Государев воспитатель явился по первому же приказу, оставив в Петербурге все дела и важное заседание Синода. Как обычно немногословный, долгий в своих раздумьях, Константин Петрович Победоносцев попросил детально ознакомить его со всей историей вопроса.
Обер-прокурор аккуратно протёр платочком линзы своих черепашьих очков, медленно вычитал все донесения от министерства иностранных дел, подписанные Гирсом, после чего тихо молвил:
— Я бы поговорил со Скобелевым. Вам, ваше величество, нужен такой человек. Я могу расходиться с ним в некоторых тонкостях, но он популярен в армии и народе. Он победитель, а нам сейчас побед и славы остро не хватает.
И Черевин отправил в дипломатическую миссию в Париже шифрованную телеграмму с высочайшим приказом разыскать генерала Скобелева и велеть ему следовать в Петербург, минуя территорию Германии в целях личной безопасности и для упреждения политического скандала.
Император потянулся за листом бумаги, исписанным почти полностью каллиграфическим почерком писаря «чёрной комнаты». После этого поднялся, протянул его перед собой и громким командным голосом, будто сам стоит за кафедрой, принялся декламировать, сопровождая каждое предложение соответствующим жестом и делая эмоциональные ударения в нужных местах:
— «Я вам скажу, я открою вам, почему Россия не всегда на высоте своих патриотических обязанностей вообще и своей славянской миссии в частности. Происходит это потому, что как во внутренних, так и во внешних своих делах она в зависимости от иностранного влияния…»
Генерал слушал своего Верховного военачальника сосредоточенно, чтобы не упустить ни одного слова. А вдруг посольская агентура при переписывании что-то перепутала или, ещё чего хуже, — отсебятину добавила?
— Так точно, ваше величество, слово в слово прямо! — Скобелев встал, потому как посчитал неприличным сидеть перед государем, хоть тот и в холщёвой косоворотке да домашних туфлях.
— Присаживайтесь, Михаил Дмитриевич, присаживайтесь! — Повелительным жестом царь указал на кресло, и Скобелев тут же смиренно повиновался, а Александр Александрович продолжил: — «У себя мы не у себя. Да! Чужестранец проник всюду! Во всём его рука! Он одурачивает нас своей политикой, мы — жертва его интриг, рабы его могущества… Это автор «натиска на Восток», он всем вам знаком. Это — Германия!»
Возможно, если бы в узком кругу друзей его парижскую речь так декламировал кто-нибудь из доверенных, из старых, Немирович-Данченко[42], к примеру, то у генерала были бы вопросы к некоторым акцентам. Особенно на слове «Германия». А так, в целом, государь прочёл стенограмму достаточно эмоционально. Темой проникся. Было заметно, что текст этот он пересмотрел не единожды, произносил почти наизусть, заглядывая в написанное лишь краем глаза.
— Каково, а? — воскликнул царь, отложив бумагу в сторону.
Под низкими сводами царского рабочего кабинета повисла пауза. Точно такая тишина, как в густом лесу перед бурей, которая вот-вот рванёт листья, согнёт в тугой лук ветки, распугает всю живность в округе, а потом как выстрелит по ушам барабанной дробью крупных капель… Сначала одиночными ударами, каждый из которых чётко слышен по отдельности, а потом этот звук превратится в постоянную тревожную дробь полковых барабанщиков при наступлении, а затем трансформируется в один сплошной гул, заслоняющий собой все другие звуки.
Скобелев всё же опять поднялся. Это была атака, а он не привык прятаться за бруствером. Подошёл к государю почти вплотную. Сделал два шага. Третий был бы уже лишним, выглядело бы вызывающе. Взгляд, конечно, смягчил. Всё же императорская особа.
— Ваше величество, я сожалею, что нашему трёхволосому министру иностранных дел Гирсу пришлось напрячься, чтобы выслужиться перед Бисмарком, он же и сам немец, так поговаривают…
— Из шведов они, — парировал царь, едва сдерживая улыбку. Ему всегда нравилось, когда его генералы ерепенились, но явно держали себя в руках, чтобы не дать себе взорваться. Штабные этим не славились. То ли дело — полевые.
— Стоит ли это напряжение того, чтобы указать германцам на реальное положение дел? На наше отношение к ним. А как же славянская миссия? Для чего была Плевна? Австрияки — те же немцы, даром что венгров при себе держат. Крамолу говорю, да… Пруссия — поставщик невест к русскому двору, вот о чём жужжат парижане, ваше величество.
Ноздри царя раздвинулись в глубоком вдохе, но лицо осталось каменным. Только грудь немного поднялась.
Императрица Мария Фёдоровна была исключением из правила. До сих пор невестки дома Романовых действительно попадали ко двору из Пруссии. Принцесса Дагмар прибыла в Петербург из Дании, но для тех, кто тщательно следил за тем, «насколько русский наш царь», существенной разницы это не делало.
— Не хотите ли вы, генерал, сказать, что русский царь не болеет душой за свои земли? — произнёс Александр Третий, сурово глядя на Скобелева с высоты своего роста.
