Вот не понравилась Суворову павловская военная реформа, основанная на преклонении перед прусской системой – и тотчас появился… нет, не военный трактат, но каламбур: «Пудра не порох, букли не пушки, коса не тесак, сам я не немец, а природный русак!». И тут бессильна вся премудрость прусских стратегов, бессилен репрессивный аппарат павловской империи. Пересмешник Суворов неминуемо останется моральным победителем, а стишок про природного русака до сих пор не забылся, живёт в народной памяти.
Суворов не любил своих портретов, никогда не смотрелся в зеркало. Если ему доводилось ночевать во дворце – там занавешивали все зеркала. Анекдоты о Суворове звучали в высшем свете. Там он представал острословом и эдаким «анфан терриблем» русского генералитета. Любимые истории о полководце были у офицеров, их пересказывали на бивуаках под дружный молодецкий хохот. Совсем другим остался Суворов в крестьянских преданиях. Первыми авторами таких преданий были ветераны – немногие счастливцы, возвратившиеся в деревню после двадцати пяти лет службы в солдатах. Рассказ подхватывали опытные деревенские рассказчики и рассказчицы, наполняя его привычными сказочно-былинными образами. Вот и получался Суворов былинным богатырём святорусским, который, если нужно, серым волком может юркнуть в чащу и сизым соколом пронестись над полями.
Семилетняя война познакомила Суворова с лучшими офицерами Европы. Венгерская кавалерия не раз вызывала его восхищение. Как они сковывали Фридриха, связывали по рукам и ногам! В 1744-м году десятитысячный корпус венгерских гусар в лесах и болотах отрезал прусскую армию от подкреплений, лишил сообщения. Старый Фриц (так называла Фридриха вся Европа) не мог выслать ни одного разъезда, опасаясь венгерских гусар. А у венгров и разведка была превосходно налажена – они то и дело тревожили пруссаков внезапными атаками. Такие вести с фронта приводили Суворова в восторг. Он ведь и сам любил действовать храбрыми кавалерийскими «поисками», казачьими набегами. Умел неумолимо преследовать противника, нападать неожиданно – как снег на голову. Удалые венгерские рубаки Суворову пришлись по душе!
Суворов нечасто приближал к себе иностранцев. И к «цесарцам» – к подданным Священной Римской империи германской нации – относился с опаской. Но уж если кого называл другом – не жалел ни восхищения, ни заветных секретов науки побеждать. Спешил поделиться самым дорогим, самым важным. Заслужить любовь Суворова можно было быстрым умом и храбростью на поле боя. Лучше других об этом знал потомственный воин, венгерский полковник на австрийской службе барон Андраш Карачаи, или, как звал его Суворов на русский манер, Андрей Карачай.
За трапезой Суворов подле себя сажал любимцев. Сиживали рядом с Суворовым и Карачаи – старший и младший, отец и сын, каждый – в свой черёд. Однажды один иностранный генерал, фамилию которого из соображений политкорректности мы называть не станем, за обедом у Суворова без умолку восхвалял его, чем изрядно надоел и ему, и присутствующим. Александр Васильевич мрачно переглядывался со всё понимавшим Карачаем. Наконец, представилась возможность остроумно прокомментировать поведение льстеца. Подали прежалкий, подгоревший круглый пирог, от которого все отказались, и только Суворов, оживившись, взял себе кусок.
– Знаете ли, господа, – сказал он, – что ремесло льстеца не так-то легко. Лесть походит на этот пирог: надобно умеючи испечь, всем нужным начинить в меру, не пересолить и не перепечь. Люблю моего Мишку повара: он худой льстец.
А эту историю вспоминал граф Ростопчин – острослов хоть куда!
«…Сидя один раз с ним (А. В. Суворовым) наедине, накануне его отъезда в Вену, разговаривал о войне и о тогдашнем положении Европы. Граф Александр Васильевич начал сперва вычитать ошибки цесарских начальников, потом сообщать свои собственные виды и намерения. Слова текли как река, мысли все были чрезвычайного человека: так его говорящего и подобное красноречие я слышал в первый раз. Но посреди речи, когда я (граф Ростопчин) был весь превращен в слух и внимание, он сам вдруг из Цицерона и Юлия Кесаря обратился в птицу и запел громко петухом. Не укротя первого движения, я вскочил и спросил его с огорчением: «Как это возможно!» А он, взяв меня за руку, смеючись сказал: «Поживи с моё, закричишь курицей!».
Принц Кобург
С Карачаем Суворов свободно дегустировал самые пикантные пряности политической кухни. Мемуаристы любят вспоминать следующий эпизод:
«Случились у Суворова: Дерфельден, австрийский генерал Карачай и ещё некоторые, служившие с ним в Турецкую войну. Граф начал с Карачаем говорить по-турецки; тот отвечал ему с великим трудом, извиняясь, что позабыл. Наконец, после многих разговоров, спросил он: «Зачем не взяли мы тогда Константинополя?» Карачай отвечал, смеючись, что это было не так-то легко. «Нет, – возразил Суворов, – безделица! Несколько переходов при унынии турков – и мы в Константинополе; а флот наш – в Дарданеллах». Тут остановили его Карачай и Дерфельден напоминанием о трудностях пройти их. «Пустяки, – отвечал он, – наш Елфинстон в 1770 году с одним кораблем вошёл туда; не удостоил их и выстрела; посмеялся этой неприступности музыкою на корабле и возвратился, не потеряв ни одного человека. Знаю, что после барон Тот укрепил Дарданеллы. Но турецкая беспечность давно привела их в первобытное бездействие. Прочитайте описание о сих Дарданеллах Еттона, бывшего долгое время английским резидентом при Порте Оттоманской, и вы разуверитесь. Наш флот там был бы. Но миролюбивая политика, остановившая его паруса и руль, велела ветрам дуть назад…».
