. Свое материальное благосостояние Крушели, дворянин в первом поколении, также строил, опираясь на службу[757]. Ко времени назначения на должность коронного фискала Крушелич имел уже богатый послужной список: был известен королю Рудольфу II, при котором находился в Праге; также служил будущему Фердинанду II (в 1618 г. еще эрцгерцогу), являясь его фамилиарием[758]. Прочные узы связывали его с католической церковью не только Венгрии и Хорватии, но с римской курией. Вполне возможно, что и этот талантливый бедный хорватский юноша тоже получил университетское образование при поддержки Рима. Более того, Крушелич состоял на службе курии: в 1618 г. он упоминается как апостольский протонотарий. Неизвестно, в чем заключались его обязанности. Не исключено, что ему было поручено защищать интересы папского престола в Венгерском королевстве. С таким человеком судьба свела Ивана Китонича. Можно предположить — контакты двух хорватов, оказавшихся в Венгрии, не ограничивались службой. В первом издании Directio Methodica помещены хвалебные стихотворные строки, которые их автор — Иван Крушелич — посвятил своему другу и коллеге Ивану Китоничу. Стареющий правовед и судья со спокойной совестью мог передать свой пост в надежные руки высокого профессионала, соотечественника, верноподданного венгерского короля, убежденного католика, друга.
Сам Иван Китонич в 1618 г. становится советником Венгерского казначейства. Должность защитника королевских имуществ, хотя и была неразрывно связана с Венгерским казначействЪм, не принадлежала к его штату; она сопрягалась с большими хлопотами, разъездами, участием в различных судах. Вспомним, сам Китонич писал: в 1610–1612 гг. он участвовал в октавиальных судах Пожони (Пресбурга) и Эперьеша (Прешова). По всей вероятности, разъезды все труднее давались стареющему судье. Назначение советником Казначейства в определенном смысле означало повышение, признание заслуг, и если не синекуру, то, во всяком случае, давало известное облегчение нагрузки. Такой путь прошел не только Китонич, но и его соотечественник Матвей Андреашич, которого в конце жизни, за три года до смерти (когда он так ослабел, что у него уже тряслись руки[759], и не мог исполнять обязанности протонотария судьи королевства) назначили советником Венгерского казначейства. И тот и другой ближе к концу жизни осели в Пожони: исполнение обязанностей советника Казачейства требовало каждодневного присутствия на службе. Следует отметить, что в тот короткий промежуток времени, в течение которого Китонич был советником Казначейства, он не сидел без дела. В документах Казначейства встречаются свидетельства продолжения его активной работы.
Свой жизненный путь советник Венгерского казначейства, 59-летний Иван Китонич завершил достойно, успев опубликовать главное детище — два труда по юриспруденции, обеспечившие ему посмертную славу. Одно обстоятельство омрачило последние дни Китонича. В 1619 г. Пожонь была захвачена войсками трансильванского князя Габора Бетлена. В стране поднялось очередное открытое вооруженное движение сословий против Габсбургов. Деятельность государственных ведомств — в первую очередь Венгерского казначейства — на какое-то время была парализована.
Некоторые хорватские исследователи болезненно воспринимают вопрос о том, следует ли считать Ивана Китонича хорватским или венгерским автором. Так, в рецензии В. Байера жесткой критике подвергается опубликованная в Югославской энциклопедии статья проф. М. Костренчича, назвавшего Китонича «венгерским юристом хорватского происхождения»[760]. В. Байер категорически возражает против признания какой-либо венгерской идентичности известного правоведа. В своей аргументации он ссылается на то, что при подготовке и позднее ратификации Венского мира 1606 г. Китонич представлял Хорватское королевство, как и на венгерских Государственных собраниях, куда он приезжал делегатом от хорватско-славонских сословий[761]. Автор считает, что долгая служба в государственном аппарате Венгерского королевства, которую нес Китонич, занимая в разное время должности, в том числе, весьма высокие, не меняет картины.
