[90], ставшая высшим достижением позднесредневековой венгерской хронистики. Из нее черпали материал для своих произведений итальянские авторы-гуманисты (Пьетро Рансано, Антонио Бонфини, Марцио Галеотти[91]), работавшие в последние десятилетия XV в. при дворе Матяша Корвина и создававшие по заказу короля исторические труды о Венгрии, в первую очередь о нем самом. Молодой Олах, живший до Мохача при королевском дворе в Буде (с 1510 по 1526 гг.) и имевший доступ к знаменитой королевской библиотеке, несомненно, был знаком с их творчеством и опирался среди прочего и на труды коллег-интеллектуалов — не столько в отношении содержания, сколько подачи и осмысления материала.
В то же время между гуманистической историографией эпохи короля Матяша и работами Олаха имелись существенные различия. Оба итальянца ставили в центр изложения фигуру Матяша — нового ренессансного правителя, обладающего огромными личными достоинствами, благодаря которому Венгерское королевство и венгерский народ достигли своего наивысшего расцвета[92]. Миклош служил Габсбургам и не мог превозносить их противника — короля Матяша, мечтавшего об императорском титуле и отнявшего у прадеда Фердинанда I Фридриха III земли, титулы и даже любимую резиденцию — Вену, сделав ее столицей своих владений[93]. Тем не менее, в построении модели личности сильного правителя, каким Олах изображает Аттилу, автор исходит из образца, созданного Антонио Бонфини на примере Матяша Корвина. Кроме того, перед домохачскими итальянскими гуманистами и Олахом при написании исторических трудов стояли разные задачи. Рансано и Бонфини прославляли современного им правителя и королевство в период его наивысшего могущества. Миклош же писал в период гражданских войн, упадка и распада королевства. Он пытался проанализировать глубинные причины национальной трагедии и обдумывал возможные пути спасения и средства для восстановления своей некогда великой и прекрасной родины. Спасение Олах видел в венгерском народе, который в далеком прошлом обрел эту счастливую страну. Впрочем, автор исследовал не действительную историю, а использовал ее в качестве канвы для создания своей нравственно-исторической концепции.
Итак, важную позицию в исторической концепции Миклоша Олаха занимает венгерский народ, его происхождение (этническое и географическое), определение места, которое принадлежит ему в истории среди европейских народов. Вслед за Туроци и другими авторами он использовал давно сложившееся в венгерском средневековом историописании представление о венгерско-гуннском родстве, хотя, как отмечал сам Туроци, споры вокруг ранней истории венгров не утихали и в его время[94]. Это обстоятельство в свою очередь не могло не найти отражения в этнической картине, нарисованной и Яношем Туроци, и Миклошем Олахом. Для обоих гунны и венгры — один народ. Автор «Аттилы» одинаково пользуется обоими этнонимами: для него гунны — венгры, а венгры — гунны; при этом гунны, безусловно, — «наши». «Наши решили…», «наши отступили», «венгры перешли Дунай…» и т. д. — пишет он о событиях, связанных с гуннами-венграми[95]. В изложении гуманиста варварские народы, покоренные Аттилой, попали под «власть венгров»[96], а находившиеся под властью вождя гуннов земли стали «Венгерской империей»[97]. В то же время для него особую важность имело то обстоятельство, что, продвигаясь от Дона в западном направлении, гунны в начале IV в. «впервые разбили лагерь» на берегах Тисы[98], заняли Паннонию. Под Паннонией в современную Олаху эпоху обычно понималась Венгрия. Писатель хотел подчеркнуть факт первого «обретения родины», т. е. будущей Венгрии, венграми-гуннами. В третьей главе «Венгрии» он описывает, как гунны под предводительством семи вождей, среди которых назван и Аттила (!), в 373 г. покинули Скифию (в данном случае автор имел в виду Приазовье) и вместе с женами, детьми, рабами, стадами отправились на Запад, чтобы завоевать его и «обрести родину». Он приводит свидетельства того, что венгры-гунны переправились через Дунай в районе современной Олаху Буды и дали названия ряду населенных пунктов в этой местности[99].
