– Господи, благодарю тебя за этот подарок. Как я страдал все эти годы… Как мечтал взять в руки хоть что-то, что принадлежало моей незабвенной Альбертине. Я люблю ее всем сердцем. Эта любовь умрет вместе со мной… Вместе… – поднял голову. – Прости мою слабость, Матиас. Мужчина должен быть сильным. Я это знаю, но порой так трудно перебороть себя…
– Трудно, потому что не всегда нужно себя пересиливать, – сказав Матиас, обняв его. – Мама тебя любит, отец… И мы с Иссидорой тебя любим. Мы впитали эту любовь с материнским молоком. Мы с ней росли. Любовь сберегла нас от зла, от необдуманных поступков, от… – осекся, разжал объятия. – Я не знаю, где мама сейчас. Мы не смогли ее найти. Но я чувствую, что она жива.
– Я в это верю, Матиас, – Вильгельм вытер слезы. – Позволишь мне оставить амулет у себя?
– Да, отец…
– Оставайся здесь. Живи со мной, – предложил Вильгельм, взяв Матиаса за руку. – Мы будем вместе писать картины, а потом выставим их в галерее. Я договорился с банкиром, он даст мне свой зимний сад под выставку.
– Заманчивая перспектива, но я пока не готов жить здесь. Я – креол. Свобода для меня важнее всего. Мы привыкли обходиться малым, а здесь слишком много вещей, – сказал Матиас.
– Это не мои вещи. Хозяева просили все оставить на своих местах. Я обещал им это и держу слово, – Вильгельм улыбнулся. – Этот шик произвел неизгладимое впечатление на орлеанскую богему. Банкир с женой теперь не будут есть и спать от зависти. Они могут лопнуть, как мыльные пузыри, пытаясь переплюнуть графа Монтенуово. А он будет жить мечтой о встрече со своей дорогой Альбертиной.
– Я тоже живу мечтой о прекрасной даме, – сознался Матиас.
– Что мешает вам быть вместе? – спросил Вильгельм.
– Она замужем за плантатором и сейчас она не в лучшем положении, – ответил Матиас со вздохом.
– Грустно… – подтвердил Вильгельм.
– Грустно еще и потому, что она молода, а он стар. Он ее не любит. Она это понимает и мечтает вернуться в Европу. Я пообещал ей помочь, но… – Матиас покачал головой. – Теперь я понимаю, что это невозможно.
– Почему? – Вильгельм удивился.
– Билет в Европу стоит очень дорого. Я никогда не смогу заработать столько денег. Даже, если я продам, все, что у меня есть, то…
– Матиас, тебе не нужно ничего продавать, – Вильгельм обнял его. – Ты богат. Ты – сын графа Монтенуово. Все, принадлежащее мне, твое. Сколько нужно денег, скажи.
– Пока нисколько, – сказал он. – Луиза ждет ребенка и никуда поехать не сможет. Но, если честно, я молю Бога, чтобы она не уезжала. Я без нее сойду с ума… Сойду с ума…
– Ты можешь поехать вместе с ней, Матиас.
– Нет, отец, это исключено, – он отстранился. – Я ничего не знаю о той далекой стране, где выросла Луиза. Я – креол. Меня будет выдавать все: цвет кожи, неумение вести себя в обществе, страх оказаться в глупом положении. Богатые люди будут насмехаться надо мной. Луиза меня возненавидит, а этого я боюсь больше всего.
– Ты нарисовал мрачную картину, Матиас, – Вильгельм улыбнулся. Подумав, что у сына богатая фантазия. – Не забывай, что ты – художник. Ты можешь жить и творить в любой точке мира. Главное, чтобы рядом была родственная душа.
– Пока я не знаю, насколько мы с Луизой родственные души, – проговорил Матиас, насупившись. – Она – дикарка. Хотя… – улыбнулся. – Нет, она – ангел, прикрывающийся маской дикаря. Она боится Божьего суда, поэтому ведет себя так, как подобает верной жене. Она провела между нами черту запрета, за которую нельзя переступать. Когда я расписывал потолок в их доме, то был самым счастливым человеком, хотя и не всегда мог ее увидеть. Мне было довольно того, что я слышу ее любимую музыку, которую она постоянно заводит. Я чувствую аромат масел, которыми натерто ее тело. Я через стены вижу все, что происходит в ее комнате. Любовь делала меня сверх зрячим. Я нарочно растягивал время, не спешил заканчивать роспись, но… Плантатор расплатился со мной на прошлой неделе и сказал, что больше не нуждается в моих услугах. Мы с Луизой простились… – обхватил голову. – О, какая же это мука… Я обезумел, хоть и пытаюсь скрыть свое состояние… Иссидора сказала, что время меня излечит…
– Иссидора – мудрая женщина. Расскажи мне о ней, – попросил граф.
– Иссидора сильная и очень строптивая, как мама. На ее долю выпало немало испытаний, но она не сдается. Сейчас она служит горничной у госпожи Бомбель. А до этого жила на плантации в доме Ферстеля. После смерти жены плантатор нашел утешение в объятиях Иссидоры, возвысил ее. А, когда узнал, что она ждет ребенка, выгнал на улицу…
Граф побледнел, подумав о том, что история повторяется с той лишь разницей, что он от своих детей не отказывался. У него их отняли. А Ферстель – подлец. Выгнать на улицу мать своего ребенка – непростительный грех, достойный смертной казни.
– У Иссидоры ребенок? – спросил граф.
– И да, и нет, – ответил Матиас, пожав плечами. – Сестра сказала, что отдала сына в тот же приют, в котором когда-то воспитывались мы с нею. Мальчика зовут Анджалеоне, ему семь лет.
