[1107]. Но Иштванфи не распыляется на эту информацию. Он стремится максимально увязать ее с событиями венгерской истории. Так, он довольно подробно описывает усилия венгерской дипломатии накануне Мохача при разных европейских дворах, связанные с просьбами оказать Венгрии помощь — и сообщает о безуспешности этих усилий[1108].
Хотя Иштванфи в своем сочинении отказывается от некоторых приемов гуманистической историографии, он все-таки работает в ее русле — с точки зрения стиля, исторической концепции, научного метода.
Метод Иштванфи проявляется в работе с источниками. В труде он использовал многочисленных современных венгерских и иностранных авторов (Бонфини, Жамбоки, Бараньяи Дечи, Брута, Бродарича, Форгача, Тиноди и др.). Рассказывая о событиях второй половины XVI в., он основывался на личном опыте, приобщал полученные из первых рук документальные материалы, в т. ч. грамоты. Иштванфи понимал значение первоисточника, этому пониманию способствовала его практическая деятельность как местоблюстителя надора по вопросам правосудия. Он собирал свидетельства современников о Пятнадцатилетней войне, более того, с помощью документов старался на одно и то же событие посмотреть с разных сторон. Такое использование источников типично для гуманистов: он не просто цитирует, а взвешивает сказанное и формулирует свое мнение[1109].
В отличие от гуманистов (например, Бонфини, Олаха), Иштванфи не дает пространных географических описаний страны. Зато он обращает пристальное внимание на природные явления (погода, эпидемии, голод) с позиций их влияния на военные предприятия и всегда дает подробнейшее описание театра военных действий[1110].
Огромное значение автор «Истории» придает роли личности. Иштванфи приводит подробные характеристики своих персонажей, рассказывает об их происхождении, характере, жизненном пути. Порой создается впечатление, что история у него строится на отдельных личностях и семьях. Человек у Иштванфи — творец истории. Божественный промысел присутствует у него, но Божья воля и формирующая историю сила выдающихся личностей переплетаются и дополняют друг друга. В то же время на страницах сочинения в качестве невидимого двигателя истории нередко выступают фатум и фортуна.
Основная мысль произведения: Венгрия — защитный бастион христианства (propugnaculum Christianitatis). Дело борьбы с турками означает не только выживание венгерской нации, но и защиту христианской Европы (Christiana Respublica). Эта мысль придает масштабность и героический пафос «Истории», который особенно проявляется в речах персонажей (по большей части выдуманных, как это было распространено в исторических произведениях гуманистов).
В то же время, труд Миклоша Иштванфи — не простое, пусть и подробное перечисление событий военной истории. В нем присутствуют глубокий анализ событий и стремление понять происходящее. У исторического изложения Иштванфи двойная нацеленность: с одной стороны, он желает достоверно информировать отечественных и иностранных читателей о военных событиях, произошедших в превратившейся в театр войны и ослабленной после смерти Матяша стране. С другой стороны, показывает венгерскому дворянству причины упадка родины. Миклош Иштванфи считал, что в случившемся венгры должны винить себя сами. В том, что страна оказалась в крайней опасности, он порицает слабых правителей, а также рознь среди дворянства, его лень и безразличие к судьбам государства. Особенно ярко Иштванфи демонстрирует это, описывая события военной кампании трагического 1526 г. Он рассказывает о том, что от двора исходили противоречивые приказы, которые не могли выполнять даже те, кто был готов к этому[1111]. Но многие представители знати и дворянства отказывались подчиняться приказам военного командования и не выступили в поход навстречу войскам Сулеймана[1112].
Нынешнее положение страны очень тяжелое, но несмотря на отдельные пессимистически звучащие голоса Миклошу Иштванфи ситуация не кажется безнадежной. Его характеристики базируются на высоких критериях: твердости характера, нравственности, патриотизме, верности королю и католической церкви. Стремление к благу христианства для Иштванфи — весы, на которых он взвешивает и оценивает современников. Выход из состояния упадка ему видится в верности католической вере, Габсбургам и решительной борьбе с турками. Не случайно сам Иштванфи, с началом Пятнадцатилетней войны, уже в очень зрелом возрасте (55 лет) снова вступает в войско, берет на себя командование одним из гарнизонов и участвует в важнейших кампаниях.
