— Пожалуй, я с удовольствием сделаю такой портрет. А как он будет в итоге выглядеть? — спросил Лузгин, опираясь обеими руками на шарик трости.
Фрау Адель многозначительно подняла палец:
— Минуточку…
Хозяйка ателье исчезла за неприметной дверью, адъютант же присел на тахту в греческом стиле и успел осмотреться.
За время своей службы ему не приходилось посещать подобные заведения, хотя Петербург в этом смысле от Европы не отставал. Капитан имел непоколебимое убеждение в том, что люди его профессии должны вести скромный, неприметный образ жизни и не афишировать своё существование. По этой причине Леонид Павлович, как только при дворе намечался приём или любое другое публичное мероприятие, постоянно испрашивал у Великого князя Константина Николаевича разрешения не присутствовать. Если получить такового не удавалось, адъютант непременно изобретал себе какое-нибудь неотложное дело, о чём сразу же докладывал в красках. От того капитан и не был широко известен при дворе, но об этом ни секунды не жалел.
В большое помещение, схожее по размерам с танцевальным залом, свет проникал через стеклянную крышу и такую же витражную стену. Металлические тросы под наклонным потолком были натянуты так, что в любой момент его можно было закрыть светонепроницаемыми полотнищами. Два изразцовых камина, декорированные голубой плиткой и расположенные в разных углах зала, наверняка в холодное время обеспечивали необходимый уют для моделей. Пол застлан ворсистыми коврами, заглушавшими шаги. На стенах два больших гобелена с горными пейзажами в массивных позолоченных рамах. Посреди зала, шагах в пяти от стены со сменными фонами, располагался главный персонаж этого действа — массивный деревянный ящик с объективом, закрытым чёрной крышкой. Фотографический аппарат, словно барин на диване, покоился на основательной тяжёлой треноге, обвешанной несколькими ручками для управления винтовыми домкратами.
— Вы так заинтересованно рассматриваете студию, что я заинтригована…
Адель держала в руках стопку картонных прямоугольников, каждый из которых был бережно уложен в большой конверт:
— Прошу вас, взгляните на работы, сделанные в нашем ателье…
Фрау бережно, по одной, принялась доставать фотографии и раскладывать их веером перед своим гостем. Каждая фотокарточка была наклеена на плотный лист картона, который не только придавал ей жёсткость и не позволял измяться произведению фотографического искусства в руках нерадивого зрителя, но и служил рекламой заведения. Внизу каждого такого планшета красовалась типографская надпись с замысловатыми вензелями по краям — «K.u.K HOF-ATEL IER ADÉLE, WIEN».
Именно этот броский крупный шрифт адъютант приметил на фотокарточке с изображением Анны перед тем, как покинуть дом господина Хубера.
— Герр Пихлер, президент Императорско-Королевской дирекции полиции с семьёй не так давно сделал нам честь своим визитом и позволил оставить свою карточку в нашем архиве, — чарующим голосом произнесла хозяйка ателье. — Не правда ли, милое фото?
Грузный усач в парадном мундире сидел на стуле с высокой спинкой. По левую руку от него стояла довольно миловидная дама значительно моложе его, не иначе как супруга. Обе дочери держали спину ровно, будто на балу, и стояли по краям в пышных платьях и шляпках замысловатого фасона. На вид им можно было дать лет по пятнадцать и десять соответственно. Лица моделей выражали полное благоденствие и счастье. Лишь усы генерала, залихватски вздёрнутые вверх своими кончиками, и ещё его суровый взгляд из-под косматых бровей выбивались из представления Лузгина о том, как должен выглядеть образцовый семьянин. Генерал больше напоминал гусара, вернувшегося из похода с победой и трофеями.
«С корабля на бал», — подумал Леонид Павлович, усмехнувшись.
На следующем фото, любезно представленным фрау Адель, адъютант разглядывал какого-то министра каких-то дел. При этом хозяйка, не переставая, щебетала над ухом адъютанта о подробностях этой съёмки, о том, насколько требовательным был этот её клиент, и о том, насколько пространную благодарственную запись министр оставил в их памятной книге.
Фрау Перлмуттер прекрасно знала, что её бархатистый, очаровывающий голос магически действует на клиентов. Она пользовалась этим фактом абсолютно беззастенчиво, не умолкая ни на минуту. Отвлеклась она только единожды, когда приняла из рук своей неизвестно откуда появившейся ассистентки поднос с кофе и стаканом воды для гостя.
— Пожалуй, я сделаю фото возле колонны в полный рост, как вы рекомендовали… — произнёс Лузгин, продолжая разглядывать работы фрау Адель, но тут же запнулся. Следующей ему на глаза попалась фотография Анны.
— А вы можете напечатать на бумаге любой снимок из тех, что делали раньше? — спросил адъютант, приподняв правой рукой картонный планшет.
— С согласия клиента, конечно… — проворковала фрау Адель.
