«Хотите зайти?» – спрашиваю я.
Она качает головой. «Я предпочитаю старинные церкви. Всегда кажется, что они немного разваливаются на части, – смеется она. – Прямо как я».
Мы выходим из города по однополосной дороге, которая ныряет под шоссе. В туннеле темно, над головой шумит уличное движение. На другой стороне шоссе земля совсем плоская и по колено заросшая травой. Над головой парят стервятники. Больно щуриться на солнце.
Это страна сиесты, где люди днем остаются дома и спят. Опустив головы, мы следуем по желтым стрелкам до шоссе и идем вдоль ограждения. Трое паломников на велосипедах притормаживают, проезжая мимо нас.
Я указываю на шины: «Должно быть, здорово так спускаться вниз».
«Здорово, – говорит один из них, и на его лбу вздуваются вены. – Но сначала всегда приходится подниматься в гору».
Он переключает передачу, велосипед издает щелкающие звуки, и двое других следуют за ним, становясь все меньше и меньше, пока три точки не сливаются с голубыми холмами.
Мы останавливаемся, и Кэт опирается на свою трость, покрытую лаком темного оттенка красного дерева, с вырезанным набалдашником в виде головы орла. Слева от нас, за кустами, растет большое дерево с толстым сучковатым стволом. Тень под ним выглядит заманчиво.
«Давайте перекусим».
Наши ботинки поднимают пыль, которая застревает у меня в горле, вызывая кашель. Подойдя к дереву, мы тут же сбрасываем наши рюкзаки.
«Боже, – говорит она, тяжело дыша, – это была чертовски хорошая идея».
Мы спокойно сидим на рюкзаках, наслаждаясь простым удовольствием от тенистого дерева в жаркий день.
«Ну что ж, – она открывает свой пакет и достает авокадо, помидор, длинную красноватую колбасу, пакетик зеленых оливок, буханку хлеба и несколько салфеток, которые служат нам скатертью. Все, что у меня есть, – это брусок сыра и батончики мюсли. Я разворачиваю сыр, края которого становятся резиновыми в моих руках, и добавляю его в общую кучу. Она нарезает все, кроме оливок.
«Только взгляни, – говорит она, аккуратно раскладывая еду рядами, – у нас тут настоящий обед».
Мы едим бутерброды с авокадо, помидорами и сыром. Закусываем чоризо – испанской колбасой, толстой снаружи, жирной и маслянистой внутри. Просто вкуснятина.
«Обалденно, – говорю я, и мое настроение улучшается. – Спасибо».
Она ласково улыбается. Морщинки в уголках ее глаз разглаживаются.
«Итак, – спрашиваю я, – как вы стажировались в Африке?»
«На самом деле все довольно просто. Видишь ли, мой муж работал в Нигерии. Стоило нам только добраться туда, как через пять дней его руководство поинтересовалось, могу ли я поработать местным врачом. У предыдущего был нервный срыв, – она смеется, затем откусывает от своего сэндвича и задумчиво жует. – Я – врачом? Медсестры в мое время так не поступали. Они просто делали то, что им велел врач. Тогда я сказала, что не буду брать никаких денег, потому что боюсь кого-нибудь убить».
«Обучение без отрыва от производства, да?»
«Да, но мне повезло. Врач составила список самых распространенных заболеваний в этом районе. Двумя основными из них были гонорея и малярия, причем гонорея занимала первое место. Перед уходом она дала мне список и напутствовала меня: “Если больной скажет, что у него семейные проблемы, значит, это гонорея”. Когда они приходили с этим в первый раз, она давала им таблетки. Если они появлялись во второй раз, подцепив болячку снова, она делала им укол».
«Итак, в свой первый день я сидела в такой модной приемной, позади меня стояли пузырьки с таблетками, на столе лежали медицинские книги и мой французский словарь. На мне был элегантный белый халат, и я так нервничала, что мои колени стучали о стол. Первый пациент пришел и сказал, что у него семейные проблемы, поэтому я просто дала ему таблетки. Я не знала, как его осмотреть, я даже не знала, на что обращать внимание. Я никогда раньше не сталкивалась с гонореей».
Я смеюсь: «Не самое приятное зрелище».
Ее глаза слегка прищуриваются.
«Раньше я работал в отделении неотложной помощи, – поясняю я. – Много чего повидал».
«А-а-а», – говорит она, берет бутыль, делает глоток и прислоняет ее к ботинку.
«Итак, со списком все получилось?» – спрашиваю я.
«В самом начале да, – она кивает. – Часто я просто просматривала ее список и лечила пациентов по нему. Это было проще простого. На самом деле это мог бы сделать любой. Но постепенно я научилась. Я занималась, читая медицинские учебники и работая со своими пациентами, и когда мне что-то было не понятно, я везла их за сто пятьдесят миль к врачу и училась у него, – она делает паузу. – Ну, я не сбрасывала свои сабо».
«Что это значит?»
«Выражение, по-моему, с севера Англии. Раньше там носили сабо или что-то в этом роде. Это значит, что я не умерла и не совершила какой-то серьезной глупости». Она откусывает зеленую оливку: «Ох уж эти испанские оливки, они просто восхитительны».
Некоторое время она задумчиво жует.
«В любом случае то, чему я научилась, идеально подходило мне для работы в киноиндустрии, потому что там я занимаюсь диагностикой и лечением. Нас, медсестер, никогда не учили всему этому».
