Некоторое время герр Хубер рассматривал своего гостя через толстые стёкла очков, будто хотел убедиться в правильности принятого им решения.
— Пройдите… — Старик пригласил гостя едва заметным движением руки, заглянул за спину Лузгина и, с трудом развернувшись, сделал несколько неспешных шагов внутрь.
Жильё семьи Хубер произвело на адъютанта удручающее впечатление. Обои не первой свежести под потолком местами отошли от стены большими пузырями, в зале явно ощущался неприятный затхлый запах, стекла старого пустого серванта помутнели от пыли.
— Садитесь сюда… — Герр Хубер указал на старый диван, обшитый потёршимся за многие годы полосатым гобеленом. — Я не хотел вам открывать… Я устал бегать к двери при каждом звонке. В конце концов, у неё есть ключ…
Старик присел на один из четырёх стульев, что стояли вокруг громадного стола орехового дерева, и привычным движением поправил край скатерти.
Лузгин живо представил себе, как за этим столом когда-то сидела за ужином большая семья, как в этом громадном зале с присущим им шумом бегали детишки, как отец семейства пытался изобразить строгий голос, чтобы их приструнить, но непослушные сорванцы продолжали с визгом носиться по паркету.
— Вы пришли растревожить мою рану… — пробормотал одинокий отец семейства. — Я подумал, может быть, у вас есть какие-то вести об Анне. Иначе не пустил бы. У вас есть вести?
Адъютант почувствовал себя очень неуютно. В этом доме жили беда и одиночество.
— У меня нет вестей. Я сам переживаю. Мой хороший товарищ как-то сказал, что в его жизни наконец-то появилась настоящая любовь и зовут её Анна. Эту книгу я принёс по его поручению. К сожалению, ему пришлось срочно уехать.
Адъютант выдавливал из себя каждое слово с большим трудом, понимая, что ему приходится обманывать этого несчастного беззащитного старика, но он всё же продолжил:
— А что, с Анной что-то случилось?
Герр Хубер смотрел на свои ноги, обутые, несмотря на жару, в тапки из овчины, и взгляд его выражал полное безразличие.
— Судя по всему, да. С конца мая от неё нет никаких вестей, и на службе она тоже не появлялась. Я живу надеждой, что она куда-нибудь уехала, но это маловероятно. Моя девочка не могла меня бросить вот так, без предупреждения.
— Герр Хубер… Если мне удастся что-то разузнать, я обязательно вам сообщу, можете не сомневаться. Мне будет легче разобраться, если вы скажете, где она работала.
— Учителем она работала. В доме господина министра, графа Кальноки. Там теперь с его мальчиком занимается какая-то другая дама. И чем вы можете помочь? Граф подключил полицию, но пока всё безрезультатно…
Лузгин встал, аккуратно положил томик на край стола и молча откланялся, одновременно рассматривая фотографию в картонной рамке.
— Это она? Какая красивая…
Старик медленно обернулся, потянулся к фотографии, протёр её рукавом своего фетрового кардигана и беззвучно заплакал.
— Простите… — Лузгин решительно направился к выходу, стараясь не издавать своими подбитыми каблуками громких звуков.
Входная дверь жалобно, но громко скрипнула от того, что адъютант резко распахнул её, выходя на улицу.
— Через тридцать секунд вы трогаетесь и двигаетесь в посольство! Меня не ждать! — Громкая команда Лузгина заставила вздрогнуть на козлах Подгорского и удивиться разомлевшего на солнце Завадского.
Адъютант вышел из дома номер два, даже не посмотрев на своих спутников. Он решительным шагом проследовал по мостовой в сторону их назойливого преследователя. Приближаясь к чёрному фиакру, Лузгин не сводил глаз с кучера, а тот, опешив от неожиданности, пытался сделать вид, что чем-то занят, и постоянно отводил взгляд, то рассеянно глядя по сторонам, то рассматривая свои не слишком чистые ботинки. Подобное развитие сюжета в планы извозчика никак не входило.
Как только капитан поравнялся с экипажем, он бесцеремонно открыл чёрную дверцу с золотистым кантом по периметру, уселся на мягкий диван, пару раз аккуратно постучал тростью по кузову и произнёс повелительным тоном, не терпящим возражений:
— Гостиница «Европа»!
Ошалевший от неожиданности кучер замер в позе памятника Людвигу ван Бетховену, установленному на площади Beethovenplatz в Вене два года назад. Взгляд суровый, направлен вправо вниз, сложенные руки опираются на левое колено, будто гений вот-вот поднимется. В остальном сходство с великим композитором заканчивалось, но мыслительный процесс на лице отражался в каждой его морщине.
Лузгин взглядом проводил зелёный фиакр Подгорского, который медленно принял левее, на середину мостовой. Завадский в расслабленной позе прожигателя жизни, закинув ногу на ногу, непринуждённо осматривал верхние этажи здания напротив и его лепнину в надежде боковым зрением уловить происходящее в двадцати шагах позади.
— Двигай! — приказал Лузгин, но кучер сидел, словно замерзший, ровно до того момента, пока спиной не ощутил сквозь сюртук нечто острое.
