Берени
Вначале 1660-х гг. в Венгерском королевстве сложилась новая кризисная ситуация. Прогнозировалась очередная война с турками, в связи с чем в королевстве была размещена 30-тысячная императорская армия под командованием Раймондо Монтекукколи, наносящая большой ущерб местному населению. Бесчинства немцев вызывали всеобщее недовольство. В стране вспыхивали крестьянские волнения, комитаты организовывали самооборону, отдельные отряды ополченцев нападали на немцев и расправлялись с ними.
Венгерская политическая элита пребывала в состоянии брожения; в ней уже давно сложились две «партии». Одна из них — «прогабсбургская» — привлекала в свои ряды в первую очередь близких ко двору высших должностных лиц королевства, в абсолютном большинстве католиков. Сторонники этой политической группировки в своей позиции исходили из того, что Венгрия самостоятельно, без Габсбургов не сможет одержать верх над турками и изгнать их из пределов страны. Поэтому все действия оппозиции, направленные против Габсбургов как внутри Венгерского королевства, так и инспирируемые из-за ее пределов, главным образом, из Трансильванского княжества, ими резко осуждались. Приверженцы данной «партии» с надеждой ждали, когда Габсбурги, освободившись от тягот Тридцатилетней войны, обратят свои взоры на Венгрию и возобновят, наконец, войну с турками. Вторая группировка — «национальная» — базировалась в своих убеждениях и действиях на том, что для освобождения от турок, прежде всего, необходимо покончить с иноземным владычеством, т. е. с Габсбургами; в этом большие надежды возлагались на трансильванских князей. Деление на две «партии» было скорее условным, т. к. в обоих лагерях могли находиться одни и те же люди. Среди сторонников Габсбургов встречалось немало недовольных их политикой государственных и военных деятелей. Так, еще в первой половине XVII в. надор Миклош Эстерхази (1625–1645) неоднократно высказывал свое несогласие с тем, что Габсбурги не уделяют должного внимания обороне страны, и, боясь нарушить хрупкий мир с Портой, в конечном счете способствуют расширению османской экспансии[370]. Другой представитель венгерской правящей верхушки, надор Пал Палфи (1649–1654), характеризовавшийся в классической историографии как последовательный приверженец Габсбургов, единственный из венгерских политиков попавший в придворный Тайный совет, как показали более новые исследования венгерских историков, продолжал политическую линию своего предшественника надора Эстерхази. Привлекая к себе недовольных центральным правительством политиков, поддерживая контакты с семьей трансильванских князей, он искал пути вывода королевства из гибельного состояния[371]. Еще более затруднительно сказать, к какому лагерю принадлежал Миклош Зрини, хорватский бан (1647–1664) и кандидат на должность надора в 1655 г. Не раз на деле доказав свою верность Габсбургам, в своих трудах и в практической деятельности он разрабатывал идею создания независимого национального Венгерского королевства. Список можно продолжать до бесконечности, но уже сказанное дает представление о сложности в расстановке политических сил в Венгрии второй и третьей четверти XVII в.
В любом случае надежды обоих лагерей не сбывались: Леопольд I не спешил воевать с султаном; более того, ходили слухи о готовящемся мире с Портой. Надежды части венгерской элиты, связанные с Дёрдем II Ракоци, также не оправдались: после его гибели в Трансильванском княжестве обострилась борьба за власть при военном вмешательстве османов. Все это вызывало разочарование венгерской политической верхушки, независимо от того, ориентировалась она на Габсбургов или на трансильванских князей. Ситуация осложнялась новым витком Контрреформации, решительно проводившейся Леопольдом I во второй половине XVII в. Число вернувшихся в лоно католической церкви в первые годы его правлейия достигло нескольких десятков тысяч человек. Позиции протестантов в королевстве слабели, но они продолжали сопротивление.
В этой обстановке в мае 1662 г. в Пожони (Пресбурге, совр. Братиславе) Леопольдом I было созвано Государственное собрание[372]. Об атмосфере, царившей на этом сословном съезде, свидетельствуют сохранившиеся дневники его участников[373]. Еще задолго до его начала надор Ференц Вешшелени предупреждал короля, что съезд сословий будет трудным, т. к. протестанты потребуют удовлетворения своих жалоб на притеснения и несоблюдение законов, защищающих их интересы. От всего же Государственного собрания следовало ожидать постановки вопроса о компенсации ущерба, нанесенного стране иностранными войсками и выводе их из королевства. Первый вопрос надору представлялся неразрешимым, т. к. он не верил, что король пойдет навстречу протестантам. В то же время первый сановник королевства опасался, что в случае неудовлетворения требований протестантов, на съезде может произойти раскол, а это угрожало бы авторитету монарха и представляло опасность для всего христианства. Второй вопрос — об иностранных войсках, по мнению надора, решить было легче, при условии, если король докажет сословиям, что императорские войска остаются в стране не для грабежа, а для ее защиты и только до тех пор, пока не выяснятся намерения Порты и ее вассала Трансильванского княжества в отношении Венгрии. При этом монарх должен был бы гарантировать поддержание порядка в армии и строгае наказание военных за преступления против мирного населения. Содержание армии должно было быть передано австрийской казне. Вешшелени не рекомендовал Леопольду появляться в Пожони, если тот не намерен решать эти вопросы[374].
