Через короткое время и она написала Парамонову, поинтересовалась судьбой коллекций.
Ей никто не ответил.
Итог. Более чем за 30 лет рисунки Сологуба так ни разу (!) и не были выставлены. Все они, кроме первых десяти, были отправлены в архив в городе Загорске и там, в условиях, видимо, далеко не идеальных, пришли в негодность.
Может быть, специалистам эти произведения не понравились? Тогда еще раз поблагодарили бы, извинились и вернули. Кажется, само собой разумеется: не надо — верни.
Наивная дарительница решила отдать в Государственный Бородинский военно-исторический музей-заповедник медальон отца, дорогой подарок офицеров за памятник на Шевардинском редуте. Оговорила с музеем — медальон обязательно должен быть в экспозиции, и даже место ему музей выбрал — в 5-м зале, на колонне под колпаком.
И что же? Выставили… фотографию медальона, а оригинал спрятали подальше, «в целях безопасности».
Но самое удивительное — земля на Капри…
Сологуб годами — участок к участку — подкупала на Капри землю. Теперь этой земли — 10 га. Она решила завещать ее нашей стране. Процедура сложная — безусловно, чтобы не вызвать раздражение каприйцев, она задумала завещать не напрямую, а через какого-нибудь посредника. Готова была организовать здесь какой-нибудь, скажем, международный экологический и метеорологический центр (но хозяева земли — мы). Или построить комплекс для советских и американских врачей, выступающих за мир и разоружение.
В МИД СССР, в секторе Франции, я ознакомился с перепиской по этому поводу. Посольство СССР во Франции запрашивает МИД. МИД запрашивает посольство СССР в Риме. Получив ответ не по существу, запрашивает вторично. Подключается Министерство культуры СССР. И т.д. и т.п. Письма начинаются вполне обнадеживающе: «К нам обратилась дружественно настроенная к Советскому Союзу дочь известного русского архитектора и художника… Считали бы целесообразным обдумать предложение Сологуб…» А далее: «Процедура передачи земельных участков является весьма сложной…» «Вопрос остается открытым и требует проработки…» и т. д. и т. п. Переписка бесконечна и безрезультатна.
В секторе МИД, занимающемся Италией, мне говорили, что итальянские законодатели не позволят нам получить эту землю — юридически, исходя из их закона, шансов почти нет.
— Скажите, — спросил я, — если бы на нашем месте оказались американцы или французы. Они бы эту землю получили?
— Безусловно, — дружно ответили мне (собеседников было несколько). — Они бы это дело не упустили.
— А если бы нашим посредником оказался вдруг такой человек, как Хаммер?
— Мы эту землю получили бы.
Значит, законодательство все-таки позволяет?
— Обращались ли вы к независимым крупным международным юристам, скажем в «Инюрколлегию»?
— Нет.
Да, собственно говоря, переписка-то вся крутится между своими, на международную арену никто не вышел, мы ни от кого не получили отказ, ни одного «нет».
Ирина Леонидовна Сологуб свои выводы сделала:
— В России всегда все первое: спортсмены — первые, армия — первая и чиновники — первые. Последний вариант мне предложили: пусть там будет международный дом художников. Пусть, я согласна — русские, американцы, итальянцы. Они могут и на земле по 2—3 часа в день поработать, чтоб ее, землю, поддержать, за оливками смотреть, за виноградниками, фруктовыми деревьями… Но принадлежать это должно все-таки России. Теперь и это все затормозилось… А каприйцы хотят меня выжить, тем более земля пустует. Если они построят там виллы, о-о, они заработают там миллиарды. Миллиарды!
Надо сказать и о том, что хочет Сологуб взамен. 1. Перевезти на Родину прах отца. 2. Приехать в СССР на два месяца для работы над диссертацией о творчестве отца. 3. В Краснодаре, в доме, где они жили, сделать что-то вроде культурного центра. Один этаж — вещи, картины отца. Остальные два (за исключением небольшой комнаты самой Сологуб) — библиотеки, зал собраний, комнаты для выставок местных художников.
МИД запросил Министерство культуры СССР, и начальник Управления внешних сношений министерства В. Гренков ответил, что заинтересованности в приглашении Сологуб на два месяца министерство не имеет.
Конечно, зачем Министерству культуры культурный центр в Краснодаре, который организует какая-то эмигрантка? Подальше от греха. За то, что ты чего-то не сделаешь, отвечать не надо, а вот если что-то сделаешь, да вдруг не то,— тут ответ держать придется. Не Родине служим, не Отечеству — себе.
Но как же ставить точку в той самой переписке, хотя бы для отчета? В секторе Франции мне сказали: Сологуб со своей землей на Капри лицемерит. И объяснили: мы ей предложили землю продать, а нам — деньгами… а она отказалась.
Я не поверил. Возможно ли? От имени могучей и гордой страны — одинокой женщине такое унизительное, беспардонное предложение.
Я не поверил бы. Если бы в дипломатической переписке не увидел этих строк: в связи с тем, что процедура передачи земельных участков в дар является весьма сложной, пусть И. Сологуб их продает, а деньги передаст нам. В связи с ее отказом возникает вопрос об искренности ее намерения.