Интерес Завадского к местной архитектуре угас, как только фиакр с пассажиром в жёлтой перчатке обогнал их, издавая о каменную мостовую громкие грохочущие звуки. Единственное, что успел заметить Александр Александрович, это ровную спину кучера, подпёртую сзади тростью Лузгина.
— А что за волшебная палочка у нашего адъютанта? Работает, как хорошая плеть… — обернувшись, спросил своего оставшегося в одиночестве пассажира Подгорский.
— В мастерских Кронштадта изготовлена по индивидуальному заказу, — с лёгкой нотой бравады в голосе ответил Завадский. Всякие такие изобретения и неведомые широкой публике штучки доставляли ему искреннее удовольствие. И он не отказал себе в удовольствии отметить свою причастность. — В серебряном шарике есть потайная кнопка, которая при нажатии приводит в действие пружинный механизм. Из трости вылетает короткое, но широкое обоюдоострое лезвие. Нажмёшь кнопку ещё раз, опираешься на трость, и от лезвия и следа не остаётся. Ныряет внутрь. Трость полая в нижней части. В мастерских единственный слесарь такое делает, старик Михалыч. Известная личность в полицейском управлении. Я ему червонец за эту трость заплатил. Подарок другу на день рождения, так сказать…
Между тем чёрный фиакр с адъютантом нёсся по мостовой, грохоча колёсами.
— Потише, потише! Не гони! — Кучер ощутил явное нажатие острия в области поясницы и осадил коня до обычного шага. — Осторожней, здесь же люди!
— Есть потише! — возница пришёл в себя, как только понял, что убивать прямо здесь его не будут.
— Говорят, втулки у тебя волшебные стоят, а грохот издаёшь, как старая телега, — сказал пассажир, не опуская трость.
— Так вот деньги неплохие заплатили, так я и подамся завтра обода резиновые менять. Поизносились. — В голосе кучера сквозило напряжение.
— За слежку заплатили?
— Абсолютно точно, господин… Оплата щедрая, я за неделю столько не заработаю. Велено было приглядывать за человеком в жёлтых перчатках. Или в одной жёлтой перчатке. Вот я и работаю…
— Кто приказал?
— Господин этот мне неизвестен. Приказано запомнить адреса, на которых вы будете, по возможности — детали и подробности. Господин сказал, что сам меня найдёт и спросит отчёт. Да, ещё сказал, что если случатся какие-нибудь неприятности, следует вам помочь.
— Так вы шпионите или охраняете? — удивился адъютант, уперев трость в пол, чтобы спрятать клинок.
— Господин хороший, я сам не понял… Мне сказали, я делаю. Никаких уставов не нарушаю, а деньги хорошие. Так что — не обижайтесь. — Кучер окончательно пришёл в себя, и дрожь в его голосе исчезла.
— Доложишь своему заказчику, что высадил меня у гостиницы «Европа». Я там снял небольшие апартаменты. Если ему интересно, то меня можно найти в номере девять, а охранять меня не нужно. Сам справлюсь.
— Это я понял, мой господин… — пробормотал кучер, почёсывая поясницу. — Прошу покорно, прибыли. Как велели. Гостиница «Европа».
Лузгин достал из кармана жилетки пару монет, тронул кучера за плечо и указал глазами на козлы, на то место, куда он их положил. С давних пор адъютант был суеверен и деньги в руки не отдавал.
Если бы извозчик, переживший за четверть часа весь спектр эмоций — от страха до восхищения, имел терпение и в порыве облегчения не хлестанул бы коня, чтобы побыстрее распрощаться со своим странным пассажиром… Тогда он смог бы доложить своему заказчику, что предмет его внимания вошёл не в парадное гостиницы, а завернул за угол, где над двустворчатой застеклённой дверью бросалась в глаза вывеска: «Фотографическое ателье „Адель“».
Адъютант детально рассмотрел себя в зеркале при входе, которое давало отражение в полный рост. Своим внешним видом Лузгин остался доволен, только лишь сделал пару движений маленькой карманной расчёской по усам.
— Господин изволит портретное фото? — На звук колокольчика появилась приятного вида дама. — Позвольте представиться, Адель Перлмуттер. Наше ателье славится именно портретами.
Лузгин обернулся на голос хозяйки, учтиво кивнул головой и улыбнулся:
— Я из тех, кого можно отнести к числу гостей прекрасной Вены. Меня здесь восхищает абсолютно всё. Вот и вы тоже… Почему у вас здесь так красиво? И дома, и люди.
— О, господин умеет с первых слов завоевать к себе расположение. Значит, портрет получится прекрасным, для художника очень важно пребывать в хорошем настроении. Проходите, пожалуйста, за мной…
Госпожа Адель в один момент разрушила представление адъютанта о том, как должен выглядеть хозяин фотографического ателье. Несомненно, хороша собой. Правильные тонкие черты лица. Узкие белоснежные запястья и длинные пальцы. Волосы аккуратно собраны вверх под заколку слоновой кости, только пара локонов витками выбивается из общего порядка, притягивая взгляд к длинным серьгам в виде маленькой виноградной грозди.
— Я бы предложила делать снимок в положении стоя. У вас прекрасный типаж, хороший рост, а у нас есть греческая колонна, на которую можно опереться и принять непринуждённую позу.