— Каков красаве́ц! — восхитился рыболов. — Перехитрил я тебя! Петлял, скрывался, мальков своих на разведку посылал… Стоило мне удочку достать, так ты там заволновался! Как же! Черви закончились! А мы тут ррраз — и свежую наживку тебе!
Гирс, зная, что царь, разговаривавший с добычей, его сейчас не видит, удовлетворённо улыбнулся. Нрав и привычки государя были ему хорошо знакомы. Эти слова царь говорил не этому громадному хариусу размером с две государевы ладони. Эти слова предназначались тому, кто слышал их за спиной.
— Прошу вашего высочайшего разрешения зачислить капитана первого ранга Лузгина Леонида Павловича в штат министерства иностранных дел и откомандировать его в Вену с особым поручением! — отрапортовал Гирс, словно он состоял не в гражданском чине, а всю жизнь провёл в казарме.
— Тот Лузгин, что адъютантом у моего дядюшки Константина служил? — Александр Третий, как и все Романовы, имел редкую способность. Единожды услышав фамилию, он запоминал её навсегда, и при этом она прочно ассоциировалась в его памяти с лицом владельца.
— Точно так, ваше величество! — доложил Гирс в той же манере.
— Готовьте документы по вашему ведомству. И сделайте так, чтобы он более не ошибался в шагах! Можете идти. Солнце скоро сядет, и клёва уже можно будет не ждать, — ответил царь, бросив хариуса точно в ведро.
Гирс поклонился, как это положено в конце аудиенции, и, сохраняя невозмутимое выражение лица, проследовал в сторону генерала Черевина.
— Что, милейший, Николай Карлович, постигла ли вас удача в ваших хлопотах? — с некоторой долей иронии спросил генерал, пожелавший лишний раз убедиться в справедливости своих предположений.
— Без сомнения, Пётр Александрович. Теперь у меня тоже есть удочка. Даже две, — задумчиво ответил министр. По его расчётам Лузгин и Завадский уже должны были быть на половине пути в Вену.
Глава VII. Маджоре
— … Ты — надежда и упование наше; призри на нас милосердно и научи всегда обращаться к Иисусу. Научи нас вставать после падения и возвращаться к Нему через исповедание грехов в святом таинстве примирения, дарующем покой душам нашим…
Джованни преклонил колени перед иконой Святой Девы Марии, закрыв глаза и опустив голову. Его шёпот звучал достаточно громко, чтобы Божья Матерь услышала слова, предназначенные только ей, но в этот раз их услышал ещё один человек, который дождался, пока скрипач дочитает молитву.
Генерал Бекс положил ладонь на затылок замершего в молитве мужчины, и тот оторопел от неожиданности. Падре достиг должного эффекта — подошёл благодаря своим мягким туфлям абсолютно беззвучно и прикоснулся только после последнего слова «Амэн».
— Ты просишь Мадонну о прощении уже который год подряд… — произнёс генерал, перекрестившись.
Услышав знакомый голос, Джованни открыл глаза, но подняться с колен не посмел.
— Да, падре. Молю. Терзаюсь за вину свою. За невинно погибшего от моих рук кучера…
Генерал понимающе кивнул и продолжил:
— Не терзай себя. Дева Мария уже сделала то, о чём ты её так часто просишь в искренних молитвах. Она простила. Да и был ли грех? Разве можно считать преступлением перед Господом деяние, совершённое во благо церкви? Враги ордена — заблудшие безбожники. Пусть даже они старательно замаливают свои грехи, это не искупает их вины. Ибо действие у них впереди разума. Господь милостив. Он создаёт благие наши помыслы, он направляет чаяния наши в нужное русло. Мы — его справедливость. Мы — его меч карающий… не нам решать. За нас решают.
Генерал поднял взгляд вверх, прошептал что-то и позволил скрипачу встать.
— Падре, прошло уже столько лет… — Джованни смиренно сложил руки перед собой и склонил голову. — Я многому научился у Игнацио, я помню каждое ваше слово, я предан до гробовой доски и полон признательности за то, что вы тогда спасли меня от расправы. Но всё же…
— Ты не добился своей главной цели, я понимаю, — промолвил генерал.
— Абсолютно так. Меня терзает мысль о том, что я до сих пор не выполнил свою клятву, что обидчик моего единственного родного человека, моей сестры Паолы, не понёс наказание, а живёт сыто и счастливо. Я начинаю сомневаться в том, что справедливость существует. Господь до сих пор не наказал его. Господь до сих пор не направил мою руку.
Бекс недовольно поморщился, обратил свой взор в сторону иконы Девы Марии, осенил себя крестным знамением и, закрыв глаза, прочёл «Аве Мария». Маленькая чёрная бусина розария[18]в руках священника сменилась на десятую — большую.
Внезапно взгляд генерала лишился отеческой мягкости, стал пристальным и жёстким, как у наставника, устроившего своему воспитаннику испытание. Серое в тусклом свете лицо Бекса, прошитое глубокими морщинами, словно окаменело.