Вас приглашают на званый ужин, а вы: я не приду, я лучше деньгами.
Ирине Леонидовне все же удалось минувшим летом погостить у нас в стране десять дней.
— Меня все время обманывали. В Краснодар вначале не пускали, говорили, что там гостиниц нет, жить негде. А когда я увидела в Москве, в каком виде рисунки отца… мне сказали, что теперь их будут хранить в Москве. А я-то вижу загорские номера и письмо с требованием вернуть все обратно в Загорск.
Сейчас Ирина Леонидовна для реставрации рисунков отца покупает за свой счет особый картон в Париже и ищет оказию переправить на Родину. При мне она собиралась на вокзал, чтоб отправить этот картон со случайной знакомой в Москву.
— Зачем мне такое хранение? У меня дома и свой чулан есть.
Неправда, что рука дающего не оскудеет. Все зависит от того, кто берет.
Я почти убежден, даже если сладилось бы все с землей на Капри, нашли бы причину отказать в Краснодаре. Боимся запачкаться в чем-то не нашем. Есть примеры и не столь дальние — под рукой, в собственном доме.
Лет пятнадцать назад старая француженка русского происхождения побывала в доме отдыха «Известий» под Москвой, место ей понравилось, она загорелась идеей построить здесь дом одинокой матери и ребенка и небольшой коттедж для себя. Редакция и издательство идею с удовольствием поддержали. На стадии очередных переговоров она добавила сущий пустяк: пусть будет значиться на дощечке: дом построен на средства такой-то — ее имя. Возникла легкая заминка, решили от дома отказаться. «У нас в стране одиноких женщин нет»,— сказали иностранной даме. «Одинокие женщины есть в любой стране»,— ответила она. «У нас они живут в коллективе»,— парировали мы. «Я — старая, скоро умру, после меня снимете надпись, если так стесняетесь».
Руководство издательства долго согласовывало и увязывало вопрос наверху. Отказываться жаль, решили — строить. Старая француженка приехала в очередной раз. На новых переговорах, напоминавших встречу двух великих держав, иностранная гостья расписалась и поставила свою личную печать. А мы? Чтобы путь к отступлению на всякий случай не отрезать — бухнули штемпель, который ставят десятками тысяч на все конверты. Она поняла: не то. Вызвали срочно зам. председателя профкома издательства, та — не в курсе дела, но по дороге, в коридоре, успели ее предупредить: ставь профкомовскую печать и распишись, с профсоюзов — какой спрос.
Дальше решили схитрить, что-то вроде как с землей на Капри. Валюту французской дамы потратить на диктофоны, внутриредакционную связь. А строить — на рубли. Но дама оказалась умнее, чем думали: она вложила капитал в швейцарский банк, и востребовать мог только Госстрой и только для строительства дома, т. е. валюта шла, как мы говорим, «целевым назначением».
После неудачных попыток завладеть деньгами представители издательства обратились к самой мадам, она, естественно, валюту на рубли менять не стала, в очередной раз (пятый или шестой) приехала в Москву и договор расторгла.
— Жаль,— сказала она,— вы так и не научились хозяйничать. Я разочарована.
Уже и директор издательства умер, уже и одинокие женщины в коллективе давно состарились. А все — помнится.
Сколько же мы теряем из-за нашей провинциальности. Разговор ведется словно на разных уровнях.
К концу жизни, перед бесконечностью, одиночество предстает во всей истинности и необратимости. По бессилию — старческое одиночество, как детское сиротство. Многие об эту пору хотят оставить хоть какую-то память о себе — именно на Родине.
Вот, предлагают нам, примите в дар библиотеку или, скажем, коллекцию редких дорогих картин. Бесплатно. Только укажите: из фамильной коллекции таких-то. Единственная, малая просьба.
Мы, однако, проявляя бдительность, избегали «порочащих связей». Но и отказаться от дармового не хватало сил. В итоге не «связи» нас порочили и унижали — совсем другое. Возьмем вашу бесценную коллекцию, говорили мы, но безымянною.
Многое сейчас меняется, но все-таки до разговора откровенного и делового нам еще далековато, мы еще только на пути к сотрудничеству.
Что там эмиграция. Вот вам дружественный северный сосед — Финляндия. На исходе прошлой зимы в библиотеке Академии наук в Ленинграде произошел пожар, погибло много ценнейших книг. Финны предложили: в наших архивах есть экземпляры сгоревших уникальных книг — возьмите.
Мы отказались. Чтобы не раскрывать масштабы потерь.
Не столько от чужестранцев скрывали, сколько от собственного народа.
Трудный мы партнер для Запада, непредсказуемый!
Постоянный заступник нашей культуры Дмитрий Сергеевич Лихачев сказал:
— Зарубежные дарители предпочитают с нами частные контакты, но не с учреждениями. Учреждения просто не готовы.
Академик имел в виду не те сложности, о которых только что шла речь, и даже не вечную нашу привычку тормозить любое серьезное дело, да еще связанное с заграницей: сколько надо пройти инстанций — уведомить, увязать, согласовать, прежде чем «получить добро». Тогда что же?