Предположения Вешшелени сбылись. Обозначенные им вопросы не только стали главными на собравшемся сословном форуме, но и привели к острой борьбе между ним и двором, между католиками и протестантами, между Верхней и Нижней палатой, а также внутри религиозно-политических группировок. Собрание было бурным и долгим, оно длилось четыре с половиной месяца вразрез с установленными в 1649 г. рамками в два месяца. Камнем преткновения стало требование протестантов в первую очередь рассмотреть и удовлетворить их жалобы — вопрос, решение которого откладывалось уже на протяжении нескольких последних Государственных собраний. Евангелики категорически отказывались приступать к обсуждению королевских пропозиций до удовлетворения их религиозных требований и не отступили от своего намерения до конца[375]. Они неоднократно посылали к королю депутации, передавали ему жалобы и прошения, встречались с придворными королевскими советниками (Порцией, Ауэршпергом, Ротталом), с высшими сановниками королевства (надором, вице-надором, верховным канцлером, персоналием). Чтобы добиться своего, протестанты отказались от удовлетворения их требований королем принимать участие в общих заседаниях, где обсуждались другие вопросы. На заявления архиепископа Калочайского Дёрдя Селепчени, а позже и других представителей светских и духовных властей, что заседания могут идти и решения приниматься и без евангеликов, те пригрозили, что принятые таким образом решения не признают легитимными[376]. С этой угрозой нельзя было не считаться, учитывая существовавшие тогда законодательные и обычные нормы в отношении Государственных собраний, поэтому все — от короля до католиков Нижней палаты — неустанно призывали евангеликов присоединиться к общей работе.
В то же время оппоненты протестантов в лице представителей двора, венгерских властей и католиков отказывались не только удовлетворить их жалобы (не притеснять, вернуть захваченные храмы, предоставить свободу веры), но и признать их требования законными и уместными. Их квалифицировали как частный вопрос[377]. В пример ставился тот факт, что католики не выдвигают встречных претензий. Однако, учитывая покровительство католикам со стороны Короны, этому можно не удивляться. Защищая свои позиции, послы-евангелики ссылались на законы королевства, королевские дипломы, наконец, на данные им в комитатах и городах инструкции. Чтобы разбить эту линию защиты противная сторона (Президент Придворного совета герцог Порция, надор Вешшелени) попыталась переквалифицировать проходящее Государственное собрание из обычного в чрезвычайное, при котором инструкции теряли свою силу[378]. Но протестанты категорически отказались признать и это. В конечном счете им оставалось надеяться только на милость монарха.
Твердая позиция евангеликов оказалась под ударом, когда на повестке дня Государственного собрания встал другой, предсказанный надором Вешшелени вопрос о нахождении немецких войск на территории королевства. Протестантская оппозиция попала в сложное положение: инструкции требовали от них добиваться как удовлетворения религиозных требований, так и выдворения из страны иностранных войск. Отказываясь участвовать в общих заседаниях в ожидании положительного решения королем главного для них — религиозного — вопроса, протестанты, таким образом, не выполняли инструкций. Более того, их долг как патриотов, каковыми они себя считали, требовал от них участия в обсуждении вопроса об иностранных войсках. Между тем противники обвиняли евангеликов в отсутствии патриотизма и грозились выставить их в неприглядном свете перед всем христианским миром. Среди протестантов начались сомнения и разногласия: участвовать или не участвовать в общих заседаниях. Логика их была такова: если они согласятся присутствовать на общих заседаниях, то этим изменят своим религиозным интересам, а если не придут на заседания, то выпустят из своих рук военный вопрос.
Пока евангелики сомневались, католики договорились о необходимости немедленного вывода императорских войск, и о своем решении сообщили комиссару Леопольда герцогу Порции. Здесь выявилось новое разногласие: между двором и Государственным собранием. Леопольд, конечно, не согласился с мнением венгерских католиков, сообщив, что часть войск останется в стране, размещенная по крепостным гарнизонам на содержании короля. При этом король ссылался не только на турецкую опасность, но и на волнения, охватившие королевство[379]. Мнения католиков разделились: Верхняя палата и католическое духовенство Нижней палаты согласились с решением короля, а комитаты и города отказались решать этот вопрос без протестантов. Последним, таким образом, представилась новая возможность присоединиться к совещаниям. После бурного обсуждения евангелики остались при своем, но сообщили свое мнение: они выступают за немедленный вывод всех императорских войск с территории королевства[380].
