Я утвердительно киваю.
«Когда я закончила читать эту книгу, – говорит она, – я подумала: “Какая прекрасная история”. А ведь в ней идет речь о людях, умирающих один за другим. И о дожде. Довольно жалостливое чтиво на самом деле. Но поскольку автор сам все это пережил, он мог писать с такой красотой и юмором. Он написал это не из жалости».
Она наклоняется вперед и тушит сигарету об асфальт.
«Видишь ли, болезненное детство делает тебя лучшим взрослым, – говорит она, выпрямляясь. – Оно придает тебе гораздо больше надежды, потому что ты оглядываешься вокруг и понимаешь, что вся жизнь не так уж страшна. Это прекрасно. И ты ценишь эту красоту гораздо, гораздо больше».
Я задумываюсь над тем, что она сказала, что это значит. Я всегда считал детские воспоминания о моем отце чем-то таким, от чего нужно убегать и что нужно прятать глубоко в складках памяти. Мне никогда не приходило в голову, что это вселит в меня надежду, а жизнь станет прекраснее.
Дорога ведет в деревню с узкими извилистыми улочками. Мимо с громкими криками пробегают дети. За закрытыми воротами лают собаки. Скучающего вида женщина с зелеными бигуди в волосах наблюдает за нами из окна второго этажа, затем продолжает красить ногти. Далеко впереди видны холмы, за ними – острые края гор.
«Боже, – говорит Кэт, оглядываясь по сторонам, – здесь так красиво. Нам так повезло».
Сью осталась в прошлом, банковский счет быстро сокращается, я все еще понятия не имею, чем мне заняться, когда наконец вернусь домой. Но больше меня это не угнетает. Наоборот, стоя рядом с этой женщиной и глядя на горы, на которые мне придется взбираться без спального мешка, я понимаю, что ни за что не отказался бы от всего этого.
«Да, – говорю я монаху, хотя ему не пришлось являться мне. – Бесповоротное “да”».
Обернувшись к Кэт, я широко улыбаюсь.
«Так и есть. Нам очень повезло».
День двадцать девятый
Когда я прохожу мимо уличного кафе в Понферраде, ее рука протягивается, касается моей, затем мягко хватает меня за запястье.
«Приют закрыт на обед», – говорит женщина.
После того как целый день идешь без остановки, преодолевая холм за холмом, каждый из которых становится все выше, последние несколько часов обходясь без воды, все вокруг кажется зыбким, замедленным. Я оборачиваюсь и вижу ее: лет сорока, короткие черные волосы пострижены по-мальчишески, гладкая смуглая кожа, миндалевидные глаза, длинные пушистые ресницы. Ее белый топ и брюки развеваются на ветру.
«Меня зовут Мария, – говорит она, жестом приглашая меня сесть. – Я управляю приютом».
«Можно мне?» – спрашиваю я, указывая на полный стакан воды на столе.
Она пожимает плечами: «Конечно». Я осушаю его, жестом подзываю официанта, чтобы он принес еще, и допиваю воду. Когда я зову его снова, она что-то говорит ему по-испански, и он приносит мне кувшин.
«Ну как, уже лучше?» – спрашивает она, когда я заканчиваю пить.
Я бросаю свой рюкзак и сажусь. «Спасибо».
Она отмахивается: «Заботиться о паломниках моя обязанность».
Официант возвращается, чтобы забрать остатки ее салата, и она смотрит на меня, изогнув губы в улыбке, словно ожидая, что я наброшусь на тарелку. Я опускаюсь в парусиновое кресло и чувствую, как ко мне возвращаются силы. Она наблюдает за мной несколько минут.
«Итак, мистер молчун. Какова твоя история?»
Я моргаю. «Хм?»
«У тебя ведь есть имя, верно? Откуда ты родом?»
Я рассказываю ей.
«Я люблю Нью-Йорк. Я училась в университете в Теннесси».
«Вы с юга?»
«Из Венесуэлы».
«О, это сильно южнее».
«Сейчас я живу в Голландии».
К этому моменту на Камино все приобретает какой-то налет абсурда.
«И вы работаете в Испании?»
«Я выполняю функции hospitalera вместе со своим мужем. Мы работаем волонтерами в течение двух недель».
Она оплачивает счет и встает.
«Пойдем. Давай зарегистрируем тебя».
Я следую за ней в приют, и хотя снаружи выстроилась очередь из паломников, она хватает меня за руку и ведет в контору.
«Разве мне не следует подождать?» Я показываю большим пальцем на шеренгу людей с усталыми загорелыми лицами – их рюкзаки прислонены к ботинкам, – которые смотрят на меня без особой любви, как если бы вы шли пешком весь день, а потом стояли в очереди в душ и кто-то нагло опередил вас.
«Нет, – она подводит меня к большому металлическому столу. На нем лежит журнал регистраций и стоит ваза с фруктами. – К тебе, мой друг, особое отношение».
Она опускает руку в вазу и протягивает мне яблоко:
«Потому что ты выглядишь так, будто тебе это нужно».
Я не уверен, что она имеет в виду или как я, должно быть, выгляжу, но это не имеет значения. Я просто хочу прилечь. Мы проходим обычную процедуру регистрации – она ставит штамп в credencial, записывает имя в журнал, я плачу взнос, – затем она машет рукой паломникам, столпившимся у двери, приглашая их войти. Я поворачиваюсь, чтобы уйти.
