Мне снова кажется, что Кэтрин одержима Патриком. Если бы это была пьеса, то сломить его – это ее задача. Так Станиславский называл всепоглощающую внутреннюю потребность персонажа, приводящую порой к трагическим ошибкам.
Я просто надеюсь, что в этом случае она осознает, что не права, пока не стало слишком поздно.
«Оставайся профессионалом, – говорю я себе. – Это просто игра. Всего лишь роль».
Даже когда я думаю об этом, то понимаю, что это уже не так. Если это вообще когда-то было правдой.
Патрик любит театр. Это очевидно еще до того, как мы усаживаемся на свои места. Кажется, он оживает, упиваясь нашим окружением, другими зрителями, гулом ожидания.
Его всегда тянуло к иллюзии, говорит Патрик, к идее, что одна вещь может скрывать за собой другую.
– Я мечтаю, что когда-нибудь напишу собственную пьесу о Бодлере и двух Венерах, – делится он со мной, пока мы ждем начала спектакля. – Похоже, эта история создана специально для театра. Не для такого вот классического театра, конечно же, – он должен быть экспериментальным, готовым иметь дело с действительно провокационным материалом.
– Как бы ты сделал это в пьесе?
Патрик Фоглер думает.
– Вероятно, я бы построил действие вокруг суда над Бодлером, когда «Цветы зла» были запрещены за непристойности. Я люблю хорошие драмы, где действие происходит в зале суда.
– И я.
– Неужели? – Патрик искоса смотрит на меня. – Лучший фильм с действием из зала суда?
– Это легкий вопрос. Точно не «Двенадцать разгневанных мужчин», хотя его и снял сам Сидни Люмет. Скорее уж…
– «Вердикт», – одобрительно завершает мою фразу Патрик Фоглер. – Автор сценария – Дэвид Мэммэт.
Я киваю.
– Правда, мой любимый киножанр – нуар. Особенно нью-йоркский нуар. Есть такой фильм «Лаура» с Джин Терни в главной роли.
– Я видел его, наверное, сотни раз. Помнишь ту часть, где…
Ожидание, когда погаснет свет, разговоры о фильмах и пьесах, которые мы оба любим… Мне приходит в голову, что этот вечер, вероятно, можно считать одним из лучших свиданий, какие только со мной случались. Конечно, если не думать о микрофоне и слушателях.
А я и не думаю. Или, по крайней мере, мой персонаж не думает, а просто наслаждается жизнью.
Первая половина спектакля проходит даже лучше, чем я ожидала. Я ассоциирую себя с Геддой – женщиной, которая вляпывается в полное дерьмо только потому, что ей скучно в повседневной жизни. Гедда постепенно погружается все глубже и глубже в ад своих поступков, пока окончательно не выходит из-под контроля. Играют актеры так хорошо, что в антракте мне даже не хочется говорить. Хочется оставаться внутри мира Ибсена, пока не придет время для второго акта.
Подхватив мое настроение, Патрик тихо говорит:
– Нам не нужно пока общаться, ждем продолжение.
Я слышу за спиной ядовитый голос:
– Конечно, переигрывание всегда нравится публике. Они ведь не знают ничего лучше, бедняжки. О, привет, Клэр!
Я пытаюсь ускользнуть, но слишком поздно. Это актер, некий Рауль. Друг друга Джесс.
– Дорогая, разве это не дикое зрелище?
Он подставляет мне щеку для поцелуя.
– Мне нравится, – слабо отвечаю я.
В этот момент Патрик возвращается с двумя пластиковыми стаканчиками вина. Он ставит их на стол и вопросительно смотрит на Рауля и его друзей, ожидая, когда их представят.
– Да? Возможно, когда не работаешь какое-то время, становится сложнее судить, – усмехается Рауль.
– Это Рауль, – неохотно говорю я Патрику. – Недавно он играл поющую крысу в мюзикле.
– Поющую белочку, если быть точным, – говорит Рауль. Вдруг он прищуривается. – Послушай-ка, Клэр, откуда у тебя этот странный акцент? Ты стала местной в надежде получить работу?
– Я слышала, второй акт лучше, – говорю я, чтобы отвлечь знакомого, но Рауль, начав, не собирается сдаваться.
– К теме акцентов: я недавно видел тот лакомый кусочек из бара «Харлей». Полагаю, вас можно поздравить? «Боже, как же хорошо нам было с Клэр прошлой ночью. Если бы мы трахались чуть сильнее, я бы кончил обрезанием».
Рауль идеально копирует австралийские гнусавые нотки в голосе Брайана. Его друзья льстиво смеются. Патрик тоже хихикает.
Он делает шаг вперед и обнимает Рауля за плечи, словно поздравляя с очень остроумной шуткой. Затем внезапно Фоглер резко опускает всю тяжесть своей головы на нос противника. Рауль падает на пол, как марионетка. Позади нас женщина в шоке ахает.
Молодой человек, стоя на коленях, мягко кланяется ковру. Из носа капают кровь и слизь.
– Хочешь посмотреть второй акт? – спокойно спрашивает Патрик. – Или нам лучше уйти?
– Неприятный тип, – говорит он, когда мы выходим. Моросит легкий летний дождик, но Патрик, кажется, его не замечает.
– Актеры могут быть такими говнюками, – неуверенно соглашаюсь я.
Мы идем на запад.
– А что, кстати, он имел в виду? – спрашивает Патрик, высматривая свободных таксистов.