– Нам нужно его забрать! – воскликнул граф, полный решимости осуществить свое намерение немедленно.
– Сначала нужно все обсудить с Иссидорой, – Матиас охладил его пыл. – Думаю, сюда ее не нужно пока приглашать. Завтра она придет ко мне в половине седьмого. Думаю, это самое правильное место для вашей встречи.
Матиас назвал адрес. Они обнялись. Когда Матиас ушел, Вильгельм долго стоял у окна смотрел в свою молодость, в те счастливые годы, когда Альбертина была рядом.
Матиас был необыкновенно похож на юного безусого Вильгельма. Он словно вышел из прошлого, чтобы сказать графу:
– Держись, старик! Жизнь только начинается. Новая ее полоса будет светлой и счастливой. Напасти, льющиеся на твою голову из рога изобилия, должны иссякнуть. Не сомневайся в этом… Жди чуда…
Иссидора
… Вильгельм Монтенуово пришел в дом Матиаса чуть позже, чем Иссидора. Увидев его, она взбеленилась.
– Что вам угодно, господин? По какому праву вы меня преследуете? Неужели вы думаете, что я позарюсь на ваши деньги и улягусь в кровать с такой мерзкой образиной? Кем бы вы себя не считали, я не позволю вам притронуться ко мне.
– Иссидора, это граф Монтенуово, наш отец, – прервал ее крик Матиас.
– Что? – она побледнела, опустилась на край стула, прижала руку к груди, чтобы амулет, который повесила ей на шею Альбертина, не упал на пол. – Повтори еще раз.
– Перед тобой наш отец, граф Вильгельм Монтенуово, – сказал Матиас. – Амулет подтверждает, что я говорю правду. Мой шнурок лопнул вчера.
– А мой сегодня, – проговорила она, посмотрела на амулет, зажала его в кулак. – Я не собираюсь бросаться вам в объятия, граф Монтенуово. Я слишком долго жила без вас и вашей любви. Я не желаю ничего в своей жизни менять. Меня все устраивает, все. Ясно? – одарила графа испепеляющим взглядом.
– Охотно верю, – он улыбнулся. – Но, может быть одно обстоятельство тебе все же хочется изменить?
– О чем вы? – спросила Иссидора с вызовом.
– О том, что маленький Анджалеоне… – граф не договорил.
Иссидора набросилась на Матиаса с кулаками:
– Как ты посмел выболтать мою тайну. Я не желаю тебя знать…
– Иссидора, я хотел, как лучше, прости, – отбиваясь от сестры, воскликнул Матиас. – Будет лучше, если мы заберем мальчика…
– Не-е-ет… Не лезьте в мою жизнь. Оставьте меня в покое, – выкрикнула она.
– Иссидора, я хочу тебе помочь, – сказал граф.
– Мне не нужна помощь. Помогите лучше себе самому.
– У тебя наверняка есть заветная мечта, – граф пытался найти хоть какую-то зацепку, чтобы успокоить разбушевавшуюся Иссидору.
– Мечта у меня есть, – она сжала кулаки. – Я мечтаю, чтобы этот проходимец Ферстель поскорее переселился на тот свет. Пусть его постигнет та же участь, что и его сына.
– Что ты несешь? – Матиас схватил сестру за плечи.
Иссидора закрыла лицо руками, разрыдалась. Сквозь рыдания прорвались наружу слова признания, которое она никак не решалась сделать.
– Прости, прости меня брат… Я не смогла сказать тебе, что родила мертвого ребенка… Я придумала историю про Анджалеоне, который живет в приюте… Так было проще… Мне так было проще избавиться от жутких видений и криков, терзавших мою душу… Если бы мальчик не умер, я бы ни за что не отдала его в приют… Ты знаешь, что такое лишиться разом и матери, и отца… Прости, прости меня, брат…
– Иссидора… бедная моя девочка, зачем ты мучила себя столько лет? Зачем, Иссидора? – из глаз Матиаса потекли слезы. Он опустился на колени, обнял плачущую сестру.
– Не знаю… – она посмотрела в его глаза. – Не знаю, Матиас… Мне стало страшно, когда я подумала о том, что Бог наказывает всех женщин, которые спят с Ферстелем. Вначале Марлен, потом я, теперь Луиза…
– Нет, – Матиас, вскочил. – Замолчи! Ты говоришь, как безумная. От горя ты потеряла разум, Иссидора. Бог никого не наказывает. Он любит нас всех. Любит и прощает. Он…
– А почему мы рожаем мертвых детей? – крикнула она.
– Потому что они не нужны Ферстелю, – ответил граф, молчавший до сих пор.
Брат и сестра повернули головы. В пылу перепалки они забыли, что находятся в доме не одни. И теперь смотрели на графа так, словно видели его впервые.
– Мертвые дети – признак того, что кто-то из родителей не желает их появления на свет, – повторил граф. – Мне об этом говорила Альбертина. Она настояла на том, чтобы я присутствовал при родах. Мало того, она велела мне перерезать пуповину, омыть вас и прижать к груди. Когда я выполнил все ее пожелания, она призналась, что не ожидала от бледнолицего изнеженного графского сыночка такого поистине мужского поступка. И добавила:
– Если бы ты меня не любил, Вильгельм, у нас бы никогда не было детей. Все бы они умерли еще в утробе и никогда бы не увидели свет.
– Какой ужас, – Иссидора прижала руку к груди. – Значит, причина вовсе не во мне… Господи, прости меня за все ненужные мысли… Прости…