Отношение к протестантам и их требованиям со стороны венгерской правящей элиты нельзя назвать однозначным. Они находили сочувствие и поддержку у самых авторитетный людей королевства. Миклош Зрини на одном из совещаний в присутствии придворных советников короля клялся, что сделает все, что в его силах, для удовлетворения требований евангеликов. Он осуждал тех, кто, нарушая законы страны, не соблюдает свободу веры, ибо «тот, чья душа оскорблена, не может служить и телом». Но для Зрини важнее религиозных споров был военный вопрос. Поэтому он призывал евангеликов отложить разногласия ради общего дела, чтобы вместе с католиками и протестантами единым фронтом выступить против турок[381]. Такую же двойственную позицию занимал и Ференц Вешшелени. Сам надор был недоволен и двором, и Леопольдом, который, по его словам, в своих решениях «зависит от молока кормилиц», подразумевая под ними иезуитов и католических священников. Вешшелени жаловался послам-евангеликам на неуважение к нему со стороны двора, а также на то, что за защиту венгерских интересов получил при курии прозвище «кади» и «предатель»[382]. Так же, как и Зрини, на первое место он ставил военный вопрос и в переговорах по нему с упорствующими протестантами переходил от уговоров к угрозам. Однако по долгу службы надор должен был посредничать в деле протестантов перед королем, но, в конце концов, отказался от этого, ссылаясь на безнадежность усилий. Отношения Вешшелени с двором в целом отражали нарастающую напряженность между венгерской политической элитой и правящей династией.
Одним из защитников дела евангеликов на Государственном собрании 1662 г. был барон Дёрдь Берени. Он получил баронство совсем недавно, в 1656 г., за заслуги перед династией и отечеством. Берени был типичным представителем послемохачского венгерского комитатского дворянства, чей род выдвинулся благодаря службе новой правящей династии[383]. Социальному успеху представителей рода способствовали образованность и знания, а также богатство и деньги, которые они, конечно, не без выгоды для себя, предоставляли в распоряжение Габсбургов. На протяжении многих лет барон занимал разные должности в структуре дворянского самоуправления комитата Нитра, в том числе и вице-ишпана. В начале своего жизненного пути он несколько лет нес административную и военную службу одному из могущественных венгерских магнатов Михаю Турзо, вдову которого даже представлял на одном из Государственных собраний. Все это позволило Дёрдю обрасти многочисленными связями среди местного дворянства, знати, военных, но также и за пределами комитата. Два удачных брака (первый с дочерью вице-надора и протонотария надора Андраша Керестури, второй — с племянницей Миклоша Эстерхази) ввели Берени в круг высшей политической и социальной элиты королевства. Дёрдь относился к числу тех немногочисленных представителей верхушки политической элиты, которые в условиях жестко и неотступно осуществлявшейся Габсбургами Контрреформации, когда большая часть знати и владетельного дворянства вернулась в лоно католицизма, остались верными протестантской вере. Он был кальвинистом (как и многие дворяне в Венгрии в XVI в.) и последовательно защищал интересы протестантов на всех Государственных собраниях, в которых участвовал. На протяжении большей части жизни Берени вел активную общественную и политическую жизнь, был послом, по крайней, мере, на пяти Государственных собраниях (1634/35, 1637/38, 1642, 1649, 1655 и 1662 гг.), о двух из которых оставил дневниковые записи на венгерском языке[384].
По дневникам других участников сословных форумов и законам мы видим, как Дёрдь Берени набирал политический вес. Без него не могло обойтись ни одно заседание протестантских депутатов; он включался в комиссии составителей жалоб королевства; Нижняя палата и протестантское сословие постоянно посылали его в числе других, таких же активных депутатов-протестантов на переговоры в Верхнюю палату, к высшим чинам королевства, к католикам и, наконец, к королю[385]. Его включали в состав комитетов по упорядочению, границ: с Силезией[386] и Моравией[387]. За годы работы в Государственных собраниях Берени поднялся на очень высокую ступеньку в иерархии политических деятелей. Об этом говорит тот факт, что в 1649 и 1655 гг. он упоминается в числе самых активных и влиятельных депутатов: Пада Семере, Андраша Заканя, Дьярдя Барны, Андраша Клобушицкого, Йонаса Меднянского, Иштвана Виттнеди и др. С ними надор проводит тайные, частные совещания, на которые приглашался и Берени[388].. Но в отличие от этих депутатов, представлявших комитаты Верхней Венгрии, известные в то время особенно резким негативным настроем по отношению к правящей династии и венскому двору, симпатизировавшие трансильванским князьям и нередко защищавших их интересы на венгерских Государственных собраниях, Берени представлял более умеренные круги оппозиции. Это в немалой степени объяснялось тем, что своей жизнью, деятельностью и имуществом он был связан с комитатом Нитра, находившимся на северо-западе королевства, недалеко от его тогдашней столицы Пожони и австрийской границы. Кроме того, по политическим убеждениям он был близок к своему патрону Миклошу Эстерхази, который, несмотря на конфликты с венским двором, относился к охарактеризованной в начале главы «прогабсбургской партии». Будучи избранным в 1639 г. вице-ишпаном комитата Нитра, Берени по примеру и по распоряжению надора Эстерхази участвовал в организации обороны комитата от турок, а в 1641 г. по предложению того же надора возглавил собранное по его же инициативе комитатское ополчение[389].
