– Значит, нет… – Я хмурюсь. – Ты не прибегаешь к садомазохизму в сексе?
– Только в той мере, в какой это доставляет удовольствие моему партнеру. Лично меня это не особенно интересует.
– Тогда зачем было соглашаться писать эти тексты?
Патрик Фоглер улыбается.
– Поскольку ты попросила. Я очень хотел сделать тебе подарок, который будет оценен. Кроме того, мне нравится знать, что движет людьми. Я списываю это на свое сиротство.
Я пристально смотрю на собеседника.
– Ты – сирота?
– Да. – Патрика моя реакция явно удивила. – Хотя мне повезло – я хорошо ладил с семьей, в которую попал. А что?
– Я… – Мозги кипят. У моего персонажа умер родитель, но только один, поэтому я не могу сказать Патрику, что меня удочерили.
– Я потеряла отца, когда мне было десять, – бормочу я. – И я не слишком-то близка со своей мамой. С другой стороны, я знаю, что это не одно и то же.
Он кивает:
– А может, и нет. Впрочем, мне как раз показалось, что я что-то чувствую в тебе… Своего рода твердость, смешанную с хрупкостью. Некую отчужденность… Это трудно объяснить. Когда чувствуешь это сам, то учишься распознавать то же самое в других. Когда люди хотят безоговорочно любить и быть любимыми, но им трудно воспринять любовь, когда они ее находят. То есть это аутсайдеры, пытающиеся быть инсайдерами, ищущие замену семье. И иногда нам кажется, что мы нашли ее в каком-нибудь клубе или в группе по интересам. Может быть, именно это и затянуло тебя в мир фетишизма, Клэр. Может, ты просто искала группу изгоев, к которой можно было бы принадлежать.
– Может, – отвечаю я, но мысленно прокручиваю эти слова снова. Заменяя мир фетишизма на мир актерства.
Ты поймал меня, Патрик.
– Есть ощущение, к которому сироты привыкают, – добавляет Патрик. – Это напоминает тот момент, когда плаваешь в океане ночью и внезапно начинаешь задаваться вопросом, что под вами. И вдруг понимаешь, что если не будешь двигаться, то утонешь… потому что тебя ничто не удержит. Только темнота и глубокая вода. Ты один, совершенно один. Только ты один против них всех.
Я знаю, Патрик. Я знаю.
Мы разговариваем, кажется, уже несколько часов. Это само по себе довольно странно. Обычно, когда я разговариваю с мужчинами, они пристают ко мне или наоборот – не проявляют инициативу. В любом случае, разговор заканчивается максимум через полчаса. Болтовня о поэзии, Нью-Йорке, его поездках в Европу – нечто новенькое для меня. Несмотря на все мои попытки сохранять профессиональную дистанцию, он все-таки мне нравится. Он умен и начитан и, хотя явно знает о литературе и искусстве гораздо больше меня, никогда не проявляет снисходительности. Кажется, он искренне интересуется моим мнением. Требуется усилие воли, чтобы помнить некоторые словесные ухищрения Кэтрин в разговоре, косвенные отсылки к моему темному прошлому, которые, как предполагается, должны его привлечь.
Конечно же нет. Он не клюет ни на одну из них, и вскоре я окончательно сдаюсь.
Когда мы выходим из бара, он настаивает на том, чтобы взять такси и подвезти меня до моей квартиры. «Восточный Гарлем – суровая местность», – говорит он. Патрик провожает меня до двери, притягивает к себе и в первый раз целует. Я знала – он это сделает. Конечно, я должна поцеловать его в ответ. Это всего лишь театральный поцелуй, говорю я себе. Ты делала это много раз. Он ничего не значит. Твой персонаж наслаждается ощущением рук Патрика, тяжестью его груди, давлением его губ и осознанием того, что ты наконец-то прорвалась сквозь слои сдержанности этого мужчины и обнаружила, что нравишься ему так же, как и он тебе. Персонаж. Не ты.
– Нам надо держаться потише, – говорит Кэтрин. Они приехали через несколько минут после того, как я вошла, но эйфории в этот раз уже не было. – Патрик совершенно точно будет вести себя крайне осторожно, – добавляет она. – Секретность стала для него образом жизни.
– Не так давно вы говорили, что его заставляет рисковать одиночество, – возражаю я.
– Это не точная наука, Клэр.
– Не очень-то похоже на науку, – бормочу я.
– Мы выдвигаем гипотезу, а потом проверяем ее, – решительно говорит Кэтрин. – Если не получится, мы пойдем дальше.
– Он до сих пор не изобличил себя. – Впервые я слышу нотку разочарования в голосе Фрэнка.
– Я всегда говорила, что он может скрываться среди БДСМ-сообщества, но вряд ли будет его частью. В определенном смысле это и подтверждает наш последний эксперимент…
– Мы не можем обратиться к судье за ордером на основании того, что наш подозреваемый, похоже, обычный парень, – отрывисто говорит Фрэнк. – У нас ничего на него нет.
– Нет, – признается Кэтрин. – Но это пока.
Потому что там нечего искать.
Осознание этого обрушивается на мой мозг подобно молнии.
Патрик невиновен.
Я не озвучиваю свои мысли вслух. Отчасти потому, что знаю, Кэтрин посоветует мне не судить об этом, отчасти – потому, что пока я держу это знание в себе, это мой секрет. Что-то, чем я могу утешиться.
