— Бесполезный, говорите? А как вашими оливками камин топить? А? Где ж я их вам найду, барин…
Стеклянный и безразличный взгляд итальянца заставил Прохора замолчать.
— Дай мне скрипка и иди… Футляр и твои деньги на комоде…
Дворник понял, что итальянец находится в самой острой поре своего душевного расстройства и что-то ему доказывать — это как об стенку горохом.
— Прикажете передать консьержу, чтобы никого не пускал? — Дворник, пару раз получив нагоняй, чётко усвоил, что если итальянский жилец играет на скрипке, то его нельзя беспокоить.
Джованни передал Прошке пустой футляр, размотал несколько колец толстого шарфа, плотно обвивавшего его шею, небрежно бросил его на ковёр возле кресла и ответил:
— Пускать только женщину, которая назовёт себя Бриджид. Больше никого.
— Будет исполнено, барин, только я прошу сердечно… Соседи жалуются на инструмент ваш, если уж очень поздно играете.
— Иди, иди… — Толстые пальцы Джованни обняли гриф, дека легла между его плечом и рыхлым подбородком. Смычок на секунду замер в вертикальном положении, и полилась музыка…
Бриджид стояла перед дверью несколько минут, не решаясь войти. Консьерж внизу дважды раскланялся и предупредил, что господин импресарио не в духе. Играет на скрипке. Просил не беспокоить, но её он ожидает.
Окончив партию скрипки из «Орлеанской девы», Джованни обессиленно опустил смычок. Премьера оперы в Мариинском театре только состоялась, и скрипач настолько проникся услышанным, что нашёл партитуру, изучил её и теперь чуть ли не ежедневно доставлял соседям удовольствие, играя Чайковского.
— Входи уже! — громко произнёс на итальянском скрипач.
Описать женщину, которая после его громкого возгласа вошла в комнату, несколькими словами не представляется возможным. Это был тот редкий типаж, который природа создаёт, предварительно отобрав самые лучшие качества многих поколений. Правильные черты, идеальный овал лица, слегка матовая, нежная кожа с лёгким природным румянцем и пронзительный взгляд.
— Как ты догадался? Я и без этого тебя опасаюсь Джованни, а ты ещё и чудеса такие вытворяешь. — Женщина сняла шубу и шляпку сама. Ожидать от импресарио каких-либо знаков внимания не приходилось. Она всегда считала его неотёсанным мужланом с каменным сердцем.
— Твоя привычка обильно пользоваться духами когда-нибудь сослужит тебе плохую службу, — заметил итальянец, не отрывая взгляд от языков огня. — В камине очень хорошая тяга. Судя по всему, ты некоторое время стояла перед моей дверью в парадном. Твой аромат жасмина ни с чем не спутать, его занесло сквозняком.
— Я хочу вина… — Красавица, не дожидаясь ответа хозяина, направилась в дальнюю часть квартиры, где хранились неприкосновенные запасы итальянца. Ви́на из родного края он выписывал при первой же возможности и хранил их в самом холодном углу в специальном шкафу.
— И бесцеремонность тебя когда-нибудь погубит точно! — громко и с налётом злости произнёс Джованни.
Бриджид вернулась с двумя бокалами и открытой бутылкой красного сухого:
— Только у тебя я сама откупориваю бутылку и вешаю шубу. Я много раз себя спрашивала, почему я терплю тебя?
Покачиваясь в кресле, Джованни гладил струны, выказывая полное безразличие к словам своей гостьи. Отвлёкся он только на бокал вина, который та ему подала.
— Со стороны можно было бы подумать, что любящая жена ухаживает за своим немощным мужем… Очень трогательно выглядит… — сказала женщина, усаживаясь на диван возле камина.
— Не приведи Господь, как говорят русские. Ты не в моём вкусе, ты же знаешь, я не ценитель броской красоты. — Джованни покачал бокал, насладился ароматом и сделал маленький глоток. — Ты искусно маскируешь волнение за сторонними разговорами. Кончики твоих пальцев дрожат, хотя камин уже разгорелся.
Джованни сидел в кресле сбоку от огня, и его длинная тень заполоняла собой половину зала, перетекая почти на потолок. Бриджид посмотрела в этот тёмный угол и тихо промолвила:
— Ты истинный демон, Джованни… Во взгляде твоём металл и безразличие. Подобострастным плебеем ты становишься только тогда, когда встречаешь высоких гостей в холле театра. И мой покойный отец был таким же. Много раз об этом думала… Я ни разу не видела его искренним, даже когда он учил меня не делать ошибок. Кого он воспитывал? Шпионку или любимую дочь?
— Ты пришла сюда, чтобы рассказать мне очевидные вещи или просить о помощи? Если ты хочешь выплакаться, то я не помогу. Слышу, голос твой дрожит, Бриджид. Это плохой знак. Раньше такого никогда не случалось.
— Да, Джованни… — Певица рефлекторно поправила кружевной воротничок. — Я уже больше не могу так. Мои нервы на пределе. Я сама себе напоминаю дешёвую истеричку.
