Сорча подняла руки по бокам, отклонила голову, солнце играло на ее лице. Ветер поддерживал ее под руки, гладил бока. Она была красивой, дикой и его.
Он не удержался, встал за ней и следовал за ласками ветра. Изгиб ее поясницы манил, хоть Эмонн не понимал, почему. Его пальцы легли на ее живот, он склонился и вдохнул ее аромат.
Клубника и солнце. Она всегда так пахло, что бы с ней ни было в тот день. Как женщина могла работать весь день, но все еще так сладко пахнуть?
Она опустила пальцы поверх его. Каждое прикосновение прожигало его ладонь глубоко сквозь кристалл, что распространялись по его телу пожаром.
Они снова росли. Он не знал, стоило ли ей говорить. Она будет беспокоиться.
Эмонн всегда знал, что кристаллы продолжат вредить ему. Он не думал о том, как они работали. Они не давали ему развалиться, когда он был ранен, и этого хватало.
Теперь он гадал, как далеко они исцеляли. Ядовитый клинок мог пустить отраву по его телу с кровью. Кристаллы пойдут следом? Он станет статуей?
Он прижал голову к ее голове, чуть склонившись из-за ее маленького роста, и сосредоточился на том, что было вокруг него. Он был благодарен за много мелочей. Было бы глупо не ценить их, пока он их имел.
Он вздохнул, потревожив рыжие кудри.
— Что ты задумала?
— Обед для нас двоих.
— Звучит чудесно.
— Я на это надеялась, — она поймала его взглядом. — Тебе придется меня отпустить.
Он не хотел. Ее место было только в его объятиях. Но он понимал, что такие мысли не были разумными. Вздохнув, Эмонн отпустил ее.
Она опустилась на колени и открыла плетеную корзинку. Красная ткань оказалась покрывалом, которое она расстелила на земле, похлопала, чтобы напомнить ему тоже присесть.
Это все казалось странным.
Эмонн нахмурился, но сел рядом с ней.
— Мы едим на земле?
— Да.
— В замке хорошие столы.
— Ты не водил женщин в леса? Не ел с ними среди птиц?
— Плохо помню, — он отклонился на локоть и скрестил лодыжки. — Тогда я еще думал, что могу соблазнить женщину красивыми словами.
— Да? — Сорча отвлеклась на корзинку, но он видел, что она была заинтригована. — Ты был лихим?
— Все мужчины-фейри считают себя поэтами.
— Я не могу представить тебя поэтом, — она рассмеялась.
Он был почти оскорблен. Он сорвал травинку, сунул между губ и смотрел на нее.
— Почему это?
— Ты не кажешься тем, кто тратил бы время на соединение слов. Ты из тех, кто тянет женщину в угол и целует ее до беспамятства.
— Так я делал с тобой.
— Именно.
Она думала, что хорошо его знала. Он почти хотел, чтобы она верила, что он был таким, каким стал теперь. Эмонн стал таким после трехсот лет дворов фейри. Его отец когда-то говорил, что мужчинам нужно побыть в глуши и поработать, чтобы стать умными правителями.
— Я всю жизнь тренировался как генерал, но не всегда был на поле боя.
— Да? — ее рот раскрылся. — Я думала, ты был не как твой брат.
— У нас было схожее обучение, когда мы были детьми и юношами.
— Насколько юными?
— Триста или четыреста лет, плюс-минус пара веков, я точно не помню.
— И что ты делал? — она оставила корзинку и повернулась к нему. Ее ноги были скрещенными, юбки смялись. Она склонилась для истории. — Скажи, Каменный король, какой поэзией ты завоевывал женщин?
— Я уже не использую те слова.
— Используй! Я хочу их услышать, Эмонн.
Он не хотел их произносить. Его уши горели, стали красными под ее взглядом.
— Ты будешь смеяться.
Она шлепнула ладонями по бедрам с недовольством.
— Не так ты и хорош со словами. Хвалил васильковые глаза и смех, похожий на колокольчики? Каждый мужчина думает, что этим завоюет сердце женщины.
— Ты знаешь эти уловки?
— Каждый мужчина пытался использовать это на моих сестрах или мне, — Сорча закатила глаза. — Это никогда не работает.
— Ты сравниваешь меня с людскими мужчинами?
— А с кем еще мне сравнивать? Я не слышала, чтобы фейри читали поэзию.
Он поджал губы. Она думала, что он был таким же, как мужчины, которых она видела раньше? Обидно, что люди были такими жалкими.
Эмонн схватил ее за руку так быстро, что она охнула. Ее глаза расширились, она смотрела, как он подносил ее костяшки к своим губам.
— Когда я был юн, я бы сказал тебе, что слышал твой голос в песне моря. Что без тебя запах клубники наполняет меня тоской по твоим волосам, губам, белизне твоих пальцев, — он посмотрел на ее ладонь в его, нежно погладил.
— Эмонн…
— Я уже не фейри-принц с нежными словами. Моя поэзия тебе — клятва. Мир может сгореть вокруг нас, но огонь не тронет мою любимую плоть. Океан может проглотить сушу, но я буду твоим кораблем, дам тебе свежий воздух. Меч может попытаться пронзить тебя, но я заберу все твои раны. Я жил тысячу лет во тьме, дожидаясь лучей твоего света.
Ее хриплое дыхание наполняло его сердце необъяснимым желанием. Он желал ее, но не тело. Он хотел ее мысли, мечты, желания, будущее. Все в ней было его, и он хотел оставить след на всем.
