адной залы этого замка украшались портретами венгерских королей, среди которых не нашлось места Габсбургам[1238]. А ведь более верного Габсбургам барона, чем Пал Эстерхази, во всем королевстве было не найти. В 1683 г. он — единственный из всех венгерских баронов — привел на помощь осажденной турками Вене свои войска. В данном случае живописные и скульптурные портреты венгерских вождей и королей отражали не только общие для идеологии Барокко идеи, связанные с героизацией исторического прошлого, но и растущее сословное самосознание венгерского дворянства, напоминая зрителям о прежней доблести венгров, величии и могуществе их страны, её древних привилегиях.
Подчеркнутое стремление к национально-культурной идентификации при дворах венгерской знати и надоров проявлялось в том, что их культура и этикет испытывали сильное влияние двора трансильванских князей. Ведь именно трансильванские князья считали себя продолжателями венгерской государственности и хранителями традиций венгерской культуры. В своих репрезентационно-культурных проявлениях двор трансильванских князей был более консервативным и традиционным, чем венский двор, что объясняется не в последнюю очередь как раз приверженностью устоям домохачского королевского двора в Венгрии.
Специфика региона — множественность культур. Это обстоятельство отразилось и в культуре, быте надорских резиденций. Через двор трансильванских князей — во дворы знати проникало польское влияние. Этому способствовала схожесть многих черт венгерской и польской политической организации, а также их общественной структуры. Дворы венгерской аристократии не избежали и турецкого культурно-бытового влияния. Посольства в Стамбул, а также тесные контакты с османскими властями на территориях, захваченных османами в Венгрии, не могли не отразиться на нём. Вполне европейские интерьеры замков, наряду с фландрскими и французским гобеленами и шпалерами украшали турецкие ковры и ткани, утварь и оружие. Одежда — и та носила следы влияния Востока[1239].
И все же, насколько бы ни была самобытной культура надорских резиденций, ставших в немалой степени культурными ориентирами для венгерского общества, в целом она развивалась в русле общеевропейских культурных процессов. Несмотря на тяготы военного положения в Венгрии, венгерская знать не была изолирована от внешнего мира. Она поддерживала тесные и разнообразные контакты с Западной Европой. Учеба в европейских университетах, поездки в составе королевской свиты в Германию (для участия в рейхстагах и коронациях), в Испанию — во время семейных визитов австрийских Габсбургов, участие в посольствах к различным европейским дворам и правительствам, многочисленные частные путешествия, участие в жизни венского двора, — все это формировало европейский кругозор и вкусы венгерской знати. Организуя культурно-политическое пространство в своих резиденциях, венгерская аристократия равнялась на лучший европейский опыт в области культуры. С начала XVII в. итальянское влияние, доминировавшее в XVI в., стало уступать позиции тем культурным импульсам, которые шли от пражского и венского дворов Габсбургов, аккумулировавших богатые европейские культурные традиции — причем накопленные не только во владениях Габсбургов. С середины XVII в. соперничество Вены с французским королевским двором, превращавшимся в эталон придворной репрезентативности для всей Европы, приводило к заимствованиям Хофбурга у Парижа и Версаля. А через Хофбург эти влияния проникали ко дворам австрийской и венгерской аристократии. В стране, разделенной на три части с разной политической, хозяйственной и культурной ориентацией, дворы венгерской аристократии решали задачи официальной репрезентации в более сложном культурно-политическом окружении, чем их соседи. Тем не менее, в своем развитии они шли в одном русле с европейскими дворами, и в целом соответствовали требованиям меняющейся эпохи.
Чтобы не быть голословной, проиллюстрирую сказанное несколькими примерами из истории надорских резиденций Эстерхази, наиболее ярких и значительных из всех других в силу авторитета и позиций этой семьи в королевстве, ее богатства и продолжительности пребывания на посту надора.
Любимыми резиденциями Миклоша и Пала Эстерхази стали приобретённые в 1622 г. Кишмартон (Айзенштадт) и Фракно (Форхенштайн)[1240]. Здесь подолгу жили их семьи. Замки (особенно Кишмартон) были удобно расположены: на полпути между Веной и Пожонью, между которыми постоянно курсировал по долгу службы надор. На первых порах Эстерхази отдавали предпочтение Фракно, но со временем выдвинулся Кишмартон. В обеих резиденциях Миклош принимал делегации от сословий и комитатов, посланцев из Вены, и от трансильванского князя, встречал иностранных гостей. Здесь параллельно с Пожонью работала официальная надорская администрация. Эстерхази держали в этих резиденциях большой придворный штат, и поддерживали и сами замки, и жизнь своего двора на должной высоте; в итоге тот не уступал дворам австрийской знати. Пал Эстерхази своей официальной резиденцией сделал Кишмартон.
