Грустная получилась книга. Такова, видимо, жизнь.
Четверть века назад, на заре туманной юности, когда я впервые перешагнул кабинет Главного редактора «Известий», среди прочих вопросов был задан и этот: какие материалы больше любите писать — критические или…
Вопрос многозначный, но основной подтекст был прост: ЧТО движет рукой начинающего журналиста?
Ответил что-то бесхитростное. Когда, мол, пишешь о героизме, подвижничестве да просто о хорошем человеке, невольно удаляешься от суеты, вздора и горечи, возвышаешься над всеми нелепостями жизни. Это занятие приятное.
Писать же о дурном — неприятно, о несчастьях — тяжело. Но тут другая отрада — минует время, и получаешь ответ: «меры приняты».
С годами обнажалась лукавая ложь. С одной стороны, «меры приняты» далеко не всегда означало, что они действительно приняты. С другой, наши песенные и прочие заповеди — «У нас героем становится любой» или «В жизни всегда есть место подвигу» — оказывались не просто блудливыми, но и опасными. Почему «всегда»? В мирное время? Нужно просто честно работать, а не самоотверженно преодолевать трудности; когда в хозяйстве все до мелочей отлажено, не должно быть места героизму. Почти за каждым геройством чья-то халатность, чей-то грех.
Подвижники же при том, что жизнь наша к лучшему никак не меняется, вызывают более сочувствие, чем восхищение.
Такое задание было: написать о провинциальном подвижнике, интеллигенте из глубинки, чья жизнь и поступки вызвали бы у читателя прилив сил. Написал («Минувшее ваше, как свечи…»), Николай Михайлович Пидемский — человек чистый и сильный, но система оказалась сильнее, она, как в химической реакции, нейтрализовала все его благородные дела, низвела жизнь его до уровня сегодняшнего нищенского дня.
Напиши о передовом рабочем. Нашел такого рабочего. Но его выгоняют с завода. Честному человеку невозможно работать на нашем типичном предприятии, где нет порядка, простои сменяются авралами, вместо перестройки — латание дыр.
Наконец, задание более конкретное. Под Симферополем, на месте массового расстрела в годы войны, установлен мемориал «Поле памяти». Надо воспеть. «Могу ли я писать о мародерах, которые раскапывали там могилы и снимали с мертвых золото?» — «Нет».— «Могу ли я рассказать о предателях, местных жителях, которые и теперь живы и здоровы, потому что сами не расстреливали, но указывали немцам адреса будущих жертв?» — «Нет».— «А зайти в сегодняшние дома тех жертв могу?» — «Лучше не надо».
Кажется, все преграды расставлены. Но опять вместо гимна — реквием. И с этим поделать ничего нельзя, просто жизнь сама берет за руку и ведет за собой.
Главный редактор с грустью и пониманием говорил:
— Опять написал не о том, но публиковать это надо. Когда отказывали, важно было, чтобы Главный не лукавил. Когда он говорил: «Не могу взять на себя» или: «Еще не время», все честно вставало на свои места, возразить было трудно. По первой причине не был опубликован «Певец», по второй — половина Парижских дневников, там, где речь о генерале Деникине, о Шаховской, о массовом истреблении русской интеллигенции в 20-х и 30-х годах.
Для кого пресса — желтая, а для кого — своя?
В 1976 году я написал о старушке Анастасии Огурцовой из села Сычевка Смоленской области. В войну ее муж и сын были руководителями подполья. Когда группу вывели на расстрел, отец успел прикрыть сына. Мальчик все равно погиб потом — на фронте. Лишь четыре с лишним года спустя удалось опубликовать и второй рассказ о ней — о ее сегодняшней жизни. Завалившаяся крохотная избушка, 27 рублей пенсии. Девятый десяток, ни дров на зиму заготовить, ни огород вскопать. Рядом, через пять домов, — школа, во дворе которой памятник ее сыну, а о ее нищенском существовании не знает ни один человек.
Главный редактор (в ту пору — фигура зловещая) был в командировке, первый заместитель взял публикацию на себя.
Звонок — мне от заместителя Главного. В ЦК, в агитпропе очень хвалили очерк. Кто? Тяжельников. Еще звонок — от первого заместителя Главного. Да, хвалили, приходи на планерку, будем обсуждать, хватит уже в кустах прятаться. Решили быть честными.
Через три дня вернулся Главный. Куда-то с утра съездил, говорили потом — к Суслову. Вернулся, собрал заместителей, на столе лежал очерк, весь исчеркан. Я слышал, что Главный, когда бывал в ярости, кричал и топал ногами. Как было в этот раз — не знаю, но заместители вышли растерянные, убитые.
Для кого пресса — желтая, а для кого — своя? После публикации старушке Огурцовой назначили наконец новую пенсию, переселили в хорошую квартиру. Опубликовали бы сразу — четыре года жила бы хорошо. А так — с месяц.
…Ныне, спустя годы, вдали от той самой туманной юности, я уже давно не делю публикации так решительно на «положительные» и «отрицательные». Восторженный, но пустой очерк краснобая может принести вред (самые высокие идеи более всего компрометировались не столько врагами, сколько вульгаризаторами). И наоборот, критический («отрицательный») материал может принести несомненную пользу, особенно если кроме «принятых мер» заставит каждого из нас оглянуться друг на друга, посмотреть со стороны на самого себя.