Такой взгляд на проблему представляется односторонним. Недостаточность подхода В. Байера, как кажется, состоит в том, что он не учитывает исторический контекст терминов «этническая принадлежность, происхождение» и «нация». «Нация» — понятие, которое в изучаемую эпоху было наполнено, прежде всего, социально-политическим содержанием. «Венгерскую нацию» (natio Hungarica) могли составлять исключительно лица дворянского статуса, как обладавшие полной правоспособностью. Так, Иштван Ве́рбёци исключал из «венгерской нации» недворян (plebs), в первую очередь крестьян, обосновывая этим лишение их всех политических прав[762]. Входить в состав такого рода «венгерской нации» означало, в соответствии с представлениями сословного общества того времени, быть членом Святой короны, или страны — территории, на которую распространялась королевская, государственная власть. А это в свою очередь предполагало право членов «Святой короны» участвовать в отправлении власти. Таким образом, принятие в состав «венгерской нации» приравнивалось к предоставлению граждайства, т. е. дворянских свобод и привилегий с правом иметь земли в этой стране, занимать соответствующие рангу должности в центральном и местном управлении, иметь налоговый иммунитет, быть подсудным королевской юрисдикции и т. п.[763] Беженцы из Хорватии, поселяясь на территории Венгрии, не пересекали государственных границ, поскольку Хорватско-Славонское королевство на правах автономии входило в состав Венгерского[764]. То же касается и дворян, выходцев из Венгерского королевства, приобретавших земельные владения в Хорватии. Оба королевства являлись равноправными членами Святой Венгерской короны, привилегированные жители которых обладали одинаковыми правами в обеих частях[765]: Эти привилегии распространялись и на Ивана Китонича. Он и сам именно так понимал «нацию», что нашло выражение в написанном им предисловии к «Методическому руководству»: «Много людей, особенно среди венгров, выдающихся как своим возрастом, так и ученостью, а также достоинством (под которыми я подразумеваю это наше государство и живых членов этого политического тела, граждан-соотечественников), часто просят о том, чтобы, опираясь на опыт, изучить отдельные трудности в тех делах, в которых испытывается крайняя потребность»[766]. Такую же позицию занимал и коллега Китонича Иван Крушелич: не случайно в коротких стихах, посвященных другу, он называл «Ликургом Венгрии»[767]. Таким образом, Китонич считал себя частью «венгерской нации» в соответствии с тогдашней интерпретацией данного понятия. Он, во всяком случае, говорит о Венгерском королевстве, ссылается на его судебные обычаи, законы и издавших их венгерских королей, а также на «Трипартитум» — венгерское обычное феодальное право. Как и «Трипартитум», труд Китонича предназначался для всего королевства, включая Славонию, где действовали правовые нормы «метрополии». Так же и Крушелич отмечал в своем посвящении Китоничу, что его трудом будут пользоваться народы Паннонии[768]. Со своей стороны, автор «Методического руководства» всякий раз подчеркивал, что действует во благо Венгрии, и восхвалял тех, кто служит ей. Так, свой труд правовед посвятил примасу венгерской церкви, архиепископу Эстергомскому, кардиналу и верховному канцлеру королевства Петеру Пазманю (последовательному проводнику курса на рекатолизацию) и надору Жигмонду Форгачу (непримиримому противнику трансильванского князя, деятельность которого угрожала целостности королевства). Связующим звеном с другими членами Corporis Sanctae Coronae для него была общая историческая мифология, героизировавшая «венгерскую нацию». Он нигде не противопоставляет себя как хорвата «венгерской нации», говоря о «нашей общей Родине» (Patria nostra communis)[769]. Это вовсе не исключает того, что Китонич — как, впрочем, Матвей Андреашич и Иван Крушели — мог оставаться и осознавать себя этническим хорватом: он вырос в хорватской общине, хотя и на венгерской земле, знал хорватский язык, не утратил связи со своей этнической родиной, дорожил памятью о ней. Получая в 1590 г. грамоту о пожаловании (возможно, подтверждении) дворянства, Иван принял родовое имя де Костайница. Более того, значительную часть своей жизни Китонич был активным участником общественной и политической жизни Хорватско-Славонского королевства — как юрист, депутат Сабора, землевладелец. В то же время то обстоятельство, что он как личность с самого рождения формировался и всю свою жизнь провел в смешанной культурно-языковой среде, не могло не повлиять на его самоидентификацию. Региональное самосознание как один из образующих коллектив факторов, на которые обращает внимание Петер Бурке при анализе проблемы самоидентификации личности в раннее Новое время[770], было у Китонича смазано. Почти то же самое можно сказать и о коллегах Ивана Китонича — Матвее Андреашиче и Иване Крушеличе. В этом плане я считаю уместным распространить на их «случаи» выводы, к которым пришел венгерский исследователь Иштван Бичкеи, изучая проблемы самовосприятия личности и национального самосознания на примере выдающегося поэта XVII в., тоже этнического хорвата, Миклоша Зрини, создавшего, тем не менее, первый эпос на венгерском языке («Осада Сигетвара», 1645–1648 гг.). «Не язык был символом идентичности, и не он обеспечивал объединяющую коллектив силу», а та общность, которую составлял дворянский социум Венгерского королевства