– Что именно?
– О том, что ты не работаешь.
– О. – Я пожимаю плечами. – У меня была глупая мысль попробовать стать актрисой. Рауль и его друзья быстро дали мне понять, что это было лишь мое глупое честолюбие.
– Я думаю, это отличная идея. Тебе нужно нечто, способное задать направление твоей жизни. У тебя это хорошо получится. Ты должна попробовать поступить на театральную программу в Колумбии. Они занимаются частным обучением.
Появляется такси, и Патрик жестом останавливает машину.
– Восточный Гарлем, – говорит он водителю, придерживая для меня дверь.
– Я не могу позволить себе обучение, – говорю я, как только мы садимся и водитель снова выезжает на дорогу.
– Я одолжу тебе денег.
– Патрик, пожалуйста, не смеши меня.
– Что здесь смешного? Я могу себе это позволить. Потом я напишу собственную пьесу, и ты сыграешь главную роль.
– Ты ничего обо мне не знаешь, – говорю я. Я начинаю злиться. – Ты ничего не знаешь о нас. Я могу просто исчезнуть с твоими деньгами – вдруг я мошенница? Всякое бывает.
– Мошенница? – Кажется, Патрика эта ситуация забавляет. – Я думаю, я знаю все, что мне нужно знать о тебе, Клэр. Доверие – помнишь?
– Я узнаю про занятия, – бормочу я. – Но я не могу взять твои деньги.
Мы молча едем на север.
– То, что он сказал об этом австралийце… – начинаю я.
– Ты не должна ничего объяснять, Клэр. Пока ты не решишь, что хочешь быть со мной, с кем ты спишь – это твое личное дело.
– Патрик, хочу кое-что объяснить.
Я хочу, я действительно хочу. У меня почти непреодолимое желание рассказать ему все.
Я уверена, когда он узнает, что все это – глупая приманка, он почувствует себя обманутым, возненавидит меня. Для меня важно, чтобы Патрик не ненавидел меня.
Я открываю рот, чтобы сказать что-нибудь, остановить происходящее: какой-то намек, предупреждение или обещание.
Потом я думаю о Фрэнке и Кэтрин, следующих за нами в фургоне без опознавательных знаков. Они слушают. Рассчитывают на меня.
Нехотя я все-таки перетащила себя обратно, в сценарий.
– Кажется, я говорила, что потеряла близкого человека.
– Да, твой учитель Фэрбэнк.
– Я никогда не рассказывала, как он умер.
Он кивает.
– Я ждал, когда ты будешь готова поговорить об этом.
– Он не только был моим учителем. Он был женат. – Я смотрю в окно такси на мокрые размытые улицы. – Когда все стало известно о нем и обо мне, его уволили. Жена его бросила, и, конечно, не было ни малейшей надежды, что он получит другую работу по тому же профилю. Он закончил… – Я делаю глубокий вдох. – Это должно было быть двойное самоубийство, но у меня не хватило смелости довести дело до конца. С тех самых пор мне ни на что не хватает смелости.
Слезы стекают по щекам, и они не совсем уж фальшивые. Это слезы стыда за ложь, которую я говорю. Реакция на безвкусицу этой глупой истории.
Водитель резко тормозит, нажимает на клаксон, сворачивает на другую полосу. Патрик обнимает меня за плечи, чтобы я не свалилась с сиденья. Это приятно.
Я понимаю, что могла бы полюбить этого человека. Вместо этого я ему лгу.
– Вот почему я бросила колледж и приехала в Нью-Йорк, – добавляю я. – С тех пор я чувствую себя как человек, стоящий на краю трамплина для прыжков в воду. Слишком напуган, чтобы прыгнуть, слишком смущен, чтобы вернуться.
Патрик, я могла бы полюбить тебя.
– Ублюдок, – тихо говорит Патрик. – Презренный, трусливый, эгоистичный урод. Соблазнить тебя – это уже отвратительный поступок, а вот заставить согласиться с его жалкими сексуальными фантазиями… Эта мысль заставляет мою кровь кипеть, хотя ты говоришь – тебе понравилось. Однако возложить бремя своей вины и на тебя – это уже чересчур.
Я смотрю на него с удивлением.
– Неужели?
– Кто он такой, чтобы так с тобой поступить? Если бы он не был мертв, я бы убил его сам.
Патрик Фоглер улыбается и гладит меня по щеке. Я помню, как Рауль рухнул на ковер, и не сомневаюсь – он не шутит.
У моего дома он выходит. На мгновение кажется, что он собирается отослать такси, и мое сердце подпрыгивает, но затем Патрик наклоняется и говорит водителю:
– Подожди-ка минутку.
– Значит, ты не зайдешь? – робко замечаю я, когда он провожает меня до двери.
Он изучает меня. Дождь блестит в его волосах.
– Я тебе рассказывал, как закончились отношения между Бодлером и Белой Венерой?
Я отрицательно качаю головой.
– Я знаю, что они спали вместе, но у них так ничего и не вышло.
Патрик кивает.
– Бодлер сказал, что хочет помнить ее как богиню, а не как женщину.
Я смеюсь.
– Скажу тебе прямо – я не богиня. Может, даже наоборот.
– По-моему, секс может быть проверкой для любых отношений. Как сказал друг Бодлера Флобер, мы должны остерегаться прикосновений к идолам, чтобы позолота не осталась на наших руках.
Он протягивает руку и заправляет выбившуюся прядь волос мне за ухо.