ей возвысились благодаря образованности и высокому профессионализму, которые хотя и были поставлены на службу королю и государству, все же не позволили им подняться слишком высоко. Они не обладали, подобно Шебещьену Тёкёли или Ференцу Берени, большими денежными средствами (которые к удовольствию двора могли бы вложить, допустим, в военные поставки), не отличились на военном поприще. Они были гражданскими служащими, знавшими законы, судебную практику, обладавшими опытом службы в финансовых и других учреждениях. В их лице мы можем увидеть зарождение новой социальной группы — чиновного дворянства, в котором уже так нуждалась монархия, стремившаяся создать послушный себе бюрократический аппарат и который в перспективе должен был вытеснить сословные структуры и связи в центральном и местном управлении. Но эти служащие кровью и плотью были пока еще связаны с сословным миром, отражали его взгляды и мысли, действовали от его имени и т. д.
В целом дворянство оставалось консервативным, верным традиционным сословным ценностям: превыше всего ставило дворянскую честь, понимаемую как известность и даже древность рода, принадлежность к своему сословию (т. е. не любило «выскочек»), приверженность ему. Честь и слава, доставшиеся отдельному дворянину, прославляют и сословие в целом, поскольку индивид является неотъемлемой частью дворянской корпорации. Дворянству приходилось отвечать на вызовы времени, признавая значение личных качеств и заслуг, которые также могут возвысить человека и сделать его достойным высокой награды. Но, тем не менее, это — лишь при условии его принадлежности к дворянскому сословию! Не таланты поднимают человека и делают его дворянином, а его дворянский статус дает возможность проявить высокие личные качества и способности. Среди них важное место отводится уму, знанию законов, а также выдающимся военным талантам. Нельзя не заметить, что подобная трактовка достоинств (virtus) личности была весьма далека от новых идеалов, выдвинутых Возрождением, зато отражала венгерские реалии того времени. Войны с турками только повысили цену первоначального предназначения дворянства в Венгерском королевстве, увеличили его политический вес в обществе и государстве, укрепили связи внутри социальной элиты и оживили те из них, которые строились на основе социальной вертикали, характерной для средневековья (фамилиаритет, институт сервиентов).
Политические взгляды дворянства Венгерского королевства в основном сосредоточивались на двух пересекающихся сферах: на борьбе с турками и на отношениях с правящей династией австрийских Габсбургов. На этом строились и представления о прошлом и будущем Венгрии. Какой бы политической ориентации не придерживались герои моих исследований — прогабсбургской или антигабсбсбургской, какую бы веру не исповедовали — католическую или какую-нибудь из новых протестантских, всех их объединяло осознание трагически бедственного положения родины, желание понять его причины, а поняв, найти путь и средства к спасению. Современному гибельному состоянию страны противопоставлялся идеализированный авторами образ Венгерского королевства в правление таких венгерских королей, как Матяш Корвин, когда государство достигло своего наивысшего могущества и расцвета, успешно противостояло внешним врагам. Некоторые сочинители, например, Миклош Олах, заходили дальше во времени в поисках соответствующего предназначению правителя, найдя его в выдуманном образе вождя гуннов — «великого завоевателя», «мудрого» и «храброго» Аттилы. Гунны Олаха — это те же венгры, только в отличие от современников гуманиста — достойный своего лидера, сплоченный народ воинов, защищающий, в представлении Олаха, свою родину.
Отношение к Габсбургам определялось в первую очередь тем, как те справлялись со своим главнейшим долгом по отношению к Венгрии и венгерским поддайным: борьбой с османами и их изгнанием из страны. В этом вопросе недовольство политикой Габсбургов проявляли и хранитель Святой короны Петер Реваи, и надор Миклош Эстерхази, и депутаты Государственных собраний Дёрдь Берени и Пал Семере, представлявшие комитатское дворянство.
Освободительные войны против турок служили ключевым аргументом и в другом вопросе, позиция в котором могла обнаружиться не только в рассуждениях, но и найти выход во вполне практическую область. С Габсбургами или без них? С Габсбургами навечно или с перспективой расставания? Судя по всему, мало кто из мыслящих и политически активных венгров не задумывался о возможности возврата к Венгерскому королевству без Габсбургов. Даже среди самых верных династии представителей венгерской элиты, не изменявших ей в наиболее трудные для Габсбургов моменты, отношение к правителям носило весьма прагматический характер. Они исходили из того, что сохранить Венгрию и освободить ее от османов без Габсбургов невозможно, поэтому ни в коем случае нельзя выступать против них, даже если возникали, казалось бы, самые подходящие для этого ситуации и со стороны делались весьма заманчивые предложения. Однако тот факт, что Габсбурги пренебрегали насущными интересами Венгрии в пользу своей политики в Западной Европе, где они боролись за гегемонию, критически настраивал венгерских подданных династии. Ситуацию усугубляло то обстоятельство, что, опасаясь войны на два фронта, Габсбурги предпочитали худой мир с Портой и категорически запрещали венграм самим вести активную оборону.