Как бы мне хотелось обнять Патрика…
Интересно, что нужно, чтобы Кэтрин и Фрэнк поняли: он не тот человек? И что же они сделают, когда этот момент наконец наступит? Неужели они просто исчезнут из жизни Патрика и будут ждать от меня того же самого?
Я не хочу, чтобы этот день наступил. Во всяком случае, пока. Я ясно это понимаю.
Или есть шанс, что все будет не так? Есть ли возможность, чтобы однажды мы с Патриком могли… Я едва осмеливаюсь облечь эту мысль в слова.
Может, у нас с ним что-то получится?
Это кажется почти невозможным, но, с другой стороны, ничто в этой сумасшедшей ситуации не следует какой-либо нормальной логике.
Фрэнк и Кэтрин уходят, все еще препираясь, однако я не могу расслабиться. Квартира меня угнетает. Оглядываясь на мусор и грязь, я понимаю, как это безвкусно, как одномерно, словно на съемках ужасной студенческой постановки или на шоу знаменитой ведущей, позволяющей себе кричать на всю аудиторию.
Это не я. И это не Патрик.
Змея, по-видимому, ночная, извивается сложным узлом у стены резервуара. Я понятия не имею, какого она пола, но в последнее время я стала называть ее Кэтрин.
Мне нужен свежий воздух.
Так и не переодевшись, я иду в клуб – просто для физической разрядки. Чтобы выйти на танцпол и почувствовать, что мое тело захвачено музыкой. У пожарного выхода стоит дилер, который дает мне две таблетки по цене одной, поскольку сейчас будний вечер.
К трем часам мое тело устает, а мозг все еще гудит. Я вспоминаю бар «Харлей» с мотоциклами, свисающими с потолка. И Брайана, австралийского бармена с кухонным полотенцем, заправленным в джинсы, выходящего со смены в три.
Конечно, когда я добираюсь до бара, он уже закрывается. Не нужно долго флиртовать, чтобы мужчина пригласил меня к себе, но по какой-то причине сегодня секс с незнакомцем уже не кажется магическим. Вместо чувства опасности и смелости это вызывает у меня ощущение некоторой бессмысленности.
Что бы и сколько бы Брайан ни говорил мне – я красивая, или удивительная, или страшная, или сумасшедшая, – человека, от которого я действительно хочу это услышать, все равно нет рядом.
Я возвращаюсь домой незадолго до полудня. В глазах песок, а во рту ощущение, будто флористы там расставляют цветы. Я вхожу и останавливаюсь как вкопанная, не уверенная в том, что вообще вижу.
За одну ночь это место преобразилось. Стены окрашены в нежный кремовый цвет. Черепа животных и реквизит комиссионки исчезли. Теперь здесь шведская мебель, диваны «Западный вяз», яркие турецкие ковры. Гитара и усилитель исчезли. Вместо них – высококачественные динамики «Сонос» шепчут классическую музыку. Рок-постеры на стенах сменили гравюры в выбеленных деревянных рамах. На стеклянном кофейном столике стопка книг по искусству о Джорджии О’Кифф и Тулуз-Лотреке. Словно по мановению волшебной палочки, змея превратилась в черепаховую кошку, лениво глядящую на меня с дивана.
– Ее зовут Августа, – говорит Кэтрин, выходя из соседней комнаты и видя, что я глажу ее уши.
– Да неужели?
– Думаешь, кошке нужно вымышленное имя? Разумеется, ее зовут Августа. – Где ты была?
– Мне нужно было отдохнуть. – Я указываю на новый декор. – Почему вы сменили интерьер?
Она смотрит на меня, пожав губы. На мгновение я думаю, что Кэтрин Лэтэм сейчас будет меня ругать, но она просто говорит:
– На будущее всегда бери ожерелье, хорошо? Нам нужно знать, что с тобой все в порядке.
– Микрофон был неуместен прошлой ночью, поверьте мне. Если только вы не хотите, чтобы у детектива Дурбана случился сердечный приступ.
Она игнорирует это.
– Отвечая на вопрос, я обдумала кое-что из того, что ты сказала. О Венере Черной и о Венере Белой. Возможно, тебе нужно быть больше Белой Венерой – чистой, элегантной красотой, которую он может вообразить оскверненной.
– Ух ты, – говорю я. – Вот это смена характера. Нужно обдумать…
– Ну, не думай слишком долго. У Патрика два билета на сегодняшний вечер.
– На «Гедду Габлер»? – спрашиваю я удивленно. Это постановка, которую я до смерти хочу увидеть. Билеты на нее почти нереально достать.
Она кивает.
– Он заедет в семь – на автоответчике сообщение. А пока постарайся немного отдохнуть. Честно говоря, Клэр, выглядишь ужасно.
Ему нравится моя квартира. Именно в таком месте Патрик и представлял меня. Скромно, но с безупречным вкусом.
Я извиняюсь за слабый запах краски, объясняю, что недавно сделала ремонт.
Мы берем такси до театра, проходим мимо объявления о распроданных билетах и очереди на возврат. Я удивляюсь, как Фоглеру удалось достать эти билеты. Впрочем, он богат. Стелла происходила из богатой семьи. Поскольку они не были разведены, когда она умерла, Патрик унаследовал каждый цент.
Фрэнк сказал мне, что это одна из причин, по которой полиция заподозрила неладное. Если подумать – здесь отсутствует логика, ведь вряд ли Патрик виноват, что его жена богата. Тем более то, в чем Кэтрин подозревает Фоглера, не имеет никакого отношения к деньгам.