«Эй, Амит».
«Да?»
«Я также делаю бесплатный массаж ног».
«Массаж?» – выдавливаю я из себя.
Она откидывается на спинку стула и одаривает меня улыбкой.
«Массаж ног. Я найду тебя позже».
Затем она машет первому в очереди, чтобы он подошел к ней.
Я поднимаюсь наверх, занимаю койку для себя и также раскладываю свои вещи на пустой койке для Кэт. Она остановилась передохнуть в кафе в предыдущей деревне, пока я ушел вперед, чтобы обеспечить нам койки. И наконец я сладко засыпаю.
Когда я просыпаюсь, уже стоит ранний вечер. У меня во рту привкус ваты. Я быстро принимаю душ, выпиваю еще два стакана воды, затем спускаюсь вниз и нахожу Марию на ступеньках крыльца. Она улыбается и похлопывает по месту рядом с собой.
Приют построен на холме, и мы смотрим сверху вниз на городские крыши.
«Симпатичный городок».
«Да, – говорит она. – Тебе стоит посетить замок, он совершенно уникальный».
Я уже проходил мимо него раньше. Построенный рыцарями-тамплиерами для защиты паломников, он все еще выглядел как военный форт. Если не принимать во внимание туристов, толпящихся у стен.
Я качаю головой: «На мой вкус, там слишком многолюдно».
Она выгибает бровь: «Ты бы хотел, чтобы все это принадлежало только тебе?»
После бескрайних полей и открытого неба начинаешь испытывать презрение к толпе. Особенно к той, которая состоит из туристов, прибывающих сюда на автобусах и уезжающих обратно в свои комфортабельные гостиничные номера. Забавно, как, даже будучи паломником, ты становишься заносчивым.
«Было бы неплохо».
Она наклоняет голову, ее губы приоткрываются. Хитрая улыбка.
«Почему, молчун? Ты хочешь затеряться в истории?»
«Не совсем, – отвечаю я. – Скорее – найти себя».
Улыбка исчезает. «Это возможно».
«Затеряться или найти?»
«И то, и другое, – говорит она, слегка поворачиваясь лицом к холмам. – Я потеряла себя на Камино. Я шла по грязи, под дождем, по городам, через горы, вдоль рек. Мы прошли свыше тысячи миль – я и мой муж».
«Свыше тысячи?» Это вдвое больше обычного Камино. Просто безумие.
«Мы шли пешком из Голландии».
«Почему было не начать с Ронсесвальеса?»
«Из-за моей церкви. Я хотела послушать мессу, выйти за дверь и пройти весь путь до кафедрального собора в Сантьяго. Мой муж подумал, что я сумасшедшая, но он пошел за мной. Он не хотел оставлять меня одну. Что ж, в некотором смысле мы и были одиночками. Каждый день я уходила первой, а потом он следовал за мной, но мы встречались, чтобы поесть и поспать. Мы были поодиночке и вместе».
Она смотрит на заходящее солнце.
«Иногда, когда я шла под дождем или по полю, я целый день не знала, кто я такая. Я просто была, понимаешь? Но были и дни, когда я узнавала себя. По-настоящему познавала себя, – она качает головой. – Это были моменты такой ясности».
«Сколько времени это заняло?»
«Три с половиной месяца».
«Ух ты», – выпаливаю я. Я не могу себе представить такого долгого пути. С другой стороны, до какого-то момента я не мог представить, что останусь на Камино дольше семи дней. Жизнь. Она меняет твою точку зрения.
«Ну да, – говорит она небрежно, как будто уже неоднократно слышала подобную реакцию. – Но когда я дошла до конца, это оказалось недостаточно долго. Я заплакала, когда увидела собор. Моя мечта перестала быть просто мечтой. Когда я прикоснулась к ногам статуи святого Иакова, там были эти, как вы это называете, отпечатки? Как будто кто-то вдавил свои пальцы в камень. Можешь себе представить, откуда они взялись?»
Я пожимаю плечами: «Ни малейшего представления».
«От каждого паломника, прикоснувшегося к этой статуе. Сколько миллионов их было, сколько столетий понадобилось, чтобы оставить эти следы? Это заставило меня… Я почувствовала себя смиренной. Такой смиренной».
«Как Крус-де-Ферро», – говорю я, думая обо всех этих камнях. Она сует ноги в свои черные босоножки и встает.
«Я сейчас кое-что понял, – говорю я. – Когда я отправился в учебный лагерь пехоты, то пробыл там почти три с половиной месяца. И когда я вышел оттуда, я был уже не тем мальчиком, который пришел туда».
Она улыбается: «Видишь, ты действительно понимаешь».
Когда она возвращается к работе, я сижу на ступеньках и смотрю, как солнце опускается за холмы, пока не остаются только розовые облака. Остальная часть неба темно-синего цвета. Начинает усиливаться ветер.
Появляется Кэт с группой паломников. Кэт по пути нашла аптеку и купила мазь с антибиотиком от моей глазной инфекции, в то время как остальные наткнулись на пиццерию.
«Там можно поужинать, – говорит один из паломников. – Не хотите присоединиться к нам?»
«Пойдем, – говорит другой. – Там готовят вкуснющую пиццу».
Я отказываюсь. Независимо от того, насколько вам нравится чье-то общество, время, проведенное в одиночестве на Камино, когда можно просто отдохнуть и никуда не ходить, – это нечто особенное. Я остаюсь на улице до п