Приняв на себя политические функции, Эстерхази прилагали усилия к тому, чтобы их двор встал на службу официальной репрезентации. В меру возможностей Миклош строил и перестраивал свои резиденции, на что уходили огромные средства. Но он не жалел на это сил и денег, понимая важность задачи. Между тем возможности, на самом деле, были довольно ограниченными, т. к. Эстерхази-старший вкладывал огромные суммы из собственного кармана в содержание своих войск, необходимых для обороны, и на официальные расходы. Не все расходы покрывались надорским жалованием, так что некоторые из поместий и замков Эстерхази пришлось заложить к концу жизни[1241]. Он сам проявлял большой интерес к архитектуре, участвовал в проектировании, лично руководил строительством[1242] и даже вовлекал в него домочадцев. Пал Эстерхази вспоминал, что во время возведения башни в замке Фракно, вся семья и гостившие там родственники, выстроившись цепочкой, передавали друг другу из рук в руки кирпичи на самый верх башни[1243]. Старый готический замок XIV в. в Кишмартоне был основательно перестроен в стиле раннего Барокко уже Палом Эстерхази в 1663–1672 гг., и еще раз — в 1680-е гг., поскольку отцу хватило сил только на частичное обновление сооружения. Строительство было осуществлено на европейском уровне: замок в Кишмартоне являл собой один из лучших образцов архитектуры раннего Барокко в Центральной Европе. В проектировке замка и в его строительстве принимали участие известные в Австрии итальянские архитекторы, возводившие венский Хофбург и дворцы венской придворной знати (Карло Мартино, Антонио и Доменико Карлоне, Себастиано Бартолетто и другие). Лепнину, фрески в интерьерах замка выполнили также ангажированные венским двором итальянские мастера Андреа Бертиналли, Карпофоро Тенкала[1244]. Особую ценность представлял садово-парковый ансамбль замка horto italico, богато украшенный антикизированной скульптурой, фонтанами и бассейнами[1245].
В духе времени, подобно некоторым другим венгерским аристократам, Эстерхази проявляли интерес к портретному искусству, который, однако, диктовался требованиями той же репрезентации, а не эстетическими запросами обоих надоров. Портреты членов семьи украсили резиденции Эстерхази, прежде всего, во Фракно, где постепенно сложилась портретная галерея. Её основы заложил Миклош Эстерхази, оставив потомкам два портрета: свой (известный портрет надора в венгерской одежде, с длинной бородой и пышными усами) и жены — Кристины Няри. Пал продолжил начинание отца уже в Кишмартоне. Помимо упоминавшихся портретов венгерских королей в его замковой галерее заняли место и портреты предков — истинных и вымышленных, а также членов семьи. Помимо портретов в галерее были картины и изображения батальных сцен, в которых участвовали Эстерхази. В 1679 г. коллекцию Пала пополнили портреты из домашней галереи казнённого за участие в заговоре надора Ф. Надашди, подаренные Эстерхази Леопольдом II[1246].
Портреты писали не слишком хорошо владевшие кистью малоизвестные художники, имена которых не сохранились. Но для заказчиков главным было не художественные достоинства полотна, а демонстрация высоких социальных позиций и заслуг семьи в целом и отдельных её членов перед родиной, а также древности рода. Дорогая одежда, украшенная драгоценностями, награды (у Миклоша — орден Золотого руна), богато отделанное оружие, величавая поза, гербы и грамоты и т. д. Они были сродни гравюре с изображением генеалогического древа Эстерхази, на котором среди предков князей услужливые составители родословной поместили и мифологического предка венгров Хонора, и Аттилу, и Арпада, а также Св. Иштвана[1247]. Чтобы сделать достоинства рода достоянием широкой гласности, Пал Эстерхази заказывал гравюрные портреты, украшая ими библиотеки и кабинеты своих резиденций.
Эстерхази прославились своей образованностью, которая была востребована их придворным обществом. Они интересовались науками, увлекались литературой, музыкой, театром. Миклошу Эстерхази и его сыну из всех наук ближе всего была теология; они много читали в этой области, приглашали к себе ко двору известных теологов из францисканцев и иезуитов из Надьсомбата, с коими поддерживали тесные контакты[1248], устраивали религиозные диспуты, на которых были обязаны присутствовать их придворные, а некоторые — участвовать. Эстерхази пробовали себя в сочинительстве теологических произведений