— Это было красиво, — прошептала она.
— Я же говорил, что все фейри-мужчины — поэты в душе.
— Это была не поэзия. Это был ты.
Их взгляды пересеклись, и он забыл, о чем они говорили. Ее глаза пылали, пели о ее любви. Он хотел быть лучшим поэтом-фейри.
Она заслужила все его сонеты. Те дни давно прошли, но Эмонн хотел вернуться. Хоть на пару мгновений.
Он кашлянул и кивнул на корзинку.
— Что ты принесла, mo chroí?
— О, — она подвинула корзинку к себе. — Кое-что, что ты оценишь.
Сорча вытащила буханку хлеба, теплый пар еще поднимался от нее. Маленький горшочек меда и сметаны, больше для него, чем для нее. Он знал, что ей не нравилось сладкое золото. А потом она развернула маленький сверток, где оказалась свежая клубника.
Он склонился и взял одну ягоду.
— Где ты это взяла?
— Попросила Циана об услуге.
— Он вырастил клубнику не в сезон?
Она пожала плечами.
— Я немного надавила.
— Ты хитрая, — он прокусил нежную ягоду, смакуя сладость, что плясала на его языке. Почти так же мило, как она, но не так приятно.
Он ощутил на себе ее взгляд. Их общие воспоминания разожгли огонь в его животе.
— Ты не ешь? — спросил он.
— Я любуюсь.
Было просто взять клубнику с ее ладони и поднести к ее губам.
— Откуси.
В этот раз она не спорила. Он чуть не застонал, когда ее белые зубы укусили красную ягоду, нежные губы чуть задели кончики его пальцев.
Струйка красного сока потекла из ее рта по подбородку. Она побежала по ее длинной шее к впадинке ключиц.
— Я думал, что умру, когда ты ешь клубнику, — простонал он. — Теперь я в этом уверен.
— Почему?
Она знала. Она должна была знать, почему он был так очарован женщиной, покрытой его любимым вкусом. Женщиной и запретным плодом.
Рычание задрожало в его горле. Он уложил ее на спину, волосы разметались, как солнце. Он склонился и провел языком по ее шее до подбородка.
— Ты — опасная женщина.
— Я?
— Ты поглощаешь мои мысли.
— Вот бедный.
— Я не могу даже тренировать солдат, не гадая, что ты делаешь, с кем ты… — он сжал кулаком юбку ее платья, потянул, и она охнула. — И что на тебе надето.
— Скорее всего обноски.
— Самая манящая одежда из всей, что я видел на женщине.
— Я их одолжила.
— Пока они на тебе, мне все равно, — простонал он. Его пальцы сминали ткань в ладони, задирая все выше на ее молочно-белых бедрах. — Ты могла бы быть в окровавленном плаще, а я все еще хотел бы тебя.
— О, не говори так, любимый. Я могу это проверить.
— Проверяй, но не сегодня.
Он прижался губами к ее плечу, подвигая ткань платья. Он знал, что ей нравилось, как кристаллы задевали ее кожу. И то, как она ерзала, было победой.
Эмонн всегда думал, что женщина в пылу страсти — чудесное зрелище. Он веками изучал каждый дюйм, каждый трюк, чтобы доставить им удовольствие. Но каждая был уникальной жемчужиной. Книгой, которую нужно было читать внимательно и полностью, чтобы понять. А он был терпеливым учеником.
Он провел шершавым краем нижней губы ниже ее ключиц, подышал на влажный след на ее коже.
Она заскулила.
— Мне нравится, как ты чувствительна, — сказал он, целуя все ниже и ниже. — Что бы я ни делал, ты реагируешь.
— Ты не разочаровывал.
— Я польщен.
Он провел ладонью по ее бедру, прижал ладонь к ее животу, скользнул между ее грудей. Шнурки спереди держали ее платье вместе. Он благодарил богов, что помогали ему.
— Эмонн, — выдохнула она. — А если кто-то увидит?
— Пусть смотрят, mo chroí. Они не побеспокоят нас в день, когда мы вместе.
Она планировала это все время. Узлы шнурков не были плотными, легко развязались. Он разделил ткань и оголил ее для своего взгляда.
— Чудесно, — сказал он. — Это я первым заметил в тебе.
— Мою грудь? — она звучала почти разозлено.
Эмонн покачал головой и прикусил губу.
— Нет, mo chroí.
Он гладил ладонями бледную кожу ее плеч. Он сжимал ее мышцы. Его манили ее крепкие кости.
— Твоя душа — буря в стеклянном сосуде. Хрупкая, можешь легко пострадать, но сильная во всем остальном, — его плечи поежились. — Ты лишаешь меня дыхания.
Она сжала его бицепсы, ноготки впились в его кожу с пылом.
— Эмонн, сделай что-нибудь.
— Как леди прикажет.
Он склонился, ловил губами изящные груди, что были перед ним как банкет. Она извивалась под ним. Он знал, что она была готова, но он не закончил играть со своим призом. Пока что.
Он вытащил из корзинки горшочек меда и откупорил его. Она охнула, когда мягкая жидкость полилась на ее грудь.
— Что ты делаешь?
— Наслаждаюсь твоим угощением.
— Что? — ее голос звучал сонно. — Я не…
— Тише, Сорча.
Его язык скользил по золотому эликсиру, и он ощущал сахар и женщину. Она не знала, что мед значил для фейри. Он был афродизиаком, а не просто едой.