— Сомнение уместно только в изучении наук. Это учёный муж, подвергающий сомнению выводы своих коллег, может найти правильный путь к истине, преодолевая кущи ошибок, заблуждений и ложных утверждений. Господь же не нуждается в нашей грешной оценке, ибо он сам истина в последней инстанции.
Джованни триста раз пожалел, что у него вылетело слово о сокровенном. Столько лет обучения, доверия и безупречной службы могли пойти прахом из-за одной неосторожной фразы.
— Значит, для установления справедливости ещё время не пришло, мой падре… — смиренно прошептал скрипач, опустив глаза.
Генерал отошёл к алтарю, оставив воспитанника в одиночестве посреди часовни. Некоторое время Бекс возносил молитвы, и только после негромкого «Амэн» медленным шагом вернулся к тому месту, с которого Джованни так и не посмел сойти.
— Господь услышал тебя, сын мой. Пришло время…
Тревога, вызванная ожиданием своей участи, сменилась на лице скрипача искренним удивлением.
— Ты не монах и не в числе посвящённых иезуитов, сын мой, но твоя преданность и самоотречение во благо Господа от этого не стали менее значимыми. Иной раз суть важнее оболочки. Пришло время… Ты должен принять последнюю клятву. На колени!
Джованни выполнил приказ и рухнул на пол с таким рвением, что гулкий удар о пол эхом ушёл под высокий свод часовни.
— Повторяй за мной, сын мой. — Генерал возложил руку с чётками на преклонённую голову. — Я, сын Божий, Джованни Ландино…
— Я, сын Божий, Джованни Ландино…
— Обещаю особое послушание суверенному понтифику…
— Обещаю особое послушание суверенному понтифику, — повторил вслед за генералом мужчина, ожидая, что ему предстоит какой-то торжественный момент, но генерал убрал руку.
— Клятва верности Папе и его престолу нужна была именно сейчас, сын мой. Ты заслужил эту честь. Теперь ты выслушаешь меня, и не благодари…
Ландино поднялся с колен, перекрестился и весь обратился во внимание.
— Понтифик в опасности, Джованни. В папскую резиденцию прибыл парламентёр короля Виктора Эммануила[19], граф Густаво Понца ди Сан-Мартино. Он доставил письмо, в котором понтифику предлагается открыть ворота Рима и впустить без боя королевскую армию.
Никогда до сих пор Джованни не получал инструкции так детально и расширенно. Генерал всегда называл только имя и место человека, которого следовало нейтрализовать, не вдаваясь в подробности, что вполне устраивало скрипача. Лишняя информация отбирала время на раздумья, вызывала ненужные эмоции и мешала делу. Нынешнее поручение, по всей видимости, выбивалось из ряда обычных. Совершенно чётко осознав это с первых слов генерала, Джованни предельно сосредоточился, чтобы не упустить ни единой мысли.
— Ответ его святейшества был кратким и недвусмысленным. Понтифик сказал, что он не пророк и не сын пророка, но утверждает, что королевская армия никогда не войдёт в Рим, — торжественно произнёс генерал, после чего в часовне повисла долгая пауза.
— Наши силы сосредоточены в Риме. Швейцарцы[20]и зуавы[21]отступили в пределы стен, но их всего тринадцать тысяч против пятидесяти королевской армии. Существуют серьёзные основания опасаться штурма, и об истинных намерениях захватчиков нам ничего не известно. Командует королевским армейским корпусом генерал Рафаэле Кадорна. Твой кровник — Лаззаро Каркано состоит при нём порученцем. Ты должен узнать, насколько далеко готов зайти генерал Кадорна в своём рвении захватить Рим. Какие у них планы на папский трон, на судьбу понтифика. Господи, прости грешных, ибо не знают, что творят… — Бекс перекрестился. — После того, как ситуация прояснится, ты волен делать с Лаззаро то, что посчитаешь нужным. Но не ранее.
Приложившись к руке генерала, Джованни получил благословение и разрешение покинуть часовню.
Всю следующую ночь скрипач, терзаемый ураганом мыслей, никак не мог уснуть. Его цель была как никогда близка. На расстоянии одного дня пути от Порта Пиа[22], и этот факт обрушился на Джованни со стремительностью средиземноморского шторма.
Годы, прожитые в генеральской резиденции, притупили горечь его потери. Ландино однажды с ужасом заметил для себя, что стал забывать, как выглядит Лаззаро Каркано. Его аристократические черты лица стали размываться в памяти, а если учесть, что прошло уже много лет и кровный враг за эти годы совершенно точно не помолодел, то задача существенно усложнялась.
С другой стороны, это же время изменило и самого Джованни. От былой густой кучерявой шевелюры хорошо если осталась половина. Проседь коснулась не только головы, но и бровей. Тощее, болезненного цвета лицо превратилось в округлившуюся физиономию уверенного в себе человека, покрытую грубой тёмной щетиной, а несколько горизонтальных морщин глубокими бороздами разрезали его лоб. Испуганный взгляд и бегающие от страха глаза остались в том проклятом году, когда он впервые переступил порог храма иезуитов. Теперь Джованни идеально управлял своей мимикой и в совершенстве пользовался этим умением в зависимости от обстоятельств.