оявления первых звезд, затем иду посидеть в гостиной наверху с бутылкой вина и пролистать коллекцию книг приюта о Камино.
Кэт подходит ко мне в очках для чтения: «Пора принимать твое лекарство».
Я захлопываю книгу, лежащую у меня на коленях: «Спасибо».
«Самому нанести мазь довольно сложно. Давай я тебе помогу».
Образ моего отца на больничной койке мелькает у меня в голове. Его лицо – застывшая маска, его тело под одеялом такое сухонькое и детское, его глаза широко раскрыты и вращаются по кругу.
У меня щиплет глаза, и я чувствую, как слезы скатываются по моим щекам на шею. Кэт протягивает руку, чтобы нанести мазь мне на глаза, затем останавливается.
«С тобой все в порядке?»
Я киваю: «Извините. Я немного пьян. Я просто думал о своем отце».
«Правда?»
«Он умер несколько месяцев назад».
Она нежно поглаживает меня сзади по шее. Я чувствую тепло, исходящее от ее руки, как уют от огня в суровую зимнюю ночь.
«Бедный ты мой мальчик. Не нужно, чтобы слезы смывали лекарство». Затем, спохватившись, она добавляет: «Чертова смерть».
«Не смерть меня так сильно беспокоит, – я ловлю себя на том, что говорю вслух, – а страдание».
«Твоего отца?»
«Да».
«На днях я расскажу тебе свою историю о смерти», – говорит она, оттягивая мое нижнее левое веко вниз и накладывая на него слой мази. Это очень больно. Она нежно гладит меня по голове, пока я моргаю, пытаясь прогнать боль.
«Спасибо», – говорю я с закрытыми глазами, когда она заканчивает.
«О боже, не благодари меня. Хотела бы я, чтобы все мои пациенты были похожи на тебя».
Она уходит к своей койке. Я жду, пока смогу открыть глаза и ясно видеть, затем возвращаюсь к вину и книгам. Если не считать храпа, в убежище царит тишина.
Мария входит в комнату и ставит у моих ног большой медный таз, наполненный водой. Она пахнет эвкалиптом. Ее улыбка выводит меня из задумчивости. Я улыбаюсь в ответ.
Она садится напротив меня на табурет и опускает мои ноги в таз. Вода холодная.
«Разве вода не должна быть теплой?» – спрашиваю я.
«Ты слишком многого просишь для того, кто получает это бесплатно».
«Простите».
Она улыбается: «Ты слишком серьезен. Холодная вода работает лучше. Доверься мне».
Она кладет мои ноги к себе на колени, проводит костяшками пальцев по пяткам. Я опускаюсь на диван, чувствую, как ее большие пальцы массируют нижнюю часть моей левой ступни. За последние четыре месяца мои ноги пронесли меня через всю Индию, а теперь и Испанию. Самое большее, что я для них сделал, – это менял носки. Мария обращается с ними, как со стопами святого.
«Я прошла пешком более двух тысяч километров, – говорит она. – По пути один человек помассировал мне ноги в приюте. К тому моменту я так устала, была так вымотана. Это было именно то, что нужно. Когда я приехала сюда, я знала, что тоже буду делать это».
«А когда вы вернетесь в Голландию?»
«То что?»
«Будете делать там массаж ног?»
Она немного печально качает головой: «Это другая культура. Ты знаешь, когда я только переехала туда, мне было трудно. Я латиноамериканка, во мне горит огонь».
Ее большие пальцы глубоко вдавливаются, двигаются маленькими кругами. Я чувствую щекотку, потом это проходит.
«Люди в Голландии слишком спокойны. Сдержанны. В нашей культуре, в латинской культуре, мы прикасаемся ко всем – это естественно. Но там люди этого не понимают. Когда я только начала жить там, женщины думали, что я заигрываю с их мужьями. Мужчины тоже так думали. Но семья моего мужа была понимающей и замечательной».
Я сажусь. «Вам пришлось измениться, чтобы вписаться в обстановку?»
Она замолкает, обхватывая ступню ладонями. «Нет, это им пришлось научиться принимать меня».
Я откидываюсь назад: «Хорошо».
«Я меняюсь только ради себя, как я менялась на Камино. Теперь я испытываю сильную любовь к другим, даже к незнакомцам. Вот почему сегодня я массирую твои ступни».
«А ваш муж тоже изменился?»
«Забавно, что ты спрашиваешь. Знаешь, когда мы были в Венесуэле, он летал в Штаты играть в гольф. Выбирал только лучшие поля. А теперь, – она наклоняет голову к двери, – он чистит туалеты для паломников – для людей, которых никогда раньше не встречал. И ты спрашиваешь, изменился ли он».
Я ничего не говорю. Те раны, воспоминания, боль, которую принесли мне все те места, где я побывал на своем пути сюда, – все это смывается движениями рук этой женщины. Я закрываю глаза, слушаю плеск ее рук в воде, чувствую, как они нежно гладят мои ноги. Какое-то время я плыву по течению.
Когда я открываю глаза, мне кажется, что я вернулся откуда-то издалека. Мария сидит на табурете: спина прямая, глаза закрыты, руки массируют мои ступни. Окно открыто. Легкий ветерок треплет белый топ на ее смуглой коже. Она медленно открывает глаза.
«Это было то, что нужно», – говорю я.
Она кивает, и я понимаю, что она знает.
