– Как долго вы собираетесь меня здесь держать?
– До тех пор, пока вы не перестанете представлять опасность для других или для себя, Клэр.
– Когда же это произойдет?
– Вы делаете успехи, при этом лекарства могут ослабить непосредственные симптомы, но не решить основные проблемы.
– Так как же вы узнаете, когда я поправлюсь?
– Имеете в виду, какое поведение подскажет мне, что вы чувствуете себя гораздо лучше?
Я киваю.
– Не сомневаюсь, что если я все вам расскажу, то вы прекрасно сможете разыграть подобное поведение, – говорит доктор с легкой улыбкой. – Позвольте мне сформулировать так, Клэр: я узнаю, что вы на пути к выздоровлению, когда вы перестанете притворяться.
Нам нельзя было заходить в интернет, но в офисе администратора стоял старый компьютер, подключенный к сети. Я видела, что санитары проверяют «Фейсбук», когда рядом нет докторов.
Пациентам могут дать небольшую работу, чтобы хоть чем-то их занять. Я вызываюсь сортировать отходы, и это открывает мне доступ в офис. Я слоняюсь вокруг, перекладываю бумаги, подсматриваю, как именно нужно вводить пароль. Поздно ночью снова прокрадываюсь туда и вхожу в систему.
Я занимаюсь поиском «театрального расстройства личности». Появляется список ссылок, в основном психологические сайты.
Я узнаю, что театральное (по-научному гистрионное) расстройство личности – одно из психических расстройств кластера Б. Оно характеризуется постоянным стремлением к одобрению, импульсивностью, настойчивой потребностью соблазнять других, рискованным сексуальным поведением, непостоянством, манипулятивностью, поиском острых ощущений, страхом быть покинутым, пониманием значимости отношений, которых на самом деле нет, и склонностью к искажению, отвержению или неправильному интерпретированию реальности. Восемьдесят процентов диагностированных с этим заболеванием составляют женщины. Они склонны к попыткам самоубийства или повреждения самих себя. Я также узнаю, что слово «гистрионное» имеет отношение к ныне уже дискредитированному термину «истерия», который, в свою очередь, происходит от греческого слова «матка». В начале двадцатого века истерию лечили с помощью вибраторов, с тех пор, как было замечено, что страдающие – ими неизбежно были женщины – казались менее возбужденными после оргазма. За поколение до этого их просто запирали.
Другими словами, я не сумасшедшая. Может, я просто из тех женщин, которые исторически не очень нравились мужчинам-врачам.
Я вспоминаю, что сказала Кэтрин Лэтэм, когда мы впервые встретились: «Она не уверена в себе, импульсивна, эмоционально хрупка и несдержанна, не может справиться с отказом и, хотя с большим трудом пытается это скрыть, все равно жаждет одобрения как наркоман, страстно желающий получить дозу. Что я могу сказать, Фрэнк? Она – актриса».
Я помню, что почувствовала, когда она сказала: «Горжусь». Она точно знала, как играть со мной. Я должна стать образцовой гражданкой, без каких-либо признаков театрального расстройства, воплощением здравомыслия. Глядя на список еще раз, я понимаю, что мне просто нужно перестать флиртовать с Эндрю Бэннером и убедить доктора, что я такая же прямолинейная зануда, как он сам. Тогда, возможно, он и отпустит меня.
– Делаешь успехи, – признает Бэннер на следующей консультации.
– Значит, меня освободят?
– Мне бы не хотелось так скоро менять лекарства, Клэр. Именно эта комбинация препаратов требует пристального наблюдения за вами. Я буду рекомендовать оставить вас с нами немного подольше.
Как бы я ни была разочарована, держу ухо востро. Я даже не знала, что у меня будет слушание по пересмотру срока нахождения в больнице.
– Что ж, как вам будет угодно, – кротко отвечаю я.
В тот вечер я вернулась к компьютеру и занялась изучением процесса о принудительных мерах медицинского характера. Получается, что спустя шестьдесят дней больница должна обратиться в суд – подтвердить свое разрешение держать меня здесь. Согласно одному из найденных мною веб-сайтов: «Вы должны быть уведомлены, когда такое заявление подано, и вы имеете право возражать и быть представленными юридической службой психического здоровья или собственным адвокатом».
На мгновение у меня возникает видение – я стою перед судьей и произношу длинную драматическую речь, которая изменит все в моем деле. Я веду себя достойно и вежливо, но внутри горю решимостью. Как Шарлотта Ремплинг в «Вердикте».
Я
Мы здесь сегодня, чтобы защищать не человека, Ваша честь, а принцип. Принцип естественной справедливости.
Затем я отбрасываю эту мысль. Эти фантазии доказывают, что мое состояние не особо и улучшилось.
Это как уловка–22[18]. Если я выгляжу лучше, то, должно быть, из-за сильных лекарств, поэтому я должна остаться здесь. Если я не выгляжу лучше, то мне нужно больше сильных лекарств, поэтому, опять же, я должна остаться здесь. Я хочу кричать от несправедливости всего этого.
