ляется гражданкой США и состоит в КПА. Таким образом, документ, найденный в архиве Коминтерна, помог прояснить вопрос о том, почему в КГБ заинтересовались Мухаммедом: одновременно с запросом, направленным в Коминтерн, резиденту в Нью-Йорке послали из Москвы шифровку с приказом проверить историю, рассказанную Мухаммедом.
Еще один довод, которым оперируют люди, сомневающиеся в истинности дешифровок «Веноны», состоит в том, что с целью произвести впечатление на свое начальство советские разведчики могли сообщать в Москву о якобы произведенной ими удачной вербовке американских граждан, которые в действительности никакими агентами становиться не собирались. Этот довод не выдерживает никакой критики. Сотрудник КГБ не мог просто так сообщить в Москву о том, что он завербовал некоего Джона Смита в качестве агента. На этот счет существовали строгие инструкции, определявшие правила вербовки.
Найдя подходящую кандидатуру на роль агента, разведчик должен был обсудить ее с резидентом и получить от него разрешение на дальнейшие вербовочные действия. Прежде всего необходимо было произвести так называемую «обработку» потенциального агента – получить подтверждение его биографическим данным из независимых источников и оценить его пригодность для выполнения агентурных заданий. Часто для «обработки» кандидата в агенты привлекались люди, работавшие связниками между КГБ и КПА. Иногда случалось так, что предложенная кандидатура не выдерживала проверки и отклонялась. Если этого не происходило, резидент запрашивал разрешение Москвы на вербовку.
В Москве к этому запросу относились со всей серьезностью. Зачастую оттуда следовал ответный запрос в резидентуру с целью уточнить некоторые данные. Время от времени Москва проводила собственную проверку и обращалась за дополнительной информацией в КПА. Так случилось с американским дипломатом Мэрион Дэвис, которую КГБ наметил для вербовки в качестве своего агента. В рапорте, отправленном резидентом в Москву, говорилось, что Дэвис одно время работала в американском посольстве в Мехико и имела контакты с советскими дипломатами. Руководство в Москве не только обратилось в Коминтерн за данными на Дэвис, но отказалось санкционировать ее вербовку до тех пор, пока не получило отчет резидента КГБ в Мехико.
Коль скоро Москва давала добро на вербовку, кадровый офицер КГБ назначал кандидату встречу, на которой объявлял ему о принятом в Москве решении привлечь его к работе в качестве агента[23]. По итогам встречи советский разведчик отправлял в Москву донесение, в котором подтверждал факт вербовки. Впоследствии от него требовалось посылать в Москву регулярные отчеты о работе с агентом. А резидент время от времени поручал курировать этого агента другим своим подчиненным. Отсюда следует, что любые попытки составить отчет, в котором упоминался бы несуществующий агент, или значение какого-либо агента было бы сильно преувеличено, или имелись бы другие не соответствующие действительности «факты», были бы очень скоро пресечены с самыми суровыми для обманщика последствиями.
В большинстве случаев Москва требовала от сотрудников резидентуры отправки копий документальных материалов или отчетов, написанных самим агентом, дипломатической почтой. В случае их отсутствия куратор должен был дать письменное объяснение этому факту. В особых случаях разведчику разрешалось ограничиваться изложением устной беседы, проведенной с источником. Однако чаще всего это было не так. Например, в 1945 году Москва была очень недовольна тем фактом, что работа с таким ценным источником информации в правительстве США, как помощник президента Лочлин Керри, ведется исключительно через посредников. Кроме того, свои данные Керри предоставлял им только в устном виде. Москва в категоричной форме приказала резиденту КГБ выйти на прямой контакт с Керри. Поэтому весьма маловероятно, чтобы сотрудники американской резидентуры специально «пудрили мозги» своему руководству в Москве, в массовых количествах поставляя туда не соответствующую действительности информацию.
7 августа 1943 года директор ФБР Эдгар Гувер получил анонимное письмо, написанное по-русски[24]. В нем перечислялись офицеры КГБ, работавшие под дипломатическим прикрытием в советских представительствах в США, Канаде и Мексике. В письме утверждалось, что всей разведывательной работой КГБ в США руководил Василий Зубилин (настоящая фамилия – Зарубин[25]). Согласно письму, его жена Елизавета также была офицером КГБ. Среди других офицеров КГБ, названных в письме, были Павел Кларин и Семен Семенов, сотрудники советского консульства в Нью-Йорке, Василий Долгов, работник советского посольства в США, Григорий Хейфец, советский вице-консул в Сан-Франциско, Леонид Квасников, инженер Амторга, Андрей Шевченко и Сергей Луканов, сотрудники Советской закупочной комиссии, Владимир Павлов, второй секретарь советского посольства в Канаде и Лев Тарасов, работник советского посольства в Мексике.
