Странно, поскольку именно здесь на меня в любое время может быть направлена дюжина глаз, и я обычно так себя не ощущаю, но я качаю головой и продолжаю бежать.
Когда я делаю еще один круг, то снова чувствую то же самое, в той же части парка. Невольно волосы на затылке встают дыбом. Я останавливаюсь и смотрю вверх.
Высоко надо мной, на ступенях, ведущих вниз со стороны Гарлема, стоит фигура.
Фрэнк Дурбан.
Во всяком случае, я уверена, что не обозналась. Мужчина находится слишком далеко, чтобы была возможность отчетливо его разглядеть. Скорее всего, стоит, как обычно: большое тело прислонилось к балюстраде, одно плечо повернуто, словно болит.
Мгновение я не двигаюсь, а затем бегу к нему, уворачиваясь от деревьев и перепрыгивая через собачий поводок, который угрожает запутать мои ноги. Четыре лестничных пролета зигзагами поднимаются по крутому склону, и я бегу по ним. Мои ноги и легкие горят, но там никого нет. Я останавливаюсь, тяжело дыша, и оглядываюсь.
Может, мне показалось. Всю дорогу до квартиры я то и дело оборачиваюсь, но никто не опускается на одно колено, чтобы завязать шнурок, и не ныряет в дверной проем, или делает еще что-то, как в кино.
К тому времени, как я прихожу домой, я убеждаю себя – мне это только показалось. В конце концов, с чего бы Фрэнку интересоваться мной сейчас? Учитывая, что он на больничном, Кэтрин исчезла, а Патрик подал в суд на полицию Нью-Йорка.
Я останавливаюсь, взбудораженная мыслью, которая секунду назад появилась в моей голове.
Вдруг это неправда?
Я только слышала от Патрика, что он подает в суд на кого-то. Больничный Фрэнка может быть прикрытием, чтобы объяснить его отсутствие на операции. И Кэтрин… Может, она и исчезла, но она где-то здесь. Я это чувствую. Она манипулирует мной. Я участвую в ее играх.
Ощущая приступ тошноты, я понимаю, что произошло на самом деле. Я снова попала в их ловушку, посылая отчаянные письма Патрику из Гринриджа. Представляю, как Кэтрин читает их, задумчиво постукивая ручкой по губам.
Кэтрин
Кажется, операция не может так просто закончиться.
Фрэнк
Ты же не предлагаешь нам использовать Фоглера? Клэр ни за что ему не поверит.
Кэтрин
Почему нет? Ясно, что Клэр все еще одержима им. Что, если он войдет в Гринридж как рыцарь в сияющих доспехах?
Фрэнк
Это не сработает. Она и раньше была параноиком. Кэтрин, нам нужно чем-то ее отвлечь. Найти настолько заманчивую вещь, что Клэр пойдет на любой риск для достижения цели.
Кэтрин
Чего хочет Клэр Райт больше всего на свете?
Фрэнк
Тебе лучше знать, ты – психиатр.
Кэтрин
Иметь благодарную публику.
Спектакль.
И правда, почему Патрик вдруг написал пьесу? Это самая большая, самая блестящая приманка, какую только смогла придумать Кэтрин?
Бесподобная, провокационная роль, написанная специально для меня. Уникальная, почти невероятная возможность сыграть ее на нью-йоркской сцене вместе с профессиональным актерским составом.
Невероятно… Я, как полная дура, позволила себе поверить в это.
Я открываю дверь квартиры и вхожу внутрь.
– Патрик?
Ответа нет, но, кажется, теперь все изменилось. Все может происходить только в моей голове, однако у меня не пропадает ощущение, что это место слушает меня. Я иду в ванную и присаживаюсь на корточки у умывальника, ощупываю фарфоровую поверхность, как полицейский обыскивает ноги подозреваемого. Ищу провода.
Ничего.
Я лихорадочно проверяю шкаф с бельем, вытаскиваю аккуратно сложенные полотенца, бросаю их на пол, но и там ничего нет. Нет распределительной коробки, напоминающей злобного паука, связанного своей паутиной со множеством злых детенышей по всей квартире.
Впрочем, я понимаю, что они не повторили бы той же самой ошибки, проложив провода в тех местах, где я находила их раньше. Я отвинчиваю осветительные приборы один за другим. Ничего. В кухне, в спальне, в прихожей тоже.
Я смотрю на свой телефон, лежащий на кофейном столике. Конечно. Они могут слушать через микрофон на смартфоне. Это так же просто, как загрузить приложение, и вы никогда не узнаете, как они провернули подобное.
К возвращению Патрика я уже все прибрала. Полотенца и простыни снова аккуратно сложены в шкафу, светильники собраны, а я на диване учу роль.
– Привет, – говорит он, подходя поцеловать меня. – Как прошла сегодняшняя репетиция?
– Очень хорошо, – легко отвечаю я. – Эйдан говорил о некоторых произведениях, способных вызвать у нас прилив вдохновения. Мы смотрели старые пленки с «Весной священной» Стравинского.
– Того Стравинского, который спровоцировал в свое время бунт?
Я киваю.
– И мы говорили о том, должна ли быть в искусстве самоцензура. Нормально ли показывать самоубийство на сцене, если таким образом мы можем побудить кого-то из зрителей повторить этот поступок. В большинстве этих дискуссий Лоренс и Няша оказывались на противоположных сторонах. Няша считает, что мы все должны нести ответственность за наши действия, а Лоренс утверждает, что мы не можем отвечать за поступки других людей.