Импресарио ждал этого разговора. Солистка итальянской труппы Бриджид, звезда европейской оперной сцены, кумир ценителей чистоты исполнения самых сложных женских арий, предмет обожания всех студентов Петербурга, последнее время пребывала не в себе. Её и так скверный характер, избалованный преклонением публики перед её талантом, за последние несколько месяцев раскрылся с самой худшей стороны.
Мадемуазель частенько позволяла себе появляться на репетициях с лёгким винным амбре и срываться на коллегах по сцене. При этом её замечания выглядели даже не колкими, а откровенно издевательскими. Только тиранический стиль руководства Джованни и несколько внеплановых вознаграждений оскорблённым певицам из числа вторых голосов позволили на время сохранить в труппе шаткий мир.
Обстановка накалялась с каждой неделей, эксцессы возникали всё чаще. Импресарио продолжал сохранять монашеское спокойствие, но это удавалось ему до тех пор, пока Бриджид не сорвала представление. Она просто не явилась вовремя, и вместо неё пришлось срочно ставить другую исполнительницу, что вызвало бурю негатива в зале и в утренних выпусках газет. После этого Джованни в ультимативной форме приказал ей прибыть к нему домой для объяснений. Учитывая импульсивный склад мысли солистки, Джованни положил на одну чашу весов перспективу нехороших слухов, которые непременно возникнут, а на другую — возможную истерику примы. В стенах театра откровенного разговора не получится, да и слишком много лишних ушей.
— До уровня дешёвой истерички ты пока не опустилась, но уже близка, — скептически заметил Джованни, отпив глоток прохладного вина и протянув ноги ближе к камину. — Должен заметить, что ни генерал Бекс, ни твой дорогой лорд Клиффорд эту деградацию не оценят.
Бриджид неожиданно вскочила с дивана и так взмахнула рукой, которой держала бокал, что красное вино большим бурым пятном расплескалось на мелком орнаменте синего ковра.
— Как много ценителей! И с каких пор лорд стал моим? Ты хочешь сейчас уколоть меня побольнее, Джованни? — Голос примы перешёл в высокий регистр, что значило предельную степень её волнения. Бриджид в приступах ярости вспыхивала, как хорошая шведская спичка. Потушить её мог только импресарио, и то исключительно потому, что она от него полностью зависела и давно опасалась.
Джованни нехотя поднялся с качалки, сделал пару шагов к пятну на ковре и провёл по нему ногой:
— На кровь похоже.
— Ты мне угрожаешь? — Внезапно личико певицы обрело ангельский вид. Вопросительный, издевательски дерзкий взгляд застыл в её глазах.
Неожиданно резко для своего тучного телосложения импресарио выбросил вперёд левую руку, ухватив мадемуазель за шею. Был бы перед ним мужчина, сильные пальцы Джованни непременно нащупали бы кадык.
Итальянец тут же взял себя в руки, ослабив хватку. Не хватало ещё лишить её голоса.
— Не имею такой привычки, — тихо прошипел Джованни прямо перед её лицом. — Просто предупреждаю. Ты должна знать об этой опасности. Когда понимаешь, откуда ждать удар, мозг оживляется и принимает правильные решения. А они сейчас очень важны. Что происходит? Что за истерики? По какой причине ты потеряла рассудок и самообладание?
Бриджид обеими руками вцепилась в его запястье, пытаясь в меру своих скромных дамских сил дать отпор, но итальянец её сопротивления даже не заметил.
— Ты запомни, моя дорогая… Миссия наша делится исключительно на двоих. Без меня ты просто яркая, бесполезная соблазнительница, а я без тебя — как скрипач без рук. Как я вижу, мои «руки» последнее время дают слабину… Генерал уверял, что лучшего ассистента в моём деле не найти. Кто заподозрит ветреную оперную певичку в шпионаже? Бекс в людях никогда не ошибался, но тут, похоже, случилось исключение. Генерал далеко. Я — рядом. Считай, что это его рука держит тебя за горло…
Джованни отпустил шею певицы, и та шумно выдохнула. Такой всплеск ярости импресарио стал для неё полной неожиданностью. Всегда спокойный, размеренный, на людях — подчёркнуто любезный, Джованни, как оказалось, мог быть и таким — испепеляющий, презрительный взгляд, покрасневшие то ли от злости, то ли от напряжения глаза, до мертвенной бледности сжатые губы.
— Я не в твоём вкусе, Джованни? Сейчас я увидела в твоих глазах бешенство и ревность настоящего итальянца! — сказала Бриджид, немного прокашлявшись. Она тут же взяла себя в руки, отпила глоток вина и, как ни в чём не бывало, продолжила: — Должна заметить, что твоё хваленое самообладание долго меня водило за нос, но природу же не обманешь, Джованни. Я чувствую твой взгляд спиной. Он застревает у меня между лопаток, когда я ухожу в костюме Кармен в другую сторону кулис. Он раздевает меня, когда я выхожу на сцену. Он ненавидит меня, когда я принимаю цветы от поклонников… Ты любишь меня, Джованни. Но ты никогда не об этом не скажешь. Потому что тебя воспитал генерал. Ты его орудие. А клинок не должен тупиться. Ну что? Я права?
Импресарио подошёл к окну и молча наблюдал некоторое время, как по заснеженному проспекту, сопротивляясь ветру и косым порывам метели, быстро двигались немногочисленные прохожие.