Тирада поразительная. Предназначалась для ушей Карачая, но стала сведением тысячеустой молвы.
Фокшаны
Шла война с Турцией – не первая и не последняя для России, война на берегах Дуная, в районе Очакова, вокруг Измаила, Мачина и Бендер. Австрия была союзницей России в этой войне против Османской империи, и венгры сражались рядом с русскими полками.
Летом 1789 года союзник России, австрийский полководец принц Фридрих-Иосиф Саксен-Кобургский, встревоженный сосредоточением турецкой армии в Фокшанах, запросил у русских немедленной помощи. И впрямь, многочисленная конница паши Османа намеревалась разгромить австро-венгерскую армию принца Кобургского. Суворов выступил к нему с малочисленным войском быстрым маршем: принц и представить себе не мог, что русские пройдут 50 верст за 28 часов!
Сражение при Фокшанах
А полковника Карачая такая скорость просто поразила. Сохранилось немало легенд о знакомстве Суворова и принца Кобургского. В легендах русский генерал предстает экстравагантным мудрецом, который своим загадочным поведением подготовил молодого соратника к победам.
В распоряжении Суворова было восемь тысяч русских и восемнадцать – цесарцев, среди которых выделялась венгерская конница Андрея Карачая, героя, ставшего одним из любимцев Суворова. Суворов со времён Семилетней войны считал венгерскую конницу самым неотразимым и действенным оружием австрийской армии.
Суворов прибыл в лагерь принца Кобургского – и буквально принудил австрийцев принять план наступательной операции. Русский генерал уклонялся от встреч с принцем под разными анекдотическими предлогами, а потом неожиданной запиской объявил, что в два часа ночи русские войска выступают. Австрийцам предложил присоединяться.
Суворову с первого взгляда полюбился Карачай. Русский генерал увидел в нём настоящего солдата, мужественного героя, непохожего на изнеженных аристократов. Карачаю Суворов поручил командовать авангардом, преимущественно состоявшим из мадьяр и русских казаков. 19 июля, под прикрытием отряда полковника Карачая, союзники выступили маршем: правую колонну вёл принц, левую – Суворов. При подходе к Путне казачий отряд инженер-майора Воеводского (восемьдесят сабель), посланный Суворовым на разведку, быстро повстречался с отрядом из двухсот турок. Воеводский, отходя, дал возможность казачьему полку Ивана Грекова атаковать неприятеля. Казаки атаковали стремительно. Турки отступили, получили подкрепление. Их атаковал полк другого казака Грекова – Григория, гнал турок две версты. Рядом с казаками гнали неприятели и лихие венгерские кавалеристы – сподвижники Карачая.
В 4 часа утра началось наступление от переправы до Фокшан, на 12 вёрст. И снова правое крыло возглавлял принц Кобург, левое – Суворов. В центре, по предложению Суворова, располагался отряд, предводимый героем вчерашнего сражения Карачаем. По ходу марша армия легко отразила несколько турецких набегов. Фланговые удары турок усилились за 8 вёрст до Фокшан. Армия продвигалась к тактической цели. И в 10 часов утра вышла к полю. Из турецких укреплений начался артиллерийский огонь. Удар кавалерии рассеял правое крыло корпуса Османа. Генерал-поручик Дерфельден (соратник Суворова во многих кампаниях) начал атаку на левое крыло, сосредоточив, по плану Суворова, пять русских батальонов и часть австрийской пехоты. Штыковая атака рассеяла турок. Остатки войска Османа укрылись в монастыре Святого Самуила. Монастырь, при поддержке артиллерии, взяли штурмом. В приступе религиозного фанатизма турки взорвали себя в пороховом погребе.
Суворов по обыкновению настойчиво напоминал российскому и австрийскому командованию об отличившихся в сражении – и не забывал про полковника Карачая, который после Фокшан стал генерал-майором.
Славная фокшанская победа принесла Суворову европейскую славу, а австрийцы навсегда признали русского генерала великим полководцем. Суворов, всю жизнь недолюбливавшей германцев, отвечал на эти почести едкой шуткой: «Со мной и немцы воевать умеют».
Рымник
На реке Рымник Суворов завоюет графский титул двух империй – Российской и Священной Римской, поразив современников отточенным и дерзким военным искусством. Здесь же, в водах Рымника, погибнет сын Суворова, молодой генерал Аркадий Александрович. К счастью, отец не доживёт до этой трагедии. Роковое совпадение, иначе и не скажешь!