Надо отдать должное очкарику, он умел слушать. Надеюсь, он умел и думать. У него имелось как минимум одно законченное высшее образование, что подразумевает некоторое умение шевелить мозгами.
— Грушу хотите? — спросил он.
— Не хочу. Сыта по горло.
— Как хотите. — Он достал из оттопыренного кармана очередную зеленую дичку, вытер о рубашку и впился в нее молодыми зубами. — Все, что вы сказали, безусловно, интересно, кроме факта вашего непосредственного появления в Жемчужном. На этом пунктике, уважаемая дама, мы начинаем дружно зевать. До дыр истертый вопрос. Впрочем, согласен, — не вами. Некоторые лица уверены, будто Ольга Юрьевна Царицына прибыла в бухту одновременно с катером и, собственно, грузом. А у других некоторых лиц по этому поводу возникают резонные сомнения.
Я выдала всю иронию на лицо, и очкарик рассмеялся.
— А между тем достаточно логично. Царицыной ни к чему сопровождать груз. Уж как-нибудь доплывет. Быть ответственной за доставку вовсе не подразумевает сидеть на баулах. Она знает, какого числа, какой участок бухты и примерное время прибытия. Все, больше знать не нужно. Главное — появиться в момент разгрузки, чтобы сдать с рук на руки. Ради этого можно прилететь и из Сибири. В чем проблема? Сколько летит самолет из Стамбула до Энска? Пять, шесть часов? А из Энска до Симферополя? На час меньше? Неужели не стоит потерять полдня, чтобы обрести нормальное, убедительное алиби?
— Да идите вы к шайтану... — простонала я. — У меня мама в Сибири... У меня дочь в Сибири... Как вы не понимаете? Не бродила я ночью одиннадцатого августа по Тихой бухте, чтобы встретить ваш груз. Я никогда не брожу ночью одна по диким местам, мне просто страшно...
Очкарик продолжал считывать с моего лица информацию. Хочется верить, что он читал именно ТУ информацию.
— Алиби вас, конечно, нет, — вздохнул он. — Ну, конечно, кто бы мог подумать, что оно вам понадобится. Дочь и мама в Сибири — это, конечно, серьезный аргумент. Но давайте рассуждать вместе, дорогая инкогнито. Что мешает Ольге Юрьевне Царицыной иметь маму в Сибири? У всех есть мамы. По крайней мере, были. Особа с российским гражданством, вероятно, русская; надо думать, и дочь под боком у мамы смотрится естественно. А теперь рассмотрим пункты, откровенно уходящие в пассив. Вы — женщина в желтом парео, отдыхающая под скалой Обмана. Вас увозит к Рокоту Шлепень. Вас радушно принимает Рокот. Он ошибся, ладно. Но спасает вас той же ночью от наших людей. Он катает вас на яхте. Он оказывает вам всяческие знаки внимания. Окажись вы посторонним предметом, разве такое возможно?
— Тогда почему я не отдала ему груз?
— Не знаю, прекрасная незнакомка, — раздумчиво произнес очкарик. — В вашей «истории болезни» это самое туманное место. Вы его не отдали, совершенно верно. За вами и Рокотом следили. Надеюсь, вы развеете туман? Что за игру вы затеяли с Рокотом?
Я заплакала от отчаяния. Размазала по лицу жирную слезу, отсморкалась и рассказала им все. Почему я должна хранить чужие тайны? Почему я должна подыгрывать СБУ, которая готова меня продать при первой же оказии? Там единственный приличный человек — Вадим Казарновский, и тот не брился четыре дня! Не волнует меня контрабандная возня, отчетная раскрываемость преступлений и переделка сфер влияния между мафиозными кланами. Меня волнуют собственный покой и безопасность! Итак, я рассказала все. Даже про группу «прикрытия» СБУ, не дающую мне выехать из города. Даже про изъятый паспорт. Даже про Броньку, кувыркающуюся с Павлом и являющуюся гарантом моей идентификации. Я умолчала только об одном — о находке желтого парео, что означало некоторую конкретизацию личности загадочной дамы. А значит, дальнейшие страсти, поскольку признание практически гарантирует мою ликвидацию как личности компетентной и никому не нужной. Удивляюсь, как мне удалось объехать эту тему. Но как-то удалось: притормозила, объехала, порулила дальше...
Завершающую часть моего чистосердечного признания очкарик почти не слушал. Он сделал для себя выводы. Облазив карманы и не найдя больше груш, вытер рот платочком. Переглянулся с лысым — тот сидел на скомканной газетке и скептически посматривал на меня.
— А я-то думаю, почему возле нее СБУ крутится? — хмыкнул очкарик. — Сначала Рокот, потом чекисты — причем до того бездарно, что возникает вопрос: а не намеренно ли это?
— Ты учти главное, коллега, — напомнил лысый, — если эта выдерга не в теме, мы теряем груз. Лично я ума не приложу, где его искать.
— Вот именно, — кивнул очкарик. — И сколько раз подлинная Царицына могла его перепрятать. Не остается ничего другого, — он подмигнул мне невеселым глазом, — как делать Царицыну из того, что есть. Из уважаемой Лидии Сергеевны. Выражаясь языком анекдота, мы будем искать не в кустах, где потеряли, а под фонарем, где светлее.
Лысый раздраженно сплюнул.
— Да поймите вы, — простонала я, — СБУ, что так навязчиво обо мне печется, — это удочка. А я — червяк. А вы — рыба. Они ждут оглушительного клева, и если вы не начнете работать головой, то дождутся...
