[1303]. Это были посланцы дворянских комитатов, а также венгерских и трансильванских городов. Присутствие сословий на празднике не было пустой данью традиции. Только что трансильванские сословия согласились на то, чтобы после Дёрдя I трансильванский престол перешел к его сыну Дёрдю II[1304]. Вскорости предстояло еще одно Государственное собрание с не менее важными вопросами. Поэтому тосты за «доблестные сословия» поднимались в зале неоднократно[1305]. Поведение хозяев и каждого из гостей было как бы барометром политической ситуации, каждое их движение тщательно регистрировалось и толковалось.
Особого внимания заслуживает праздничный стол. Если следовать характеристикам, данным ренессансным застольям специалистами[1306], то похожим на них был свадебный пир Дёрдя II Ракоци. Не изобилие его главная черта, а разнообразие и тонкость яств. Балабан перечисляет 11 смен блюд. Каждое вносили под звуки труб и барабанную дробь. Блюда из мяса и дичи сменялись рыбными: из форели, осетра, гольца, белуги и других благородных пород. Польскому послу не нравилась венгерская кухня из-за обилия чеснока и хрена, избыточно добавлявшимися в кушанья[1307]. Употреблялись и пряности. В сохранившемся списке покупок для праздничного стола назывались черный перец, мускатный орех, гвоздика, имбирь, корица[1308]. В начале февраля, когда праздновалась свадьба, на праздничные столы в большом количестве были выставлены апельсины и лимоны. На десерт же, кроме тбго, на золоченых блюдах подали гранаты, яблоки, груши, десертные вина, сладости, марципаны[1309]. На главном столе чуть ли не до потолка возвышался огромный марципановый торт, сделанный в форме замка[1310]. Внимание Ежи Балабана привлекла также изготовленная из марципана фигура какого-то зверя. Третьим шедевром кондитерского искусства была «умопомрачительно дорогая роза с зелеными восковыми листьями, посреди которых два грифона держали с двух сторон княжеский герб»[1311]. Польский посол и секретарь посольства надора особо отмечали процедуру умывания рук до и после застолий, и каждый раз описывали ее саму и те умывальные принадлежности, которыми при ней пользовались[1312]. Только после умывания гости садились за столы или переходили от застолья к другим развлечениям. Можно предположить, что упомянутая процедура в этих краях еще не стала рутиной даже в высшем свете, если на ней так упорно останавливались очевидцы.
Польский посол удивлялся необыкновенно красивой посуде, скатертям, настольным украшениям. Нередко в восхищении он употреблял слово «чудесный». Ему очень понравились богато декорированные столовые ножи работы венгерских мастеров. По два таких ножа было положено перед тарелкой, по крайней мере, на главном столе. Там же Балабан насчитал шесть солонок. Зато он не упомянул о вилках[1313]. Нельзя с определенностью утверждать, что каждому из гостей достался отдельный кубок, чаша или бокал для вина. Секретарь Ференца Вешшелени насчитал на поставце перед столами знати и сословий 75 кубков, которые, однако, не давали в руки гостей: пить можно было тут же у поставца[1314]. Но за главным столом каждому сидевшему полагался отдельный кубок и особый человек, наливавший вино. Трапеза сопровождалась музыкой и пением. Итальянские застольные песни и паванны сменялись сербскими балладами[1315]. Не исключено, что «сербской» польский посол называл венгерскую музыку. Зато секретарь Вешшелени говорит об исполнении немецкой, венгерской и цыганской музыки[1316].
Едва ли не больше застолья на праздниках любили потанцевать. Не стала исключением свадьба Дёрдя II Ракоци и Жофии Батори. Главной фигурой на балу был распорядитель танцев. Он устанавливал традиционный порядок танцев и составлял пары. Свободно выбирать себе пару на танец не полагалось; этот обычай не понравился польскому послу и, по его словам, другим иностранцам[1317]. Обычно свадебный бал начинался тремя обязательными танцами: посаженных родителей, женихам невесты, младшей свахи с шафером. Под четвертый обязательный танец — с факелами — друзья жениха провожали невесту в спальню, где ее ждал жених[1318]. На свадьбе Дёрдя II Ракоци честь открыть бал предоставили почетным гостям. Императорский посол отказался. Поэтому бал открыл польский посол, который повел в танце старую княгиню. За ним наступила очередь старого князя танцевать с невесткой, затем, наконец, танцевали молодые. Их по очереди сменили остальные послы. После наступил черед танца с факелами, который с чувством описал в своем докладе секретарь Вешшелени. Выступили четыре пары, невесту вел младший брат жениха Жигмонд. За танцующими шли четверо юношей с факелами. После того, как были исполнены три фигуры, Жигмонд повел Жофию к мужу. Дорогу им освещали факельщики, за ними следовали четыре дамы. Их выход сопровождался двенадцатью пушечными залпами[1319]. Танцевали на свадьбе страстно, до изнеможения. Посла удивила резвость старого князя, отплясывавшего вприпрыжку с притопами и прихлопами. Вообще польскому пану не понравились венгерские танцы, по его мнению, вовсе не похожие на танцы — ни ритмом, ни серьезностью. «Они танцуют до упаду и не под музыку, а как им захочется»[1320]. Не случайно, под итальянскую музыку, звучавшую на балу, не танцевали: под нее отдыхали. Танцевали же, вернее, плясали, под музыку, которую посол назвал «сербской». Видимо, медленные европейские танцы еще не привились в венгерско-трансильванском высшем свете. Музыка и музыкальные инструменты соответствовали духу танца и темпераменту венгров. Один венгерский аристократ писал другому во второй половине XVII в.: «Немецкая музыка и тихая лютня подходят тем, кто водой отделяет печень от легких. К вину же подходят волынка, раскатистая фистула, скрипка, кобза, дудка»[1321]. Венгерский пентактон резал уши постороннего слушателя.
