«Все в порядке. Я вас с удовольствием слушаю», – я говорю вполне серьезно.
«Ладно, – отвечает она, улыбаясь, – ты уж останови меня, пожалуйста, если я увлекусь. Ты же знаешь, с меня станет».
Она делает последнюю затяжку, бросает сигарету и давит ее ботинком. Бросает взгляд на шоссе.
«Думаю, нам пора двигаться дальше».
Я совершенно забыл о сегодняшнем походе. Я тоже смотрю на шоссе: мерцающая черная линия, уходящая за горизонт. Мы упаковываем оставшиеся продукты.
«Знаешь, – говорит Кэт, – я вспоминаю один случай, когда у нас было особенно много работы, ужасно много. Я работала с половины шестого утра до половины двенадцатого ночи. Сколько это часов? Шестнадцать, восемнадцать?»
«Очень много».
«В общем, в ту ночь я принимала ванну с бокалом вина в руке и внезапно разозлилась. Я была так зла на то, как они изматывают людей. Прямо там я придумала страстную речь, чтобы высказать ее продюсеру. На следующий день он был на площадке, сидел в одиночестве, и я подумала, что должна ему все сказать. Потом я подумала: “Нет, это безумие”, но все равно заставила себя пойти. В общем, подошла я к нему – колени у меня, конечно, дрожали, и я сказала: “Нам надо поговорить”. Он спросил: “Точно надо?” Я сказала: “Да, надо”. И он медленно встал. Он был стариком: ему, должно быть, было за семьдесят. Мы пошли прогуляться в поле. Когда я планировала речь, я воображала, что усажу его на свой табурет и произнесу эти слова, но мы с ним просто гуляли».
Ее голос становится тише, и я пододвигаюсь ближе, чтобы расслышать ее.
«Я сказала ему: “Я хочу рассказать вам о своем рабочем дне. Вчера я работала с половины шестого утра до половины двенадцатого ночи. Я принимала пациентов каждые восемь-десять минут, и последний, кто ушел от меня, был в слезах от тяжелой работы. Взрослый мужчина в слезах! Это неправильно”.
Он стоял передо мной – невероятно богатый человек, – и я посмотрела на него и сказала: “Знаете, деньги – это еще не все. Вы заставляете людей работать так тяжко, что они теряют свою страсть. Почему бы им не работать пять дней в неделю вместо шести? Относитесь к ним хорошо, и они отдадут вам себя полностью”».
«Неужели он сдался?» – я был восхищен этой женщиной.
Она кивает: «На какое-то время. Но бедняга закоснел в своих убеждениях».
Мы добираемся до шоссе, асфальт блестит от пятен тающего гудрона. Вдоль дороги вьется узкая грунтовая тропинка. Кэт идет впереди, а я следую за ней. Она идет медленно, и хотя больше всего на свете я сейчас мечтаю о прохладном душе в приюте, я подстраиваюсь под ее темп.
Холмы впереди подернуты дымкой. Периодически появляются грузовики и легковушки: они становятся ближе, четче, и когда они проезжают, я вижу водителей в солнцезащитных очках. Здесь нет ни тени, ни места, где можно остановиться и отдохнуть. Сейчас обеденное время. Мы продолжаем двигаться дальше.
Когда тропинка расширяется, мы снова идем рядом. Ее скулы ярко-красные, а волосы над ушами слиплись от пота.
«Ты чувствуешь этот запах?» – спрашивает она, принюхиваясь к воздуху.
Все, что я чувствую, – это жара. Я вижу ее, ощущаю ее, пробую ее на вкус. «Нет, а что?»
«Запах Камино. В нем есть и уличное движение, и красное вино, и сыр, и дождь, и дымчатые горы вдалеке».
«Вы все это чувствуете? Здесь?»
«Ну, я немного приукрашиваю. Но у Камино есть свой запах. Он меняется по мере того, как ты продвигаешься вперед, но чувствуется всегда. Ты понимаешь, что я имею в виду?»
Я не понимаю и качаю головой.
«У каждого места, у каждой страны свой особый запах. Я помню, как уезжала и возвращалась домой, и все вокруг пахло сажей. Стоит выйти из самолета и пройтись по взлетно-посадочной полосе – мокрой от дождя, конечно, это же Англия, – и в воздухе чувствуется запах сажи. То же самое – когда уезжаешь за границу. Разные запахи. Карачи: запах специй и иностранцев. В Дубае мы вышли из самолета пешком, и я была так взволнована. Я твердила детям: “Принюхайтесь! Разве это не экзотика?” А они, наверное, думали: “О, маму снова понесло”».
Я делаю глубокий вдох, вспоминая свежий воздух Гималаев, индийские храмы, пропитанные ароматом благовоний, волосы моей тети, пахнущие сандаловым деревом. Проезжает грузовик, и я вдыхаю горячий выхлоп. «Ну, – говорю я, когда перестаю кашлять, – прямо сейчас Камино пахнет дизельным топливом».
«Конечно, – говорит она, смеясь. – Имей в виду, запахи не всегда приятны».
Тропинка сужается, и, двигаясь в нескольких дюймах от машин, мы молчим. Я достаю из кармана батончик мюсли и предлагаю ей, но она отказывается. Шоколад растаял, и внутри он липкий. Я медленно ем батончик, облизывая пальцы.
«Слушай, – спрашивает она, закуривая сигарету, – что ты собираешься делать после Испании?»
«Пока не знаю, – говорю я. – Там видно будет».
Она вытирает пот с лица.