В то же время многие из дворянских лидеров осознавали — от Габсбургов для Венгрии исходит и другая угроза, не меньшая, чем от турок. Существовало небезосновательное опасение, что изгнав турок, Габсбурги полностью подчинят себе королевство, уничтожив его самостоятельность и растворив в своих наследственных владениях. На этих позициях стояли Миклош Эстерхази, его сын — тоже надор — Пал Эстерхази, Миклош Зрини-младший, Пал Палфи, Дёрдь Берени, Пал Семере и многие другие. Они и другие задумавшиеся над этой проблемой деятели рассматривали все средства и возможности того, как можно противостоять подобной перспективе: среди них — гарантирование социально-политической элите королевства права делить власть с монархом, сохранение принципа выборности венгерских королей, союз с Трансильванией, свобода веры, обращение за помощью к европейским правителям и даже — в крайности — к турецкому султану.
Как угрозу венгерской самостоятельности дворянство королевства воспринимало наступление правителей на сословные свободы и привилегии социальной элиты страны, отражавшее постепенную трансформацию характера власти австрийских Габсбургов и созданного ими в центре Европы государственного образования на пути складывания абсолютной монархии. Сопротивляясь перечисленным тенденциям, которые влекли за собой нарушение характерного для сословной монархии дуализма власти, дворянство королевства особенно ожесточенно отстаивало свое право выбирать королей. Глава, в которой представлена история подготовки коронования будущего Максимилиана I венгерским королем (как император — Максимилиан II), отчетливо отражает эту ситуацию. Венгерские советники Фердинанда I искали любые предлоги, чтобы не допустить в документах, связанных с предстоящими торжествами коронования эрцгерцога, формулировки, которая содержала бы слова «наследство», «наследственный» вместо «выборы», «избранный» и т. п. Показательно, что при этом они ссылались на свою неправомочность в данном вопросе, перекладывая ответственность на венгерское Государственное собрание, т. е. на решение сословий. В начале XVII в. Петер Реваи в своем трактате о Святой венгерской короне также настаивал на данном праве сословий, аргументируя свою мысль тем, что выбор короля, по сути, является выбором Святой короны, а сословия выступают при этом исполнителями ее воли. И хотя право избирать королей в сущности превратилось в фикцию, т. к. выбирали из одной кандидатуры (старшего сына правящего монарха из династии Габсбургов), венгерские сословия упорно держались за традицию. Только после освобождения Венгрии Государственное собрание 1687 г. было вынуждено «отблагодарить» освободителей-Габсбургов, согласившись навечно передать им королевство. Таким образом, венгры сдали свою главную козырную карту.
Свобода веры, за которую так упорно боролось венгерское дворянство, составляла важную часть политической программы элиты королевства. Конечно, было бы неправильно сводить распространение протестантизма в Венгерском королевстве к политической конъюнктуре. Но Реформация как таковая представляет собой особую тему исследования, которую я не могла специально осветить в своей книге. Что же касается вопроса веры, то он, действительно, в значительной степени носил политический характер, как, впрочем, везде в Европе. Даже примас венгерской католической церкви, архиепископ Эстергомский, верховный канцлер королевства, успешный проводник Контрреформации, сторонник Габсбургов, кардинал Петер Пазмань в первые десятилетия XVII в. увязывал эти проблемы и высказывался в том смысле, что Венгрия существует, пока в ней есть протестанты. Учитывая то обстоятельство, что к 1580-м гг. более 80% населения приняло протестантизм в его разных формах, переход Габсбургов в конце века к политике жесткой Контрреформации больно ударил по протестантам. Одновременное наступление на протестантскую веру, на свободы и привилегии сословной элиты на фоне неудачных и «ленивых» войн Габсбургов с османами на территории Венгерского королевства в XVII в. сделало отношения между правящей династией и венгерским обществом еще более напряженными и драматичными. В антигабсбургских сословных выступлениях этого времени, поддерживаемых трансильванскими князьями, требования религиозной свободы переплетались с политическими: «За веру и родину», «За веру и свободу». При этом свобода, как правило, понималась не как свержение правящей династии, а как соблюдение прав и привилегий дворянства, но под властью Габсбургов. Успехи Контрреформации в королевстве в XVII в., особенно в среде высшей знати, привели к еще большему расколу внутри венгерского общества, внутри ее элиты. Несмотря на неоднократно заключавшиеся компромиссы между католиками и протестантами, как, например, в Венском мирном договоре 1606 г., Габсбурги последовательно и планомерно проводили политику рекатолизации, распространяя ее положения, как было показано в главе о конкурсных делах в Венгерском казначействе, на чиновников государственных служб и другие сферы. В немалой степени усилиями Петера Пазманя к концу 1620-х гг. большая часть знати вернулась в католицизм. Среди них были, в частности, Эстерхази, Надашди, Форгачи, Зрини и др. Но протестанты составляли еще значительную часть дворянства и внушительную политическую силу на Государственных собраниях. Вопросы, касающиеся протестантов, из собрания в собрание попадали в «Жалобы страны», т. к. их рассмотрение постоянно откладывалось. Пал Семере и Дёрдь Берени, участвуя во многих сословных форумах, были свидетелями ожесточенных сражений между протестантами и центральной властью, не желавшей идти ни на какие уступки протестантам в вопросах возвращения им храмов, свободы вероисповедания, прекращения преследований их проповедников. Собрания в такой обстановке затягива