Отношение Берени к трансильванским князьям Ракоци, как и у многих других современных ему венгерских дворянских политиков, было сложным. С одной стороны, во время вторжения Дёрдя I Ракоци в Венгрию в 1644 г. Берени возглавил дворянское ополчение комитата Нитра и вместе с императорской армией участвовал в военных действиях против трансильванского князя. Но в то же время после заключения в том же 1644 г. Линцского мира и расширения владений Дёрдя I в Венгрии Берени поступает на службу к Ракоци, которым в новых условиях для управления не только собственными землями, но и присоединенными территориями требовались опытные люди из местных дворян. Это обстоятельство не помешало Габсбургам оценить верность Берени правящей династии (в то критическое время, когда многие города, а также комитаты и крепости Верхней Венгрии перешли на сторону трансильванского князя) и вознаградить его как должностями, так и поместьями, а в 1656 г. — возведением в бароны.
Таким образом, на протяжении всей своей жизни Берени сохранял верность правящей династии. Но, как и надор Эстерхази, его «ученик», будучи военным человеком, не мог спокойно смотреть на то, как турки, вопреки мирным договорам, продолжают набеги на венгерские территории, грабят их и подчиняют своей власти. Вину за это Эстерхази и его сторонники (т. н. эстерхазисты) — а среди них и Дёрдь Берени — возлагали на Габсбургов. Проводя главную линию своей политики — освобождение Венгрии от турок, Эстерхази готов был поступиться, на его взгляд, менее важными принципами. В частности, хотя надор и считал необходимым соблюдение статей Венского мира в религиозном вопросе, т. е. о свободе веры, на Государственных собраниях он в самой резкой форме нападал на протестантов, требовавших первоочередного решения накопившихся религиозных вопросов и грозивших срывом съездов. Надор полагал, что в первую очередь надо заниматься государственными делами: административными, финансовыми, военными[390]. Такую же позицию занимал и Дёрдь Берени. В первый раз он столкнулся с такой ситуацией на Государственном собрании 1637/38 гг., в последний — на закате своей политической карьеры, на собрании 1662 г.
К 1662 г. Берени, уже член Верхней палаты, авторитетнейший политик, кальвинист, представлявший интересы протестантов перед королем на сословном форуме, по просьбе протестантов высказал в письменном виде свое мнение — стоит ли продолжать переговоры или они должны покинуть собрание. Это «Мнение» представляет собой политическое кредо «эстерхазиста» Дёрдя Берени. Но в то же время оно как нельзя лучше отражает и настроения многих венгерских политиков того времени. С чувством глубокого разочарования Берени пишет о том, что в нынешнее время у протестантов не осталось никакой надежды на то, что их требования будут выполнены. Ведь даже раньше, когда протестантов было значительно больше, в том числе и среди знати, в их руках находилось оружие, пограничные крепости, им способствовали военные успехи трансильванских князей и стесненное положение Габсбургов в 30-летней войне и т. п., их требования не выполнялись. Барон в самых резких тонах отзывался о династии и венском дворе; признавал, что Габсбурги не дружественны венграм, не соблюдают договоров, касающихся прав протестантов и их храмов, позволяют немецким войскам, введенным в Венгрию под предлогом защиты ее от турок, разорять страну и ее жителей. От короля-католика, окруженного католиками, подстрекаемого католическим клиром, констатировал Берени, нельзя ожидать иного, кроме враждебного, отношения к протестантам. На вопрос же евангеликов, участвовать ли им в общих заседаниях съезда, на которых должны рассматриваться важные вопросы, без урона для своей позицйй по религиозному вопросу, барон советовал из двух зол выбрать меньшее, учитывая бедственное, безвыходное положение родины. Он убеждал братьев по вере не идти на раскол, не покидать Государственного собрания, и приступить к обсуждению военных вопросов, отложив в очередной раз религиозные на более благоприятное время. Болёе того, Берени считал, что в сложившейся ситуации нельзя требовать полного вывода немецких войск с территории королевства, но следует ограничить их контингент, поставив под строгий контроль комиссаров с австрийской и немецкой стороны.