«Мне кажется, ты уловил суть, – говорит она. – Если в твоем возрасте ты уже понял, что все, что тебе нужно делать, это, так сказать, плыть по течению, то ты уже преуспел. В любом случае нужно верить в то, что жизнь все сама расставит по местам».
«Наверное, – говорю я. – Но я иногда задумываюсь, не пора ли мне стать серьезней. Начать строить планы».
«Я не люблю строить планы, – говорит она. – Я позволяю жизни разворачиваться. Конечно, иногда приходится строить планы, но я предпочитаю наблюдать и видеть, как эти планы согласуются с обстоятельствами».
На нашем пути начинают появляться дома. Захлопнутые ставни, лужайки, покрытые пятнами бурой травы. Все замерло, кроме транспорта или случайной птицы. Затем тропинка снова расширяется, наши тени на земле удлиняются. Иногда мимо нас проходят другие паломники, но никто не замедляет шага, чтобы заговорить.
Дорога превращается в одну длинную полосу домов и многоэтажек с магазинами на нижних этажах: их белые стены такие яркие, что на них трудно смотреть под солнцем. Мы проходим мимо большого дома, основная часть которого скрыта за высокими стенами. Камеры наблюдения следят за нами у ворот.
«Кто бы ни жил в этом доме, – печально говорит Кэт, – они, должно быть, живут в вечном страхе».
Когда мы добираемся до приюта в Вильядангосе – нашем пункте назначения на этот день, – наш темп снижается до скорости улитки. Узкий коридор внутри ведет в крошечные комнатки, каждая из которых заставлена двухъярусными кроватями. Я вижу, как женщина помогает мужчине ковылять босиком по кухне.
Полезный совет из моих пехотных дней: использовать тальк. Посыпьте им ноги, насыпьте в носки. Он уменьшает трение и впитывает влагу. Результат – практически полное отсутствие волдырей.
Я рассказываю им об этом способе и делюсь с ними своими драгоценными запасами. Когда я вижу, как Ник ковыляет мимо, я молчу. Уж очень забавно наблюдать, как он морщится при каждом шаге.
После ужина я присоединяюсь к бразильцам на лужайке. Мы садимся в круг, и они поют своими прекрасными, мягкими португальскими голосами. Откинувшись на прохладную траву, зарываясь локтями в грязь – ночное небо над головой, пустая улица впереди, приют, полный паломников позади, звуки пения, танцев и смеха вокруг меня, – я думаю о любви и о Сью. И хотя ее у меня больше нет, она когда-то любила меня, а я ее. По крайней мере, это было в моей жизни.
День двадцать шестой
Мы с Кэт переходим по длинному мощеному мосту через реку Орбиго. Он назван Эль-Пасо-Онросо – Перевал чести – в честь случая, произошедшего здесь летом 1434 года, когда леонсийский рыцарь поклялся сломать триста копий. И все потому, что его отвергла женщина. Претенденты съехались со всей Европы, и тридцать дней спустя было сломано триста копий. Этот человек действительно сдержал клятву. Затем он отправился в Сантьяго-де-Компостела, чтобы поблагодарить святого Иакова за свою победу.
Однако он так и не заполучил девушку. Возможно, вместо этого она отдала руку и сердце какому-нибудь средневековому как-там-его-зовут. Мужчины. Кажется, мы никогда ничему не учимся.
Мы с Кэт идем медленным шагом, но мне все равно. Приятно быть с ней, видеть то, на что она обращает внимание, слушать ее смех. Она указывает на деревья, цветы, птиц и называет их, рассказывая истории из своей жизни.
Ветер разносит запах полей, над головой простирается большая голубая чаша неба, и я думаю про себя: я счастлив. Это меня удивляет. Мысль улетучивается так же быстро, как и появилась, но оставляет после себя приятное теплое чувство в моей груди. Оно напоминает мне о том, как я встретился в Индии со своей бабушкой, и она обняла меня и крепко прижала к себе, а мой нос прижался к ее теплой шее.
Мы проходим мимо человека, который пашет поле на лошади, затем мимо трех женщин, стирающих белье в деревенском фонтане. Вскоре мы оказываемся на небольшой дороге, справа от которой лежат поля, а слева высятся холмы. Дорога изгибается и вьется в соответствии с неровностями ландшафта.
«В этом мире так много красоты, – Кэт останавливается, медленно поворачивается по кругу. – Так много. Боже мой, – она смотрит на холмы. – Однажды, когда я была на съемочной площадке, было утро, всходило солнце, и прямо передо мной лежала долина. Над долиной висел серый туман, и тут сквозь него начало просвечивать солнце. И туман вдруг стал розовым. Я смотрела на это, – она подносит руку к губам, – и думала про себя: “Как же это прекрасно. И почему я всегда так тороплюсь?” В этот момент ко мне случайно подошел продюсер, и я сказала ему: “Знаете, это стоит больше, чем все деньги в мире”».
Она улыбается мне, подмигивает.
«Ну, он, наверное, подумал, что я немного чокнутая».
Мы продолжаем идти. Ее рассказы имеют естественный ритм, длинные откровения перемежаются еще более долгими промежутками молчания. При том темпе, который мы поддерживаем, это идеально.
Желтая стрелка, нарисованная вдоль дороги, ведет нас на холм, где мы устраиваем пикник в дубовой роще. Большая полоса была вырублена, и остались только пни. Окруженные деревьями, они напоминают надгробные плиты. Даже птицы, словно из уважения, притихли. После обеда мы поднимаемся по периодически встречаемым указателям на вершину холма, откуда открывается вид на город Асторгу.