— Не хочу, ваше величество. — Генерал тоже расправил грудь. — Генералу не пристало рассуждать о курсе государства. Приказали — веди войска, побеждай. Вернёшься с поражением — будет с тебя спрос. Слабость себе позволил.
— Как в Париже! — резко выпалил Александр Третий, возвращаясь за свой письменный стол. — Вот так отпустишь вас в европы, и каждый норовит мнение своё высказать! Сила не в том, чтобы за тридевять земель вещать, а в том, чтобы сюда прийти, в этот кабинет! Со своими мыслями прийти! Ещё процитирую!
Царь резким движением ухватил со стола следующий лист. Он был явно зол, но если бы хотел разбить своего генерала в пух и прах, то, пожалуй, сделал бы это в ещё более резкой манере и не тратил бы своё драгоценное время на пререкания со Скобелевым. Лист опять оказался в руке, но государь читал вслух уже менее эмоционально:
— «Да, я сказал, что враг — это Германия, я это повторяю. Да, я думаю, что спасение в союзе славян — заметьте, я говорю: славян — с Францией… Для нас — это средство восстановить нашу независимость. Для вас же — это средство занять то положение, которое вами утрачено». — Лист улетел на стол почти в то же место, где лежал. — Это ваше интервью французской газете, генерал. Я вас уполномочивал от своего имени держать такие речи перед публикой и корреспондентами?
Любая пауза сейчас пришлась бы Михаилу Дмитриевичу ох как некстати. В жизни он вёл себя так же, как и в сражении — противник давит, мы ответим моментально. Наступит ночь — хитростью возьмём, в контрнаступление выступим.
Ответ последовал моментально, что свидетельствовало о том, что генерал слов не подбирает, а говорит, что думает:
— Я не просил полномочий только по одной причине, ваше величество. В таком случае я ввязался бы в дворцовые интриги и вынужден был бы примкнуть к какой-то одной из партий, что так часто вьются вокруг вашего величества. К либералам или к государственникам. А моя партия в казармах стоит. Мне все эти хитросплетения не по душе. Да, сказал. Пусть знают, с кем имеют дело. За слова свои — склоняю голову. Русская душа прорвалась.
Император закурил следующую папиросу и устремил взгляд в окно, где под пробившимся сквозь тучи лучом солнца трелью щебетала синица. По его двигающимся желвакам и суженным глазам Скобелев понял: всё, что он только что так чётко и громко произнёс, вызвало раздражение и гнев, но царь с этим чувством боролся. Значит, разговор не окончен.
В этот момент Александр Александрович отвлёкся от весенней птички и, не глядя, пододвинул в сторону генерала коробку папирос, что означало — «сбавить тон, разговариваем дальше».
— Злые языки в Генштабе поговаривают, что Скобелев готовит план военных действий на случай открытой стычки с Германией? — спросил Александр Третий, расправив толстым пальцем кончики усов.
— Мне нужна бумага… — Михаил Дмитриевич моментально преобразился, будто вернулся в свою военную реальность. На лбу появилась пара горизонтальных морщин, губы между густыми, пробитыми проседью усами и широкой, словно у древнего священнослужителя, бородой, сжались в нитку, глаза устремились в одну точку на столе синего сукна.
— Истинно, Михаил Дмитриевич, в лице Бисмарка вы себе достойного врага нажили, настоящего! — Царь подвинул стакан с карандашами и подал несколько листов писчей бумаги.
Беседа длилась более двух часов и, к удивлению генерал-адъютанта Черевина, вернувшего при выходе Скобелеву шпагу, лицо того излучало если не радость, то удовлетворение.
— Ваше величество! Ваше величество! Беда! — Камер-фурьер Бердичкин против всяких правил позволил себе приблизиться к государю.
Живое общение с его величеством никак не входило в должностные обязанности нового дворцового служащего, да и самого царя Бердичкин побаивался.
В лакейском племени рассказывали, что был такой камер-фурьер Фарафонтов, готовый ради порядка во дворце и жизнь свою положить (об этом он рассказывал подчинённым лакеям и кухне). Так вот, и положил. Вместе с дворцовой охраной, когда два этажа Зимнего взлетели на воздух. По какой причине в этом крыле оказался Фарафонтов, который должен был контролировать вынос блюд к визиту принца Гессенского, брата императрицы Марии Александровны, никому оказалось неведомо.
Бердичкина к Серебряному озеру отправил генерал Черевин. Сегодня государь с рассвета решил разогнать кровь упражнениями и во время, оставшееся до приёма чиновников государственных ведомств, вызванных в Гатчину к восьми, возжелал помахать топором.
Пётр Александрович настолько скверно чувствовал себя после вчерашнего вечера в кругу августейшей семьи, что не решился предстать перед государем лично. При дворе знали, что генерал-адъютант выпить совсем не дурак, но всегда делали скидку на последствия и потому не раздражались. Уж очень обаятелен и разговорчив был Пётр Александрович в компании. Где нужно — анекдот подаст, иногда — комплиман в рамках приличия кому-то из княжон отвесит, а коли требуется, так и промолчит.