Ознакомившись с письмом, сотрудники ФБР совершенно растерялись, а когда пришли в себя, то первым делом подумали, что это фальшивка. Однако последовавшее расследование деятельности сотрудников советского посольства и консульства в США подтвердило многое из того, о чем было сказано в письме. Спустя годы, благодаря «Веноне», были получены дополнительные подтверждения правильности изложенного в этом письме.
Мотивы, которыми руководствовался автор анонимного письма Гуверу, были ясны: он ненавидел Зарубина и обвинял его во всех смертных грехах, включая шпионаж в пользу Германии и Японии. В письме содержался призыв довести информацию о предательстве Зарубина до сведения советских властей. После этого, по мнению автора письма, Зарубин будет расстрелян на месте Василием Мироновым, еще одним офицером КГБ, работавшим в США под дипломатическим прикрытием.
В ФБР предположили, что автором анонимки был какой-то из сверхбдительных подчиненных Зарубина, недовольный своим начальником, но «вычислить» его так и не смогли. Впоследствии стало известно, что им, скорее всего, был Василий Миронов. В 1943 году этот человек написал в Москву письмо, в котором утверждал, что Василий Зарубин и его жена Елизавета были завербованы ФБР. Такой вывод Миронов сделал на основе негласного наблюдения, которое он вел за своим начальником, когда тот встречался со своими агентами. Проверка Зарубиных в Москве заняла полгода. Все обвинения, выдвинутые Мироновым, были отметены. Миронов же предстал перед судом за злостную клевету, и от тюрьмы его спасло лишь заключение судебно-психиатрической экспертизы, признавшей его невменяемым. Тем не менее, если исключить надуманные обвинения Зарубина в предательстве, практически все, изложенное в его письмах в ФБР и в Москву, нашло документальное подтверждение из других источников, в частности – из дешифровок «Веноны».
Важным является также вопрос о том, когда в Москве узнали об операции «Венона». Там, похоже, возлагали слишком большие надежды на абсолютную стойкость одноразового шифрблокнота. В конце 1941 года советский агент в Берлине сообщил в Москву о том, что немцы получили копию кодовой книги, которую финны захватили в Петсамо. Учитывая сложное положение, в котором Советская Россия оказалась после нападения на нее Германии, а также уверенность советских криптологов в том, что дополнительное шифрование кодированных сообщений с помощью одноразового шифрблокнота надежно защищает их от глаз противника, неудивительно, что русские не удосужились сменить код вплоть до 1943 года. А первую информацию о самой операции «Венона» в Советской России получили только примерно через полтора года после ее начала. Согласно свидетельским показаниям Элизабет Бентли, весной 1943 года помощник американского президента Лочлин Керри сообщил русским, что США вот-вот вскроют какую-то из их шифрсистем. Об этом событии он мог узнать, например, из отчета о ходе операции, который АНБ отправило в Белый дом.
Тогда в качестве ответной защитной меры Москва распорядилась с 1 мая 1944 года сменить индикатор. Отныне вместо номера страницы шифрблокнота, использовавшейся для зашифрования донесения, надлежало задействовать первую пятизначную группу, располагавшуюся в левом верхнем углу страницы. Эта незначительная поправка, скорее всего, должна была послужить для того, чтобы можно было быстрее отрапортовать столичному начальству о принятии необходимых мер, призванных повысить стойкость применявшихся шифрсистем. Однако вне зависимости от причин, побудивших русских сменить индикатор, это решение привело к катастрофическим последствиям для советской разведки.
В ноябре 1944 года 19-летний криптоаналитик из АНБ Сесил Филлипс, недавно подключившийся к участию в операции «Венона», заметил изменение формата советских шифровок и тщательно изучил пятизначные цифровые группы, стоявшие в начале и в конце нескольких сотен шифровок. Выяснилось, что в них преобладала цифра 6. Если бы эти группы были чисто случайными, то количество шестерок составляло бы примерно одну десятую часть от суммарного числа цифр в группах. Филлипс пришел к выводу, что пятизначные цифровые группы в начале и в конце каждого сообщения не были зашифрованы, то есть вставлялись туда непосредственно из одноразового шифрблокнота. Криптоаналитики АНБ так и не смогли найти разумное объяснение такому явному преобладанию шестерок – ведь последовательность цифр в одноразовом шифрблокноте по определению должна быть случайной.
Филлипс предположил, что первая пятизначная группа шифрованного сообщения служила указателем используемой страницы шифрблокнота. Совпадение индикаторов у двух сообщений означало, что для шифрования этих сообщений использовалась одна и та же страница. Открытие, сделанное Филлипсом, позволило его коллегам быстро найти пары телеграмм, зашифрованных с помощью повторяющихся страниц. Более того, выяснилось, что такие телеграммы отправлялись в Москву как резидентурой КГБ, так и советским торговым представительством в США