– Это очень напоминает один из моих семинаров первого года, – говорит Патрик со вздохом.
Я смотрю, как он идет на кухню и начинает доставать ингредиенты из шкафов.
– Многие режиссеры так начинают. Потом мы перейдем к играм на доверие.
– Игры на доверие, – повторяет он, глядя на меня с улыбкой. – Мы с тобой, насколько я помню, играли в некоторые.
– Верно. Полагаю, их в свое время предложила Кэтрин.
Патрик кивает.
– Я сегодня видела Фрэнка Дурбана, – небрежно добавляю я.
– Фрэнка? Где?
Патрик выглядит удивленным.
– Морнингсайд-парк. Он наблюдал, как я бегаю.
Патрик хмурится.
– Маловероятно.
– Ну, я точно видела его.
– Как близко он находился от тебя?
– Достаточно близко, – отвечаю я, внимательно наблюдая за ним. Если бы они обсуждали это, Фрэнк бы все преуменьшил.
Фрэнк
Она была недостаточно близко, чтобы меня рассмотреть. Просто скажи ей, что она, должно быть, ошиблась.
– Как странно, – говорит Патрик, поворачиваясь к холодильнику. – Я думаю, это происшествие не давало ему покоя из-за судебного процесса и всего остального.
Патрик достает немного эстрагона и начинает рубить его.
– Да, и как же идут дела? – спрашиваю я так же небрежно.
– Как всегда бывает в этих случаях – медленно.
Он останавливается с ножом в руке.
– Кстати, Клэр, мой адвокат хочет, чтобы доктор Феликс написал отчет о твоем психическом здоровье. Хорошо?
– Да, конечно.
– Очень важно подчеркнуть, сколько страданий тебе причинила нью-йоркская полиция, но мы, вероятно, должны попытаться преуменьшить любое предположение о паранойе.
– О, это очень умно, – говорю я.
– Ты сейчас вообще о чем?
– Твой адвокат, – объясняю я. – Очень умно с его стороны подумать об этом.
– Ну, я ему и плачу за такие умозаключения.
Патрик хмурится.
– Клэр, все в порядке?
– Я знаю, что ты все еще работаешь на полицию, – без обиняков заявляю я.
– Что-что? – Он выглядит искренне озадаченным.
– Спектакль. Ты ведь написал эту пьесу как приманку.
На мгновение он выглядит настороженным.
– Это была идея Кэтрин, не так ли? – наступаю я. – Она думает, я все сделаю ради такой роли. Я должна признать, она права. – Я хватаю телефон. – Слышишь, Кэтрин? Ты была права.
– Клэр, – озабоченно говорит Патрик, кладет нож и подходит ко мне. – Клэр. Что происходит? Ты говорила до этого, что скучаешь по нашим играм. Это что, тоже игра? Ты изобретаешь что-то несуществующее, просто чтобы иметь побольше проблем? Или действительно веришь в эту чушь? Честно говоря, ты меня пугаешь. – Он делает глубокий вдох. – Да, я написал пьесу как приманку, в каком-то смысле. Я написал ее, потому что хотел видеть тебя рядом со мной. Это – единственная вещь, которая могла произвести на тебя впечатление.
«Ох, Патрик, Патрик – думаю я. – Даже твое красивое имя звучит скользко. Патрик – шляпа фокусника. Хитрый Патрик. А мое имя – Клэр – легче воздуха».
– Докажи, что не работаешь с ними! – прошу я.
– Черт возьми, Клэр, как же я могу доказать?
Лицо Патрика напряжено от гнева.
– Не знаю, – отвечаю я. – В этом и есть основная проблема. Тем более, как мы можем снова доверять друг другу, если оба знаем, как хорошо лжем?
На репетициях мы переходим к играм. Игра «Стенка»: вы бежите на стену с завязанными глазами и полагаетесь на коллег-актеров, которые должны вас поймать. Зрительный контакт, который возникает, когда вы соединяетесь и смотрите друг другу в глаза, вызывает взрыв чувств: дружбы, похоти и зависти.
Глядя на Лоренса, я думаю: невероятно, ведь он понятия не имеет, что я сейчас о нем думаю.
А еще – «Глиняная игра», в которой один актер изображает статую, а другой должен вылепить ее, двигая ее конечностями, регулируя выражение, чтобы показать определенную эмоцию, которой статуя не обладает. Няше в процессе ваяния достается слово «томная», и я удивляюсь, как могу изменить баланс ее тела простым толчком по плечу. Она как прекрасно сделанная машина – все в идеальном противовесе.
Что касается Лоренса, которого попросили изобразить слово «гордость», то я могу только поправить его плечи и приподнять подбородок, чтобы сделать его более внушительным. Я вижу, Няша улыбается тому, как нелепо он выглядит.
Лоренс улыбается девушке в ответ, и я понимаю – он подумал, что актриса с ним флиртует. Я чувствую гнев. Не из-за него, а из-за нее. Это последнее, что мне нужно. Девушка влюблена в моего партнера. Как будто все и так недостаточно сложно.
Наконец мы беремся за текст и изучаем персонажей. Меня привлекает загадочность Аполлонии, тем более что пьеса так и не раскрывает нам, о чем она думает. Но для репетиции подобный расклад невозможен: мне нужно знать, о чем она размышляет, иначе я не смогу убедительно ее сыграть