Я смотрю на экран, отчаянно пытаясь придумать какой-нибудь выход. Должен быть кто-то, кто может за меня поручиться. Кто-то, кто сможет рассказать судье о невыносимом давлении, которое на меня оказывали. Кто сможет поклясться в том, что хотя у меня, возможно, и есть расстройство личности, которое диагностировал доктор Бэннер, но давайте посмотрим правде в глаза: у какого актера его нет? Однако не оно толкнуло меня на обочину, а все эти головоломки доктора Кэтрин Лэтэм.
И тут до меня доходит.
В этой истории остался еще кое-кто. Он не будет ждать от меня вестей, но мне нечего терять. Его адрес электронной почты все еще у меня в голове, как и все остальное. Или то, что я чувствую к нему, заставляет меня верить, что он пойдет на контакт?
К черту. Не думай.
Веб-почта здесь заблокирована, но я могу получить доступ к почтовому серверу центра с компьютера. Я думаю, большинство людей откроют письмо, пришедшее из психиатрической больницы. На всякий случай я ставлю «Срочно. Патрик. Прочитай. Это не спам!» в теме.
Дорогой Патрик,
пожалуйста, не удаляй это письмо. Во всяком случае, пока не прочтешь.
Я застряла в психиатрическом центре где-то к северу от Нью-Йорка. Мой врач, парень по имени Бэннер, убежден, что я сумасшедшая, отчасти потому, что я совершила ошибку, рассказав ему о докторе Лэтэм и обо всем остальном, а отчасти потому, что я неправильно поступила в тот день, когда покинула твою квартиру.
Я могу представить, что они рассказали обо мне, таким образом заставив тебя присоединиться к плану Кэтрин. (Они придумали довольно ужасные вещи. Кстати, и о тебе тоже придумали кое-что ужасное, но это другая история.) Пожалуйста, поверь – все это неправда.
Почему я пишу именно тебе? Потому что я все еще убеждена – несмотря на всю ложь и притворство, между нами была связь. Настоящая связь. Доктор Бэннер сказал бы, что я так думаю лишь по причине своей неадекватности, со склонностью искажать, отвергать или неверно истолковывать реальность, но дело в том, что я актриса. Я знаю: есть вещи, которые невозможно подделать.
Скоро будет слушание, которое определит, как долго я могу здесь находиться. Единственные люди, которые могли бы подтвердить, что произошло на самом деле, – это Кэтрин Лэтэм и детектив Дурбан, но они исчезли. Патрик, если бы ты мог написать что-нибудь, да что угодно, лишь бы доказать – я не настолько безумна, как они думают, то это бы действительно помогло. Возможно, ты мой единственный шанс.
Твоя старая противница / любовница / родственная душа,
У меня уходит много времени на написание письма. Я не делала ничего, требующего таких умственных усилий с тех пор, как приехала сюда. Я ставлю три поцелуя после своего имени, затем удаляю их. Я чувствую себя опустошенной. Когда пытаюсь прочитать письмо, слова извиваются и танцуют на экране.
Ну, либо это сработает, либо – нет. Я нажимаю «Отправить» и мгновенно начинаю беспокоиться, что буду выглядеть в его глазах чересчур нудной и печальной.
Когда я выхожу из системы, меня охватывает другой страх. Патрик не удалит письмо. Скорее всего, он отправит его обратно в больницу. Доктор, в свою очередь, будет использовать его на слушании. Это будет выглядеть как еще одно доказательство – я именно такая, как говорит Эндрю Бэннер.
Размышляя о том, что я только что написала, холодею. Не думаю, что смогу долго это выносить. Это равносильно тому, как если бы я написала, что могу навредить себе. Мои комментарии о Бэннере – доктор хочет, чтобы я осталась, – могут быть истолкованы как чистой воды паранойя. То, что я говорю о Патрике и нашей предполагаемой связи, – это классический вариант развития событий в случае наличия у женщины театрального расстройства: отношения, которых на самом деле нет. Волна тошноты обрушивается на меня, когда я понимаю, что вместо того, чтобы помочь себе, я делаю только хуже.
Патрик не отвечает. Сейчас время между семестрами, и он может не проверить свой университетский адрес электронной почты.
Легче поверить в это, чем думать, что он просто посмотрел на письмо и нажал «Удалить».
Я возвращаюсь к компьютеру и изучаю, как необходимо защищать свои права на слушаниях о принудительном лечении. Ответ – никак, если у тебя нет денег. Судья обычно принимает сторону врачей психиатрической больницы. Единственный способ опровергнуть их показания – нанять частного психиатра, чтобы тот поставил еще один диагноз. Хотя, даже если бы я могла себе это позволить, поможет ли мне это? Мои мозги забиты лекарствами доктора Бэннера?
Я гуглю имя Эндрю Бэннера. Появляется страница персонала центра. Из нее я узнаю, что кандидат наук Эндрю Бэннер имеет «особый интерес к расстройствам личности кластера Б, включая пограничное, театральное и нарциссическое расстройства личности, по которым он имеет в соавторстве несколько работ».