Я не договорила, услышав звук подъезжающего автомобиля. Кто-то с лязгом отомкнул калитку. Машина въехала в сад. Водитель заглушил двигатель. Очкарик посмотрел на часы. Лысый посмотрел на очкарика. Раздались приглушенные голоса, под нами хлопнула входная дверь. Заскрипела лестница — либо гость, либо кто-то из охраны поднимался на второй этаж. Одолел винтовой подъем, распахнул рассохшуюся дверь.
— Ну и пылища... Как вы тут сидите?.. — Заскрипели половицы, новоприбывший обошел нашу теплую компанию и остановился напротив меня, упорно глядевшей в окно.
Я повернула голову, хотя могла и не поворачивать. Сразу, по голосу, с чувством глубокого сожаления я поняла, что пришел Павел, умудрившийся свести с ума Броньку.
Эти люди не были дураками. И им, судя по всему, было по силам подмять под себя империю Рокота. Правда, и они делали ошибки. Но ошибки не всегда являются признаком глупости. Признак глупости — неумение эти ошибки исправлять. Они умели думать. Они опутали этот город паутиной своего незримого присутствия, и даже вокруг меня крутилась целая прорва этих деятелей: двое в масках, совершающие полуночный «киднеппинг»; пиратская дружина, захватившая яхту Рокота; «папик» с «сынулей», азартно преследующие меня по пересеченной местности; очкарик с лысым, тошнотворный тип с облезлыми ушами; трое в микроавтобусе; Павел... «Наглая, циничная, беспредельная» организация и впрямь имела способных работников. Даже Рокот, давший своим людям команду просветить Павла, не нашел в его личине ничего подозрительного. Даже Бронька, имеющая нюх охотничьей собаки, разглядела в этом хищнике лишь гениального любовника. И тем не менее они завязли. Даже этих способных ребят умудрилась достать хитроумная бабенка по фамилии Царицына. Неужели этот груз настолько ценен? Неужели без него проблематичен переход империи под крыло «циничной, наглой, беспредельной» организации?..
— Нас пустили по ложному следу, — сообщил очкарик приятное для меня известие.
— Похоже на то, — кивнул Павел. — У нее подруга абсолютно «левая». Рассказала про Лидию Сергеевну даже такое, о чем я и не просил. Зверь, а не баба... — Очевидно, последняя фраза не имела непосредственного отношения к болтовне Хатынской между приступами самозабвенной «любви». Непроизвольно вырвалось. Что и подтвердило его дальнейшее поведение. Павел опустился на корточки, положил руки мне на колени и уставился в мои глаза своими голубыми гляделками идеального самца. — У вас замечательная подруга, Лидия Сергеевна. Мне было очень жаль с ней расставаться. Видит Бог, я не представлял, что в Сибири живут столь горячие почитательницы секса без границ...
Но я не видела в его глазах воспоминаний о той Броньке, что он оставил в своей постели. Его глаза несли вселенский холод, а слова не содержали эмоционального заряда. Он произносил их с усмешкой, а не с сожалением. Господи, ужаснулась я, какими же глазами он смотрел на Броньку, когда уходил от нее?..
— Что вы с ней сделали?.. — прохрипела я. Жуткий страх ударил под дых, как боксер, пошатнув сознание. Никогда не думала, что бояться за других куда опаснее, чем за себя.
— Ничего, — не отрывая от меня глаз исследователя, покачал головой Павел. — Мы не доставляем человеку страданий, если нет суровой надобности. С вашей подругой все в порядке, Лидия Сергеевна. Немного поскучает, немного понервничает. Ерунда. Я не вижу, к сожалению, оснований поддерживать с ней дальнейшее знакомство.
— Нужно работать, — резко заметил очкарик. — Мы убили целый день на болтовню, скоро вечер. Будем наверстывать упущенное?
— Работа заждалась, — согласился Павел. — Это плохо. — Он прищурил глаза и прожег меня голубым светом, достав до самого сердца. — Остается перед уходом решить последний вопрос: что нам делать с дражайшей Лидией Сергеевной?
Наступила тишина. Все трое уставились на меня с интересом. Я открыла было рот, чтобы заявить: Лидия Сергеевна — не последняя дура и будет молчать, как старая, замшелая могила... И проглядела, как Павел поднял руку. Он надавил на какие-то точки на моем горле. Словно вставил заслонку на пути протока воздуха в легкие. Я даже не успела подумать, а есть ли жизнь после смерти и где будет храниться моя душа, просто провалилась в какой-то молочный кисель, без прощания уйдя из мира ощущений в мир предсмертных видений, где и сложила лапки.
А из мира видений я возвращалась своим ходом. Всплывала в молочном киселе, раздвигая ладони. Лениво шевелила пятками. Переворачивалась, тонула. Снова шевелилась... Мне постоянно что-то мешало.
Что-то сползало с моих плеч и путалось в руках. Вероятно, это был особой важности предмет, потому что я не желала с ним расставаться. Я забрасывала его за спину и плыла дальше. Постепенно кисель расползался, становился прозрачнее, тоньше. Обозначились цвета. В разрывах зеленого проплывали островки голубого. Голубое чередовалось с серым, серое дырявилось желтым, лучистым... Я всплыла, перевернулась на спину и лежала, плавно покачиваясь, на поверхности молочного киселя, который вдруг стал холодным и колючим...