В целом послание Берени к коллегам проникнуто чувством глубокого пессимизма и безнадежности. Он отчаянно ищет выход из создавшегося тупика: Родина или вера? Но выхода не видит — тем более что перед его глазами маячит пример чехов, лишившихся в противостоянии Габсбургам и «духовной», и «телесной» свободы.
Протестанты не прислушались к мнению одного из своих лидеров и покинули собрание, отказавшись обсуждать какие бы то ни было вопросы, кроме религиозных. Государственное собрание приняло решения без них. В статьях законов жалобы, предъявляемые ими монарху, квалифицировались как «одиозные и частные», а их рассмотрение, как было уже не раз, переносилось на более подходящие временан. Сам порядок подачи жалоб евангеликами был признан несоответствующим сложившимся процессуальным нормам, отраженным в коронационном дипломе Леопольда I[391]. Часть немецких войск оставили в стране, хотя предполагалась строгая регламентация их нахождения в королевстве и жесткий контроль со стороны центральных, военных и местных венгерских властей[392]. Однако, как известно, эта статья не соблюдалась и жалобы на злоупотребления немецких войск только усиливались. Таким образом, раскола предотвратить не удалось, что имело для страны тяжелые последствия.
Ниже приводится перевод «Мнения» (Opinio) Дёрдя Берени, сделанный мною с рукописи, хранящейся в Венгерском Государственном архиве в коллекции документов венгерских Государственных собраний, собранных известным архивистом Дёрдем Мартоном Ковачичем в конце XVIII – начале XIX в.[393] Текст был частично опубликован Андрашем Фабо в его работе о Государственном собрании 1662 г. «Мнение» Берени, как и его дневники Государственных собраний, написано на венгерском языке, для которого характерно обилие латинизмов, частично приспособленных к венгерской грамматике, а также целых пассажей на латинском языке. Opinio отражает языковую практику Государственных собраний, где официальным рабочим языком в ту эпоху был латинский, которым в той или иной степени должны были владеть все участники сословных форумов. Однако в неофициальной обстановке, на частных совещаниях они говорили между собой на родном языке. Я постаралась в переводе предельно сохранить стиль текста; в квадратных скобках позволила себе вставить, на мой взгляд, недостающие для понимания смысла слова.
Приложение
Нельзя отрицать того, что венгерская нация никогда не подвергалась таким преследованиям в делах веры как сейчас. Хотя перед восстанием Бочкаи случалось много всякого негодного, все же в то время у евангелической веры имелась мощная опора. Цвет двора, командиры находившихся в стране врйск, большая часть благородного военного сословия состояли из евангеликов. Здесь, на родине, кроме клира [католиков] было мало, да и те — из господ более низкого статуса. В противоположность им Иштван Батори, Иштван Иллешхази, а также семьи Хоммонаи, Сечи, Турзо, Зрини, Баттяни, Надашди, Ракоци, Дершффи, Няри, Цобор, Прини, Магочи и т. д. — все были евангеликами. Папистское дворянство не имело здесь никакого влияния. Гарнизоны пограничных крепостей тоже в своем большинстве состояли из евангеликов. У т. н. господ-евангеликов имелись как богатства, так и оружие, крепости королевства также находились в их руках; а р настоящее время с крепостями дела обстоят совсем иначе и направлены они прямо против нас. Поэтому возникает вопрос: что надо предпринимать при таком положении дел? Ведь положение таково, что с одной стороны — огонь, а с другой — вода. Поэтому первое, что нужно принять к рассмотрению в состоянии этой тревоги: надо ли и в дальнейшем настаивать на том, чтобы Его Величество дал полную сатисфакцию[394], чтобы до тех пор мы не приступали к другим делам.
ВТОРОЕ: Если этого не произойдет, стоит ли что-либо включать в договор?[395]
ТРЕТЬЕ: Не было бы лучше все дело отложить до лучших времен, когда найдется что-нибудь подходящее, чтобы с нашей стороны не был нарушен диплом[396] и установления: или чтобы
ЧЕТВЕРТОЕ: не разъехаться, не приняв решений. Всегда я подчинялся решению других, и сейчас я придерживаюсь того же мнения. И, тем не менее, мои скромные соображения таковы:
ЧТО КАСАЕТСЯ ПЕРВОГО: Против того, чтобы надеяться на полную сатисфакцию, имеются обоснования: среди нас нет никого, кто бы наивно полагал, что Его Величество, будучи католическим монархом, не заботился бы о том, чтобы распространять свою веру, не благоприятствовал ей, не склонял к ней. На что многочисленные монахи, среди них духовник Его Величества, которые беспрерывно нагружают слух Его Величества? На что двор, на что венгерский клир, здешние католики и безымянные заинтересованные лица? На что этот слух, распространяемый среди чужеземных властителей, что его отец[397] приказал вернуть девяносто храмов, но на самом деле так жаден, что не хочет вернуть и одного? Так на что сейчас можно надеяться, если соответствующие статьи законов 1625, 1625 и 1638 гг. совсем не соблюдаются, а вопрос только и приходится откладывать, хотя в то время наши дела шли намного лучше?