Труд Иштванфи был по достоинству оценен современниками. Он несколько раз публиковался на латинском языке (1622, 1685 — Кельн, 1758 — Вена). Готовился к изданию венгерский перевод этого труда, сделанный Палом Тальяи. Если латинский текст предназначался для более образованного венгерского читателя, а также для иностранцев, то венгерский перевод был рассчитан на венгерское дворянство, а также на пограничных воинов, вернее, офицерский состав оборонительного рубежа, т. е. на тех, с которым Иштванфи в первую очередь надеялся вести борьбу с турками. Перевод Тальяи современники так и не увидели изданным; он выходит в свет только в наши дни[1113]. Тем не менее, в XVII–XVIII вв. «История» Иштванфи была одной из наиболее популярных книг по истории и являлась обязательным экземплярам в дворянских домашних библиотеках. А для специалистов произведение Иштванфи остаетстя одним из главных источников по венгерской истории XVI в. Недаром он был прозван венгерским Титом Ливием.
Глава VДве жизни поэта Балинта Балашши
Немецкий писарь внес в список погибших в боях с турками под Эстергомом в мае 1594 г. среди прочих имя Балинта Балашши, со следующей пометкой: «Погибли: Балинт Балашши, венгр, но безбожник»[1114]. Между тем последние слова умирающего были обращены к Богу: «Я был Твоим воином, Господи, служил в твоем воинстве»[1115]. Их засвидетельствовал не отходивший от смертного одра Балашши иезуит Шандор Добокай, описавший позже последние часы жизни поэта. Из его заметок умирающий предстает глубоко верующим человеком. Он охотно слушал слово Божье, искренне раскаивался в своих грехах; поручил своего сына иезуитам[1116].
Кто был прав? Полковой писарь Габельман или иезуит Добокай& Наверное, Балашши заметно выделялся даже среди многочисленного, шумного разноплеменного воинства, осаждавшего в те месяцы Эстергом[1117], если в скупой сводке о потерях немецкий писарь не удержался от замечания личного характера. Шумные попойки, потасовки, самовольные вылазки за добычей, оживленная торговля в самом лагере — все это подтачивало дисциплину в армии осаждавших и в немалой степени способствовало неудаче военной кампании[1118]. Известный бретёр Балашши, конечно же, встретился у Эстергома со старыми боевыми товарищами, сколотил вокруг себя компанию из таких же отчаянных, как и он, голов. Балашши не был безбожником в прямом смысле слова. Простому писарю Габельману могла казаться безбожной сама манера жизни Балашши, поражавшая скандальными выходками даже в необычных условиях военного лагеря, нарушавшая общепринятые нормы и правила.
Надо сказать, что приговор большинства современников о Балашши сложился в целом также не в пользу поэта. Его ненавидели обыватели верхневенгерских городов, которые несколько раз привлекали Балашши к суду из-за его грубостей и насилия[1119]. На него жаловались крестьяне, у которых он не стеснялся силой отнять то, что ему не принадлежало[1120]. Обманутые мужья, отчаявшиеся кредиторы также не входили в число его доброжелателей. Соседи и родственники Балашши не могли простить ему имущественных притязаний (кстати, во многих случаях, имевших под собой серьёзные основания) и непозволительного поведения[1121]. Венскому же двору надоели приходившие отовсюду жалобы на Балинта Балашши и вызывающе смелые (наглые!) оправдания на них со стороны самого виновника эксцессов[1122]. К тому же двор подозревал этого неугомонного, переезжавшего с места на место, из страны в страну аристократа в неверности трону.
Лишь немногочисленные друзья и поклонники таланта поэта, а также его боевые товарищи высоко ценили не только его поэтическое дарование, но и человеческие качества и находили оправдания эксцентрическому поведению. Такая раздвоенность присуща всей биографии Балинта Балашши: раздвоенность в жизни и в творчестве, восприятии самого себя и оценке со стороны современников.
Эпатажность и раздвоенность была реакцией на сами жизненные обстоятельства. Полководческий талант воина и патриота не оказался востребован правящей династией. Честолюбие аристократа, принадлежавшего к одной из самых древних, влиятельных и могущественных семей Венгерского королевства, по рождению имевшего право претендовать на высшие и самые почетные должности в государстве, не было удовлетворено. Погоня за счастьем оказалась химерой. Творчество одного из самых ярких венгерских поэтов, создателя венгерской лирической поэзии, не было по достоинству оценено современниками. Начав свой жизненный путь в дворцовой роскоши, с блестящими перспективами, Балинт Балашши завершил его наемным солдатом, почти в нищете.