и страны под власть турок. Этот свой шаг они оправдывают рассуждением о том, что самосохранение — требование, которое заложено в каждом самой природой»[484]. Надор сообщал, что готовые отделиться от Габсбургов венгры собираются заключить с турками «выгодный мир» или, если это окажется невозможным, сохранить себя по примеру Трансильвании, т. е. признать верховную власть турок, уплачивая им дань[485].
Эстерхази пытается оправдать в глазах короля тех венгерских политиков, которые встали на сторону трансильванских князей: Иштвана Бочкаи и Габора Бетлена. Он объясняет их поведение ошибками, совершенными Габсбургами в Венгрии: венгры не получили от своих королей той помощи, на которую были вправе рассчитывать. Вместо поддержки им достается ненависть и невнимание со стороны «соседних государей и провинций». Бочкаи же и Бетлен в своих призывах обещали спасти нацию[486].
Такое заявление со стороны надора свидетельствует о его независимой позиции: ведь сам он не участвовал ни в одном из антигабсбургских движений — даже в те периоды, когда, казалось бы, они имели большие шансы на успех (1619 г.), и когда Бетлен уже был провозглашен сословиями венгерским королем и лишь считанные представители венгерской верхушки сохранили верность дому Габсбургов. Сам Эстерхази остался среди приверженцев Вены не потому, что любил Габсбур–, гов. Уже во время первых успехов Бетлена он отчетливо осознавал, что установление его власти над Венгрией повлечет за собой переход Венгрии в вассальную зависимость от Османской империи. Планы создания единого Венгерского королевства под властью Трансильванского князя под протекторатом османов не удались. Хотя венгерские политики еще долго спорили по поводу этого неудавшегося замысла, надор был от начала и до конца против подобных планов. Это обстоятельство также послужило поводом для обвинений Эстерхази в непатриотичности и в услужении Габсбургам как современниками, так и последующими поколениями венгров. Даже во время наивысшего взлета Бетлена в 1619 г., когда он и его сторонники уповали на помощь Европы против Габсбургов, Эстерхази трезво смотрел на вещи. Он не верил в иностранную помощь, говоря, что «Англия, Дания, Шотландия далеко, у них свои проблемы, некоторые едва могут поддержать самих себя». И в тот раз, и много раз позднее, во время Тридцатилетней войны, события подтверждали его правоту.
Эстерхази, как и все венгры, ждал от Габсбургов решительных действий против турок и требовал не только остановить их захваты. Он мечтал также о широкомасштабной освободительной войне с турками. Однако пока в Европе шла Тридцатилетняя война, трудно было рассчитывать на то, что Габсбурги откроют второй фронт. Это понимал реалистически мысливший надор. Однако он не мог допустить, чтобы Габсбурги отдавали Венгрию в жертву османам, позволяя им под прикрытием затишья грабить, захватывать новые земли ради сохранения мира между Веной и Стамбулом. Надор считал, что венгры имеют право на сопротивление. Он тяжело переживал изданный Фердинандом II в 1633 г. строгий запрет вести какие бы то ни было военные действия на турецкой границе. Миклош был вынужден подчиняться указам сверху и по этой причине долго находился в глубокой депрессии. В 1638 г. он подал прошение об отставке. В этом прошении Эстерхази прямо объяснял причину нежелания служить. Вена не приняла отставку. Но само обращение надора к королю с объяснением своих позиций дало ему ощущение морального освобождения: он предупредил, но не виноват, если его предупреждение не приняли во внимание. Эстерхази встал на сторону тех, кто боролся с турками. Однако и здесь надор действовал взвешенно, не безоглядно. Он выступал категорически против непродуманных скоропалительных военных акций, в результате которых сами их участники скрывались от турок за стенами крепостей, а жертвами мести противника становилось ни в чем не повинное гражданское население. Эстерхази беспощадно наказывал таких нарушителей мира, чем вызывал недовольство некоторых из них и обвинения в безразличии к судьбам родины.
Надор не переносил венскую бюрократию и австрийскую армию, но венгерские сословия — медлительные, неуступчивые, не желавшие взять на себя дополнительные тяготы по организации обороны страны, вызывали у него не меньшее раздражение. На Государственных собраниях 1620–1640-х гг. между ним и сословиями неоднократно вспыхивали острые конфликты. Сословия (протестантское дворянство Нижней палаты) были согласны обсуждать вопросы обороны и налогов только после рассмотрения их религиозных жалоб. Для надора же на первом плане стояли не споры о занятых храмах, а захваченные турками деревни и крепости. В то же время перед Веной он защищал венгерские сословия даже в горячие дни Государственных собраний, видя в этом свой долг как посредника между королем и сословиями.