Верховодил и процветал в то время дом Ракоци, выиграв битвы при Ракамазе[398] и Салонте[399], когда еще верх брали могущественные господа-евангелики; к тому же и у Его Величества в Империи было много врагов. А сейчас дела обстоят совершенно иначе. Сейчас внутри страны стоят войска Его Величества, господа стали католиками, да и с турками дела пошли так, что с ними готовят замирение. Все это оставляет мало надежды на то, чтобы была возможна полная сатисфакция. На что эти многочисленные решения Его Величества?
ЧТО КАСАЕТСЯ ВТОРОГО. Относительно того, что от договора не стоит ждать многого, можно сослаться на уже приведенные суждения; но если бы они и дали что-нибудь, надо ли советовать принять его? Разве мы не опирались на дипломы и установления, которые давали в благословенные времена наши предки? Да и кто может быть уверен в том, что если бы Его Величество и дал бы что-нибудь, то не отберет ли назад решением Государственного собрания? Не отдадим ли мы и то, что еще остается в наших руках?
ЧТО КАСАЕТСЯ ТРЕТЬЕГО: Святая правда, что не составит труда перенести [религиозный вопрос] на другое время, ибо диплом содержит иное, но поскольку имеется много грамот, которые исполняются под разными способами давления, то все остается в опасности.
Ведь и раньше были дипломы, был Венский мир[400] — фундамент всему; но и в 1625 и 1638 гг. тогдашние сословия скорее предпочли бы, выбрав меньшее из зол, пойти на то, чтобы отложить составление Жалоб. Как я писал выше, это было в лучшие времена, нежели нынешние. Никого не хочу умалять, но и тогда у благородных комитатов имелись честные послы, и можно поверить, что у них имелись строгие обязанности и инструкции[401]. С точки зрения нужды, они уже в этом жалки, но разве мы можем им чем-нибудь помочь, если сами ничем не владеем, а если бы чем-нибудь и владели (на что мало надежды), то, разойдясь [без решений], не станем ли мы еще более жалкими, чем те, кто был раньше, и так подвергнемся еще большей опасности?
ЧТО КАСАЕТСЯ ЧЕТВЕРТОГО: Если же случится раскол, то от кого бы он не исходил, повесят его на нас, и виновник будет козлом отпущения. Не бросят ли нам в глаза, что, мол,’ сколько раз Его Величество предлагал нам переговаривать о соглашении? Не бросят ли нам в глаза, что уже много раз приглашали нас в Дом заседаний? Не устроят ли они какую-нибудь схизму, которая и так уже есть и не только в угрозах, объявив нас виновными в том, [что мы требуем], чтобы немец больше не действовал в нашей стране, хотя уже и сейчас достаточно того, что он творит. На Государственном собрании 1655 г. не смели даже протестовать, пускаться в объяснения, как видно из тогдашних статей.
Я заключаю свое послание тем, что из многого, что есть хорошего, следует выбирать лучшее, а из многого, что есть плохого, следует выбирать меньшее зло. И я придерживаюсь того мнения: мы должны быть настолько осторожными, чтобы не допустить, чтобы нам поставили в вину раскол. Если же придется отложить [Жалобы], что, возможно, меньшее зло, чем что-либо другое, то это надо сделать так, чтобы не оскорбить дипломов и установлений и чтобы не клубились впредь преследования.
О чем я знаю наверняка, так это то, что Господь Бог не имеет обыкновения оставлять верующих в него в таком стеснении, но в подходящее время дает знак о помощи. А Его Величие (скорее всего, имеется в виду Господь Бог. — ТЕ) с помощью различных средств обычно следует этому, из чего получается, что, не торопя события, мы должны ждать Его Святого Величия и держаться до лучших времен — и без спешки, и без опоздания в нужное время он себя покажет.
Соображения по поводу дел веры
Возражение 1. Если мы пустимся в соглашения, то на какой результат можем рассчитывать? Ответ: да на малый, а то и вовсе никакой. Примером тому могут быть войны Бочкаи, Бетлена и Ракоци, после которых [нам] были брошены скромные резолюции, зато прежние еще более откладываются; относительно соблюдения их в будущем даются гарантии, но мы видим, как они соблюдаются.