Она доедает бутерброд и вытирает крошки с губ.
«Сегодня все сильно отличается от того, как было раньше, когда я начинала. Это хорошо, но не всегда. Когда мы стажировались, нас учили делать такие вещи, как переодевать пациента или обмывать его».
Мне нравится, что она произносит «обмывать» как «обмыва-а-ать». Так очаровательно, так по-английски.
«Обмывание – это очень важно, – продолжает она. – Особенно для пациента. Ты такой уязвимый в больнице, и вот приходит кто-то, чтобы вымыть тебя, твои интимные места и все такое. Это был щадящий процесс, когда мы обмывали по одной части тела за раз, и это занимало некоторое время. Нас учили успокаивать пациента».
Она протягивает пакет с оливками, и я пробую одну. Она права. В солоноватой на вкус оливке в жаркий день есть что-то особенное.
«Мой младший сын – медбрат. Его не учили таким вещам. Его просто отправили к пациентке и велели вымыть женщину. Бедный мальчик – он не знал, что делать. Он поспешно вытер ее тут и там, и на этом все закончилось. Медицина кое в чем улучшилась, в то время как остальное пошло прахом. Я думаю, они забыли о самом важном».
Я сажусь: «И что же это?»
«Любовь, – говорит она. – Ты должен любить своих пациентов. Это как готовить. Когда блюдо приготовлено с любовью, это чувствуется».
Любовь. Француженка, Лоик, Розанджела и эта женщина.
«Поэтому каждый день, когда я работаю на съемочной площадке, я начинаю с того, что наполняю стальное ведерко медикаментами и совершаю обход, раздавая съемочной группе витамины. Вот это простое действие – раздача витаминов – заставляет их чувствовать заботу. Это позволяет им ближе узнать меня. А если они знают меня, то чувствуют себя достаточно комфортно, чтобы прийти ко мне. Понимаешь, это действительно работает. Они приходят ко мне. У меня есть табуретка, ведерко и деревянный ящик. Они сидят на ящике и рассказывают мне о своих похмельях, расставаниях, обо всей своей жизни. Я держу их за руки, слушаю, лечу их раны. В этом много личного».
Она делает долгую паузу: «Что бы человек ни делал, он должен делать это с любовью». А с кем бы я ни заговорил в этом походе, к этому сводятся все разговоры.
«Однажды, – рассказывает она дальше, – я работала в Турции на съемочной площадке. Меня приехал навестить мой младший сын. Мы разговаривали, смеялись. И вот он отошел понаблюдать за какой-то местной птичкой – он много интересовался ими, пока был там, – а ко мне подошел продюсер картины. Оказывается, он тоже наблюдал за нами. Он был слегка навеселе после ужина. И вдруг он говорит: “Вы с сыном так любите друг друга. Я всю свою жизнь был эгоистом. Никогда не испытывал ничего подобного”. Он заплакал. Я не знала, что ему ответить, поэтому просто обняла его и поцеловала. Члены нашей группы, оказавшиеся поблизости, должно быть, подумали: “Чем это там Кэт занимается?”».
Она хихикает, закуривает сигарету, затягивается и смотрит на изрезанную равнину. Она убирает седые волосы с глаз.
«На что это похоже? – спрашиваю я. – Находиться на съемочной площадке, работать с кинозвездами?»
Она пожимает плечами. «Актеры, когда они приходят поговорить со мной, точно так же сидят на моем ящике, как и все остальные. Но бóльшую часть времени я разговариваю с другими членами группы. В любом случае актерам приходится общаться со слишком многими людьми, – она выдыхает, из ее ноздрей вырываются струйки дыма. – Я помню одну актрису, она была немного не в себе. К тому же довольно знаменита. С ней были личный тренер, травник, гомеопат и персональный помощник. Помощница готовила ей еду. Как-то раз врач-гомеопат заболела, и мне пришлось ухаживать за ней, что было довольно забавно, если вдуматься».
Я смеюсь. Она откидывается на свой рюкзак и стряхивает пепел с сигареты.
«Но на съемочной площадке есть и множество других людей – плотников, электриков, водителей, уборщиков туалетов, – именно с ними я провожу свое время. Никто не обращает внимания на уборщика туалетов, но я думаю, что он достаточно важный человек. Видишь ли, жизнь может стать довольно трудной без чистого туалета».
Это правда. Чистая уборная – это одна из первых вещей, которую учишься ценить во время пешего туризма. Особенно в Индии.
«У меня есть теория насчет мужчин и туалетов», – говорит она.
«Да ну?»
«Однажды на съемочной площадке я сидела в передвижном туалете и услышала, как в соседней кабинке переговаривались мужчины. На самом деле это глубокая философская штука. Так что у меня есть теория, что мужчины говорят о своих чувствах только тогда, когда мочатся».
Она ждет, когда я перестану смеяться.
«Киношники, – она качает головой, – они все так усердно работают. Люди, которые устанавливают освещение и монтируют декорации, работают в ужасных условиях – иногда по двадцать часов в день, и никому до них нет дела. Когда я работала на съемках фильма в Турции, этим людям пришлось тащить огромные светильники на вершину горы в четыре часа утра, работать весь день и спускать их, после того как все разошлись по отелям. Затем они повторили все это на следующий день. Просто ужас, – чуть вздрогнув, она смотрит на меня. – Ох, я все болтаю и болтаю, как будто у меня словесный понос. Ты там еще не уснул?»