Эта маленькая зарисовка показывает колоритную и неповторимую жизнь венгерской аристократии в XVII в. Праздники были своеобразной разрядкой в сложной и опасной повседневности. Для элиты они одновременно служили элементом политической жизни и дипломатических контактов. Знать использовала съезд гостей для обсуждения важных вопросов внутренней и внешней политики. Благодаря подобным, весьма регулярно происходившим встречам, поддерживались общественные связи венгерского и трансильванского дворянства — и не только внутри каждой из частей бывшего единого Венгерского королевства, но и между ними, теперь представлявшими уже разные государственные образования.
Общество, выступающее перед нами на свадебных торжествах, своеобразно и с точки зрения его культуры. В ней тесно переплелись традиционные венгерские и европейские элементы. Это взаимодействие видно в обстановке, быте, одежде, кухне, манере поведения, музыкальной культуре. В них просаживается связь с традиционной народной культурой. Танцуя народный танец с притопами и с прихлопами, ударяя ладонями по голенищам сапог (как это делают и сейчас исполнители венгерских народных танцев), старый князь вызывал удивление носителя другой культуры — польского посла, которому и венгерская музыка была чужда, так что он ее путал с сербской. Наконец, язык, на котором говорили в этом обществе, был венгерским. На официальном приеме князь обращался к своим подданным на родном языке. Что касается латинского, то в данном случае он в первую очередь играл роль языка международного официального общения, языка дипломатии. Конечно, супруга старого трансильванского князя Жужанна Лорантфи, говорившая на латинском, видимо, все же представляла скорее исключение среди женщин той поры, но мужчинам латинский язык был не чужд. Владение им являлось обязательным условием обучения молодежи из высшего света — но не только ее. В т. н. латинских школах к латыни в той или иной степени приобщались все посещавшие их — дети дворян, состоятельных горожан, протестантских священнослужителей и т. д. Такие школы составляли основу школьного образования того времени.
Свадьба Дёрдя II Ракоци, хотя и княжеская, была во многом похожа на свадьбы в других венгерских аристократических семействах. Ведь трансильванские князья, выбиравшиеся в то время из среды венгерских магнатов, получали характерное для этой среды образование и воспитание.
Часть IVОдна история, которая не вписывается ни в одну из рубрик
Глава IМолчание — знак отказа
Героиня моего эссе — женщина, хотя и не знаменитая, но выдающаяся в своем роде. Если бы произошедшее с ней случилось в какой-нибудь семье с громким именем, то, безусловно, нашло бы широкий резонанс среди современников и впоследствии было бы многократно обыграно историками и литераторами. Ведь ее поступок шел против обычаев и моральных устоев эпохи. В 1640 г. дочь венгерского дворянина Анна Бекашши отказалась признать своим мужем уважаемого человека, дворянина Бенедека Месленя, с которым родители заставили ее пойти под венец.
История этого небанального происшествия дошла до нас в изложении самого пострадавшего, т. е. Бенедека Месленя. В дневнике, куда комитатский нотарий на протяжении всей жизни с бухгалтерской скрупулезностью заносил в основном свои земельные и прочие имущественные сделки, среди немногих сведений личного характера нашла место и его неудачная женитьба на Анне Бекашши. Случившееся зафиксировано с документальной точностью, поскольку Меслень делал выписки из показаний свидетелей, опрашивавшихся во время бракоразводного процесса. В начале XX в. фигура Бенедека Месленя и его семейный архив привлекли внимание венгерского историка Понграца Шёрёша. В небольшом исследовании о Меслене Шёрёш поместил наиболее интересные отрывки из архива, т. е. «дело о женитьбе»