II. Если уж мы в 1638 г., когда Трансильвания процветала, ничего не могли осуществить, что мы можем сейчас, когда, можно сказать, мы всеми покинуты.
III. Если бы мы на что-нибудь и пошли, на что мы можем надеяться? Только из захваченных, начиная с 1659 г. храмов, сколько возвращены? Вернули шестнадцать? Они считают, что и этого много, хотя именно мы отдали значительно больше, и больше никакого возврата не будет.
IV. После того, как закончится Государственное собрание, снова будут действовать подобным же образом, и на следующем собрании, вернув пару [храмов], большую часть сохранят [за собой] и таким образом, со временем осуществят свои намерения.
Если же иметь в виду конечные результаты, то нужно поставить вопрос: будут ли удовлетворены поданные евангеликами Жалобы? Это мог бы дать диплом, в котором Его Величество обещал бы на каждом Государственном собрании давать полную сатисфакцию, без несправедливости по отношению к евангеликам. Но поскольку у другой стороны есть преимущество перед теми, [Жалобы] которых надо удовлетворять, то можно думать, что ради тех охотнее пойдут на перенос или проволочки. На то, что это невозможно, намекают резолюции, которые без исключения отсылают нас к судам; хотя имеется достаточно причин, почему мы не можем жить судебными процессами, тем не менее все они[402] держатся за намерения, и их вполне удовлетворяет, что если каким судебным разбирательствам и были поставлены препятствия через Его Величество, эти запреты Его же Величество останавливает, аннулирует и отзывает. С этим сопоставимы бесчисленные проклятия господина палатина и произнесенные им в Зеленом доме[403] угрозы: «Хотите войны, господа?» Но и позже, когда на официальное извещение Его Милости (Nagysága) евангелическое сословие решительно заявило ему: он де не предпринимает ничего для того, чтобы они могли подать жалобу Его Величеству, чтобы Его Величество любезно дал ход этому делу, 1) что нас обвинят в том, что этим отступаем от инструкций, соответствующих Диплому; 2) что Его Милость [палатин] сам клятвенно подтвердил, что и из этой негоции из-за клира ничего не получится; 3) да и в прежние времена из попыток договориться не было никакого результата. На что Его Милость сказал: «Если, господа, в вас так много крови, режьте себя» <…> Из чего мы можем заключить, что мы судебные процессы со своей стороны должны считать достаточными во исполнение диплома.
Итак, если не соблюдаются основы, что мы должны делать? Выберем себе из этого что-нибудь одно:
1) Если мы пошли бы на статьи[404], то от этого будет столько же пользы, как если бы мы на это не пошли, ибо нам не дадут более сильных и смелых статей, чем те, которые уже содержатся в имеющихся дипломах и статьях. Но если и прежние не соблюдаются, точно так же мы можем рассчитывать на соблюдение и будущих; более того, его [диплома] применение будет подвергаться еще большим преследованиям; если уж здесь, на собрании мы ничего не можем осуществить, таким же будет результат у этих статей вне собрания.
2) Если же мы просто отойдем от поданных нами жалоб и приступим к обсуждению других вопросов собрания, то сами подадим повод к несоблюдению диплома, а если что отложим, то и в дальнейшем все будем откладывать.
3) Если бы мы приняли такую статью, что на будущем собрании, прежде всего, будут удовлетворены [жалобы], а между собраниями под угрозой наказания пусть никто не осмелится преследовать кого-либо в делах веры, и в это время пусть будет разрешено отдельным лицам жить в состоянии судебного процесса; но если кто-либо не жил бы или сможет так жить, то обозначенным ранее способом на Государственном собрании должны быть удовлетворены [жалобы]. В этом мы можем рассчитывать тоже только на то, что есть в первом пункте, ибо если сейчас мы отступим от диплома, то найдут подобный способ отойти и от статей. И если сейчас нарушители публичных законов не подвергаются порицанию, точно так же им и в дальнейшем не грозит никакое наказание. Более того, нынешних преследователей за нарушение наших законов ждет награда как за добрый поступок, ибо даже не смеют бросить им в глаза, почему они действуют против клятвы Его Величества. Кроме того, как уже было сказано, мы желаем действенности не статей, а диплома: если будет исполняться диплом, легко будет внести в статьи закона, каким образом их нужно выполнять.
4) Если же мы сначала заявим протестацию[405] о невыполнении наших жалоб и после этого приступим к обсуждению других вопросов Государственного собрания, как сделали в 1638 году, то это тоже будет опасным, ибо протестацию сразу же воспримут как угрозу, и как тогда, дело закончится оружием[406], и они постараются это пресечь или в будущем всегда будут ссылаться на эту протестацию.