— Я немало удивлён… Это моя кузина. Анна Хубер. Дальняя ветвь нашего рода, знаете ли… Но у нас с детства с малышкой Анной были трогательные отношения, и я хотел бы иметь её фотокарточку у себя в доме. Тем более, мои дети и супруга никогда её ещё не видели. Вот бы хорошо получилось, если бы вы мне напечатали этот снимок…
На лице фрау Адель возникло некоторое сомнение, она ненадолго задумалась, напрягая память, но затем всё же сдалась:
— Абсолютно точно, это фрау Хубер, да… Обычно мы не практикуем подобное, но ваша история настолько трогательна, что я, пожалуй, возражать не стану. Пройдёмте к зеркалу. Ваш вид должен быть абсолютно идеальным, как и все мои работы. Иначе и быть не может! — Адель заразительно рассмеялась и пригласила адъютанта пройти в глубину зала, где он с удовольствием уселся в большое кожаное кресло с массивными подлокотниками. Фрау Перлмуттер эффектно щёлкнула пальцами, и из-за тяжёлого чёрного бархатного занавеса, закрывавшего часть стены, появился лакей со щётками для обуви и ассистентка с парикмахерским ящиком.
Доведение образа капитана до идеала заняло немногим более трёх минут. Помощники очаровательной фрау Адель работали ловко и сноровисто, не издавая при этом ни единого звука. Они лишь иногда кивали хозяйке, которая с видом профессионального художника рассматривала объект своей творческой работы со стороны и делала некоторые единичные замечания. Когда фотохудожница отошла к аппарату и, наклонив голову, подпёрла её указательным пальчиком, словно вологодская барышня в хороводе, адъютант догадался, что пытка его подходит к концу. Лицо фрау Адель изображало удовлетворение и излучало неподдельное счастье. Так выглядит тот редкий вид людей, которые занимаются любимым делом, да ещё за это получают немалые деньги.
— Пожалуй, да…
Адель всё же сделала несколько шагов к адъютанту и поправила его левую руку, опиравшуюся на бок так, чтобы перчатка была как можно менее заметна.
— Я не буду спрашивать, почему вы летом в перчатке, это с моей стороны будет моветон. — Фотограф лишь ненавязчиво отвела кулак адъютанта как можно более глубоко внутрь. — Но наверняка у отставного моряка есть на то причины…
Лузгин несколько опешил, но продолжал сохранять неподвижную позу венского ловеласа, случайно встретившего на своём пути греческую колонну высотой по пояс и тут же решившего на неё небрежно облокотиться, будто для него это дело обыденное. Не хватало только сигары.
— Наши военные всё больше кавалеристы да пехотинцы, их походка от вашей отличается, — приговаривала фрау Перлмуттер, лично припудривая идеально ровный нос адъютанта. Ассистентка с её напарником куда-то беззвучно исчезли, оставив хозяйку наедине с гостем для сотворения очередного шедевра фотографического искусства.
— И потом, эта ваша старинная трость… Она же вам для ходьбы не нужна, поступь у вас и так достаточно твёрдая. Вы по привычке идёте будто по качающейся палубе. Трость вам для солидности. Вот кавалерист — тот трость никогда не возьмёт в руку. У него там всю жизнь была или уздечка, или шашка. Они с тростью обращаются как со шпагой, так и хотят поднять и уколоть, — рассмеялась фрау Адель, рассматривая этот необычный типаж с расстояния в несколько шагов. Её постоянно что-то не устраивало — то складка на сюртуке, то положение стопы (Лузгин уже шестую минуту стоял, непринуждённо скрестив ноги), то она в упор присматривалась к его усам.
— Хотя я могу ошибаться…
Фрау Адель исчезла за махиной фотографического аппарата, величественно взгромоздившегося на треноге, накинула на себя чёрную ткань, из-под которой высунулась худая рука с подставкой для магния.
— Улыбаемся раскованно, будто только что случайно встретили любимую женщину!
Приглушённый накидкой голос фотографа адъютант всё же расслышал. Он тут же изобразил на лице счастье, представил себе, как в этом пижонском гардеробе, глубоко дыша и широко шагая, он преодолевает распутицу на последнем подъёме в сосновом лесу перед Большими Бобрами. Вот-вот в серо-голубом от сосновых стволов лесу появится зелёная крыша усадьбы, под которой Таня и маленькая Софья сейчас, небось, манную кашу отведывают.
Магний вспыхнул неожиданно, с каким-то странным шипением, напоминавшим звук при горении бикфордова шнура, прервав фантазии капитана в самый приятный момент. Яркая вспышка на пару секунд ослепила адъютанта, но он напряг все силы, чтобы не моргнуть. В конце концов, он таки окажется дома, и этот снимок, наклеенный на картон с названием ателье фрау Перлмуттер, займёт своё место на каминной полке, как память о его таком неожиданном визите в Вену.
Только облако от вспышки дымным белым грибом устремилось под стеклянный потолок фотоателье и Лузгин несколько раз моргнул, чтобы слезой смахнуть появившиеся в глазах звёзды, как рядом с треногой адъютант различил явно не женскую фигуру.
— Герр Лузгин решил оставить себе память о Вене? — Знакомый голос звучал необычно резко. Эта была именно та резкость, которая так легко превращает немецкий язык из сложного потока длинных многосложных слов в подобие топора, когда каждый звук режет слух и несёт агрессию.