Как и другие историки (в том числе Туроци), рассказывая о происхождении венгров, писатель охотно обращается к мифу о Хуноре и Магоре, от которых будто бы произошли гунны и венгры. Разное наименование, по сути, одного народа, он объясняет просто: от обоих братьев произошли гунны, но по имени Хунора их стали называть hungari, а по имени Магора — magyarok, чему на венгерском языке соответствует латинское Hungari[100]. Эта «растиражированная» хронистикой легенда — не просто дань автора историографической традиции, в концепции Миклоша Олаха она наполнена особым смыслом. Во-первых, в очередной раз подтверждалось венгерско-гуннское родство. Дополнительным аргументом в пользу привлечения мифа могло быть осознание писателем-гуманистом его принадлежности к древнему пласту венгерского фольклора. Наконец, языческий миф был адаптирован христианской традицией, сделавшей Хунора и Магора потомками ветхозаветного Ноя.
Олах касается и распространенного в литературе мнения о происхождении гуннов от скифов, но подходит к нему с большой осторожностью, ограничившись констатацией подобной точки зрения у древних авторов, но напрямую не присоединяясь к ней[101]. К скифам, которые больше тысячи лет держали под своей властью огромные территории и многочисленные народы, гуманист относится с большим уважением[102]. Он перечисляет их победы над Дарием, Киром, Александром Македонским, ссылаясь на Помпея Трога[103]. Олах вообще высоко ценит военную силу любого народа. Не исключено, что по этой причине он упоминает об имеющемся в современной ему литературе мнении о происхождении монголов и турок от скифов, хотя, судя по всему, не поддерживает его. Зато автор не обходит вниманием их завоевания в Азии и Европе, покорение ими других народов[104]. Можно предположить, что для него обращение к скифам — повод задуматься над причиной мощи народов, оставивших заметный след в истории — особенно тех, с кем так или иначе были связаны венгры-гунны. Хотя Олах прямо не поддерживает мнения о скифском происхождении венгров-гуннов, а только как бы намекает на это, для него достаточно уже того, что его соотечественники пришли из Скифии, чтобы быть приобщенными к историческому величию скифов. Он не раз ссылается на скифские обычаи, воспринятые гуннами-венграми, по которым они вступают в бой, хоронят погибших в сражении вождей, вооружаются, одеваются и т. д.[105] Олах рассказывает и о самом известном обычае скифского происхождения — обносить по гуннским становищам окровавленный меч в знак начала войны[106], сохранявшемся в Венгрии, как известно, еще в XVI в. Венгерский юрист Иштван Ве́рбёци в начале XVI в. приводит этот древний обычай в своем знаменитом «Трипартитуме» в качестве аргумента при объяснении причин разделения венгерского общества на свободных (дворян) и рабов (крестьян). Те из древних венгров, кто откликнулся на призыв выступить в поход, увидев знак войны — окровавленный меч, стали воинами, сохранили свободу, получили привилегии[107]. Те же, кто струсил и остался дома, попали в вечное рабство. Олах полностью воспринял эту интерпретацию древнего обычая, перенеся его на гуннов. Таким образом, он прослеживает связь скифско-гуннской древности с венгерской современностью по всем линиям, в том числе и по социальной.
Для автора «Аттилы» важна связь венгров-гуннов эпохи Аттилы не только со скифами, но и с римской древностью, которая играет в его исторических взглядах не меньшую роль, чем скифский компонент. Олах рассматривает гуннов и Аттилу как важный — даже решающий — фактор поздней римской истории, строя на нем свою концепцию рождения и умирания империй[108]. В его изложении гунны покорили большинство варварских племен, наводнивших Европу в эпоху Великого переселения народов, и направили их против Римской империи, которая в результате рухнула под их ударами. В центр этого движения варваров, инспирированного гуннами, писатель поставил Аттилу. Именно он стал предводителем того народа, с помощью которого смог создать огромную империю, покорить и вынудить платить дань многие народы, заставить считаться с собой и императоров, и варварских королей. Аттила и его народ должны были служить примером для венгров трагической первой половины XVI в.
В рассказе об Аттиле правда переплетается с вымыслом, а его жизнь оказывается такой долгой, что скорее напоминает сказочного героя. Выше уже упоминалось, что Олах называет Аттилу среди семи вождей, с которыми гунны в 373 г. отправились из приазовских степей на завоевание Запада. Выборы Аттилы (и его брата Буды) королем гуннов он относит к 401 г.[109] В соответствии с этой датировкой, ко времени смерти в 452 г. (Олах связывает ее с 454 г.) возраст Аттилы перевалил за 100 лет. Сам Олах, споря с другими авторами, писавшими о гуннах, настаивает на том, что Аттила прожил 124 года, и не видит в этом ничего особенного, аргументируя будто б