5) Если мы уйдем еще не завершив дела, это я тоже не назвал бы смелостью, ибо хотя мы, с нашей стороны ц остались бы привержены диплому, тем не менее нас обвинили бы в расколе и преступлении, между нами и так уже оружие, а тут они ополчились бы на нас, — и так им уже видится, что мы дали повод для поставленных целей. Но если бы мы действовали, исходя из этих причин:
1. Было бы лучше из-за опасности, которая грозит нашей духовной свободе выставить себя телесной опасности, и если этого не миновать, так уж лучше пусть мы пострадаем за Господа, чем за внешнюю свободу;
2. Мы послужили бы примером для других христианских стран. Ведь какая польза чехам от того, что при телесной свободе у них нет духовной?
Могут возразить, что у нас нет отношений и союза с имперскими евангеликами. Но если бы это и было, то, поскольку они находятся далеко от нас, то они скорее смогли бы пожалеть нас, чем помочь. Покровительству шведов нам тоже не стоит сейчас доверяться, ибо они и своего союзника, Ракоци, бросили в опасности; нельзя доверяться и трансильванцам, ибо они ослабли и, как говорят, Апафи письменно связал себя верностью; есть вероятность, что и турок может навязать ему что-нибудь. Так что нам можно опираться только на Господа. Почему нам надо бояться внешней опасности? Потому что, если мы подадим жалобы для их удовлетворения в соответствии с дипломом, то сатисфакции не получим; и поскольку мы не хотим приступать к обсуждению других вопросов Государственного собрания, мы же окажемся виноватыми; более того, нам вменят преступление, за которое пусть судят как Господь, так и мир.
Поскольку дело крайне неотложное, могут быть поставлены два основательных вопроса: опасность для души и тела. Духовная и до сих пор таила и впредь будет таить в себе преследования; телесная осложняется не только незаконным введением немцев [войск], но и чрезмерным их насилием над жителями королевства, полным нарушением их свобод. О какой бы из этих двух опасностей мы не подумали, каждая из них очень серьезное основание; по-человечески, может быть, даже вторая выглядит важнее первой, ибо если в теле творится неразбериха, то на него мы можем наброситься с чернью[407]. Оставим ли мы всех из нас? Что нам делать после этого? Мы можём попасть в такой лабиринт. Если уйдем, не завершив дела, что не только имущество, но и судьба, да и сама жизнь наших вождей окажутся в опасности.
Изучив опасность для души, [думаю], нужно отложить в сторону все размышления о теле. Нужно подумать о том, что если человек однажды утратит то, что связано с вечностью и со спасением, больше оц этого не обретет; и даже если он владел все на свете, какая от этого будет польза, если он потеряет душу? Телесное жб бренно, и от этого Господь своих верующих чудесным образом обычно спасает. Это тоже следует добавить, даже если не принимать во внимание спасение будущих поколений. Но даже если речь шла бы о части нынешних [людей], может быть, по нашей вине на них будут гневаться. Есть опасение, что они скажут о нас: «Будь проклят тот, кто хоть одного из ничтожных подверг гневу [господню]». Сами-то мы на какой мир надеемся для самих себя, если наша совесть неспокойна? Мы даже не можем рассчитывать на внешний покой для себя, потому что пребывание чужой нации над нами, как показывает опыт, нацелено на то, чтобы лишить нас как внутренней, так и внешней свободы. Чтобы [утверждать], что они стремятся отнять духовную свободу, есть следующие основания: с тех пор, как [немецкие войска] уже в течение трех или четырех лет введены [в страну], повсеместно в нашей стране идут преследования. Примеры того, что они трудятся над уничтожением внешней свободы, являют чехи, которые утратили не только духовную, но и телесную свободу.
Если мы уйдем, не завершив дела, то нас обвинят в том, что наши вожди за обрушившиеся на них беды и притеснения могут быть обязаны нашему упрямству. Но ни нас, ни наших вождей нельзя в этом обвинить, потому что мы связаны инструкциями, от которых мы ни в коем случае не имеем права отступить. Наших вождей также [нельзя обвинить], ибо они свои инструкции базируют на дипломах и свободах королевства. Более того, если бы мы отказались от духовной свободы, мы тут же сами дали бы повод для бед и притеснений. Потому что если кто не может выстоять в каком-то деле, то найдет повод не удержаться и в других. Храбрец тот, кто обвиняет нас в опасности, которая может воспоследовать. Но это было бы стерпеть легче, нежели если бы нас навеки прокляли за духовную свободу. 2. Поскольку это дело — Господне, его и следует предоставить Господу. 3. Было бы более благоразумно из-за угрозы, которой подвергается духовная свобода, телесную свободу подчинить ей. Кроме того, пусть мне кто-нибудь укажет способ, с помощью которого можно сохранить как дипломы, так и внешнюю и внутреннюю свободу, или пусть он сам выберет себе из названного.