Итак, цена верности. Верность кому или чему? Миклош Эстерхази был верен династии Габсбургов, Фердинанду II, Фердинанду III. Однако в его понимании верность выступает как договор, в заключении которого участвуют две стороны: Венгрия (персонифицированная в Эстерхази) и Габсбурги — правящие короли. Договор обязателен для выполнения обеими сторонами. Объектом договора является Венгрия. В нем определяются права и обязанности сторон по отношению друг к другу. Верность династии не является самоцелью для надора. Он видит цель в сохранении Венгрии и — в перспективе — в восстановлении ее целостности и единства. Верность династии с его стороны предполагает соблюдение и поддержание прав и интересов короны в Венгрии. Но у этого обязательства есть пределы, определяемые обязательствами правящей династии перед подданными в Венгрии — соблюдение их прав и интересов. Эти обязательства короли берут на себя при выборах.
Династия, по мнению Эстерхази, нарушает свои обязательства, он же их соблюдает. В этом случае большинство венгерских баронов полагало, что имеет право сопротивляться королю (Золотая Булла 1222 г. предоставляла им jus resistendi) и поднимали восстания против Габсбургов. Надор Эстерхази считает себя не вправе поступать таким образом — и не из-за любви к династии или корыстных соображений. Для него на первом месте стоит государственный интерес — в данном случае интерес его родины — освобождение от турок. Именно по этой причине он прочно привязывал венгров и Венгрию к правящей династии Габсбургов.
Личные мотивы отступают на задний план. Сохраняя верность династии, Эстерхази жестко высказывает королям свое мнение. Он не имеет ничего лично против Габора Бетлена, уважает его, переписывается с ним, делится мыслями. Но и перед ним он жестко обозначает свою позицию, отражающую интерес Венгрии: не могут Венгрия и Трансильвания объединиться под одной короной или в один политический союз, т. к. сразу будут поглощены Портой.
Глава IIIОт застолья к столу переговоров
Социально-политическую историю Средневековья и раннего Нового времени историк до сих пор чаще изучает в ее «наивысших» и «конечных» проявлениях: уже институированную в учреждениях различного уровня, в их деятельности и принятых решениях или запечатленную в произведениях интеллектуалов и политических деятелей. В меньшей степени нам известна политическая повседневность, не организованная какими-то жесткими институционными рамками. Мы, например, знаем, какие решения были приняты и какие законы утверждены на том или ином Государственном собрании Венгрии. Более того, есть возможность проследить дебаты, возникшие в ходе их обсуждения, увидеть различные группы интересов, стоящих за ними. Труднее восстановить обстановку и атмосферу этих заседаний, методы ведения дискуссий, выявить глубинные механизмы формирования тех или иных группировок, принятия тех или иных решений[487]. Между тем позиция отдельных депутатов и целых групп складывалась не вдруг и даже не на этом, высшем, уровне и этапе политического общения и далеко не в официальной обстановке заседаний. В таких случаях недостаточно констатировать социальную, конфессиональную принадлежность и политическую ориентацию данной группы и человека. Полезно разобраться в социальных, служебных, родственных связях, которые складывались преимущественно в провинции, где проходила большая часть жизни депутатов, и где изо дня в день, бок о бок жили и работали — и ладили между собой — разные по убеждениям и положению люди. Я имею в виду, прежде всего, дворян, которые в Венгрии[488] были самой активной частью общества и наиболее представительной и весомой силой на Государственных собраниях в XVII в. Для понимания механизмов складывания политической культуры эпохи важно попытаться разобраться в том, как, с одной стороны, формировавшиеся на местном уровне комплексы интересов и связей отражались на работе депутатов в Государственном собрании. С другой стороны, как сказывались внизу, в провинции на дворянской среде, ее социальном поведении и политическом менталитете изменения в политическом мышлении тех, кто сверху мог влиять на развитие страны. Однако спуститься на этот этаж социально-политической повседневности трудно, поскольку масса провинциального дворянства была тем «безмолвным большинством» феодальной элиты, жизнь и думы которой весьма мало запечатлены в письменных источниках даже этого довольно позднего времени. Дневник Ласло Ракоци — один из немногих документов, который позволяет хотя бы слегка коснуться данной очень важной темы.
Двадцатилетний Ласло Ракоци (1633–1664), отпрыск известного аристократического венгерского рода, представители которого правили в это время в Трансильвании, владелец одного из крупнейших в Венгрии состояний, в соответствии с модой того времени в 1653 г. начал вести дневник. Он не оставлял этого занятия на протяжении пяти лет, день за днем в мельчайших подробностях записывая события своей жизни, — от участия в коронации Леопольда I до легкого недомогания. Так что объемистый томик записей может служить своего рода энциклопедией венгерской повседневности в середине XVII в.