Цели, заповеди — вот главное. Насколько строки служат делу.
Александр Иванович Куприн, написавший немало высоких строк о любви, создал еще и «Яму», повесть о проститутках, о жизни публичного дома. Так вот не к «Гранатовому браслету» и не к «Поединку», а именно к повести «Яма» он предпослал эти строки «…посвящаю ее матерям и юношеству».
Нынешнее время для печати — беспокойное.
Если взять, как принято, «на душу населения», какая, думаете, самая читаемая в стране газета? Никогда не догадаетесь — «Терский коммунист», районная газета в Мурманской области. Тираж, правда, невелик — 3300 экземпляров. Но ведь и «душ населения» на всем Терском берегу — 9400. На три души более одной газеты. В каждой семье — обязательно.
Так обстояло недавно. Как будет дальше — не знаю. Во второй половине августа минувшего 1989 года состоялся пленум обкома КПСС, обсуждался вопрос — жалко места, но процитирую полностью — «О повышении эффективности партийного руководства средствами массовой информации и пропаганды и усилении их роли в углублении перестройки». Выступил первый секретарь Терского райкома КПСС В. Лисеенко, объявил: «Печать должна быть партийной. Только тогда перестройка возможна». Оратор вскрыл препятствия на пути к истинно партийной печати — залогу перестройки: «Сегодня у нас практика такова, что журналист выступает в роли оценщика работы целого партийного комитета. Это вопрос принципиального значения…»
Мы встречались с Лисеенко. Был конец дня, в глазах его матово отражалась высокомерная усталость.
— Сами-то подумайте: партийный комитет, солидные люди решают, а один какой-то журналист…
Поскольку критика должна быть конструктивной, партийный лидер района находит путь: публиковать решение парткома, потом, ладно, пусть будет журналист, но затем в заключение опять мнение парткома в лице первого секретаря.
Мысль свою он довел на пленуме до логического конца: «…Газетчик должен бы уже привыкнуть к тому, что первый секретарь непосредственный участник журналистского процесса, что он публицист, а в практическом смысле слова первый публицист области».
Редактор газеты «Терский коммунист» Я. Махлин отозвался тут же невеселой репликой.
— Хотелось бы, чтобы у первого публициста редактор газеты не стал машинисткой.
При таких полярных взглядах на роль и место печати первому секретарю райкома партии и редактору газеты работать вместе невозможно. Кто из них ушел — ясно. В духе времени редактора никто не увольнял, он ушел «по собственному желанию».
Тут еще и суды преследовали газету. Но это дело побочное и тоже в духе времени. В Мурманской области чуть не все районные газеты пересудились. Явные ответчики перед законом и обществом становятся ныне истцами в угоду и поддержку повальной моде атаковать печать. Атакуют, заранее зная, что ничего не теряют.
Но это, повторюсь, мелочь — рядовые ответчики. Теперь двинулись в яростную атаку могущественные ведомства, освобожденные прежде от всякой критики, помыкавшие прежде прессой. Они хотят сохранить неприкосновенность и достоинство.
Правда и то, что пресса тоже берет свой реванш за прежнее унизительное молчание или еще более унизительную ложь.
Сошлись на дуэли слово и власть.
«Печать», «пресса», «средства массовой информации» — теперь, когда слова эти стали ругательными, чуть не каждый, кто поднимается на высокую трибуну, считает долгом помянуть их, без этого на трибуне вроде и делать нечего. «Я должен сказать, что средства массовой информации совершенно отвернулись от трудового человека» (Л. Родионова, контролер, г. Калинин). «Вы, видимо, обратили внимание, какая ожесточенная критика, я бы сказал, со злобой идет со страниц «Известий». Шельмуются все». В отличие от других критиков водитель из Душанбе О. Азимов указал хоть на конкретный адрес — не печать, не пресса вообще, а «Известия». Правда, еще более конкретно на вопрос корреспондента ответить не смог, поскольку, признался, уже два года «Известия» не читает. Все пинают, и он занял очередь. Ну, конечно, это рядовые, начинающие критики, для них всесоюзная партийная трибуна, как учебная кафедра, еще нет у них генеральской решительности, ярости: «Желтая пресса!» В этот цвет окрасил прессу на Учредительном съезде компартии РСФСР командующий Приволжско-Уральским военным округом генерал Макашов.
Я думаю, что цвет — понятие территориально-ведомственное. Какую область критикуешь, там желтый, а в других окрестностях пока свой. То же с ведомствами. Собственный корреспондент «Известий» по Хабаровскому краю Борис Резник напал на след банды, которую возглавлял полковник милиции Кос. Судили, кому расстрел, кому срок. Резник написал об этом, и тут же в милицейские секретные документы был зачислен как «объект № 8», за журналистом было установлено наружное наблюдение. Потом он стал критиковать краевую прокуратуру. За семь последних лет после его вмешательства из лагерей и тюрем были освобождены семь (!) невиновных. Милиция от Резника уже отступилась, теперь компромат на него стала собирать прокуратура. Давным-давно, в прошлом году, журналист в составе делегации ездил в Японию. А недавно опубликовал статью «Презумпция виновности», в которой проанализировал печальные итоги работы краевой прокуратуры. Тут же после публикации Владимир Болдышев, старший помощник прокурора края народного депутата Р