Я подаюсь вперед: «Кто массирует ноги вам?»
Она смеется: «Я предпочитаю отдавать. Когда я отдаю, я получаю гораздо, гораздо больше».
Мы слышим подъем чьих-то шагов на лестнице. Они затихают, а затем человек спускается вниз.
«Мне нужно идти», – говорит Мария и убирает мои ноги со своих колен.
Я шумно вздыхаю. Я не хотел этого, это просто вырвалось само собой. Она хватает таз, идет к двери, останавливается. Она поворачивается ко мне лицом. «Ты будешь хорошо спать сегодня ночью», – говорит она.
Я улыбаюсь: «Да».
Она выключает свет в коридоре и спускается вниз. Я остаюсь на диване. Ветерок приятно и прохладно обдувает мои влажные ноги.
День тридцатый
Приют в Вильяфранке состоит из больших коричневых брезентовых палаток армейского образца, установленных на вершине небольшого холма, откуда открывается вид на город. Внутри есть бар и спальная зона с двухъярусными кроватями. Пол выложен частично из сухой глины, частично из плоских камней. Я нахожу Кэт сидящей снаружи в шезлонге и наблюдающей за заходящим солнцем. На небе плывут облака в виде красных мягких разводов.
Я бросаю свой рюкзак под сушащееся белье и присоединяюсь к ней.
«О, привет, – она приподнимается. – Где ты был?»
Это был долгий день, полный пропущенных желтых стрелок, беспорядочного блуждания по полям и довольно эффектного падения с холма в кусты.
«Я выбрал живописный маршрут». Я жду, пока она поприветствует проходящего паломника, затем спрашиваю: «У вас есть с собой аптечка? У меня в большом пальце застряла заноза».
«Господи, как ты умудрился?»
Я бросаю взгляд на свои испачканные грязью брюки и ботинки, затем на нее. «Долгая история».
Она надевает очки, осматривает мой большой палец и вынимает занозу иглой из своего набора. Так приятно, когда о тебе заботятся. Например, делают массаж ног. Чтобы получить полное представление о Камино, мы договорились время от времени идти поодиночке, но все равно я с нетерпением ждал встречи с ней. Она становится такой же частью моего путешествия, как и желтые стрелки. Каждая из них, кажется, заземляет меня, как бы давая понять, что я на правильном пути. Она осторожно протирает мою руку йодом.
Я указываю на замок недалеко от въезда в город. С занавешенными окнами, ухоженным газоном и покатой крышей, покрытой новенькой серой черепицей, он больше похож на дом аристократа, чем на крепость.
«Хотите туда сходить?»
«Там кто-то живет, – говорит она. – Кажется, известный композитор».
Мы придумали шутку о том, насколько вежливы англичане по сравнению с американцами. Англичане – единственные люди, которых я встречал, которые извиняются, если вы наступите им на ногу.
«Мы позвоним в звонок, – говорю я, – и пригласим сами себя на ужин».
Она смеется: «Это было бы очень по-американски, не так ли? Тебе следует принять душ, мой мальчик. В этом приюте самые лучшие душевые на Камино».
Пожалуй, это самая заманчивая вещь, которую можно сказать паломнику. Я спокойно сижу с ней еще несколько минут, наслаждаясь ее рассказом о сегодняшней прогулке, затем иду искать душевые.
Это две кабинки, расположенные бок о бок и отделенные от основной спальной зоны. Я вижу пару маленьких ботинок возле одной из них и слышу, как льется вода. Я захожу в другую, снимаю свою одежду и вешаю ее на дверь. С резервуара, в котором на солнце греется вода, свисает цепь. Я тяну ее. Теплая вода струится из душевой насадки и исчезает в трещинах каменного пола. В соседней кабинке женщина поет по-французски, ее голос похож на колыбельную, успокаивающую и мелодичную. Я подставляю лицо под воду и закрываю глаза. Я стою так очень, очень долго.
Позже, когда облака меняют цвет с красного на фиолетовый, а воздух становится прохладнее, я спускаюсь в Вильяфранку и нахожу Кэт и остальных сидящими возле кафе на главной площади. Все рестораны и кафе в этом районе переполнены.
На вымощенной булыжником площади есть красочные прямоугольные рисунки, края которых слегка колышутся на ветру, как будто сделаны из пудры. На некоторых изображен крест, другие похожи на абстрактные картины. Люди проходят мимо, стараясь не наступить на них и не испортить изображения.
«Что это такое?» – я спрашиваю у Кэт.
«Я не знаю, – говорит она. – Красиво, правда?»
Картины напоминают мне о свадьбе, на которой я присутствовал в Индии. Вход в зал был устлан ковром из лепестков календулы и роз. Несколько дней спустя на обуви все еще чувствовался их аромат.
Мы слышим музыку: сначала слабую, затем становящуюся громче. Священник в белом одеянии выходит на площадь с узкой улочки и проходит мимо нас, прижимая к груди золотую чашу. За ними следуют другие священники, один из которых несет высокий золотой крест. Они медленно ступают по цветным узорам, их черные туфли окрашиваются в красный, фиолетовый и желтый цвета, в то время как какой-то человек бежит рядом и фотографирует.
Затем мимо нас проходят монахини, за ними музыканты с медными рожками, цимбалами, барабанами. Позади них группа мужчин и женщин в костюмах и черных платьях, некоторые держат за руки детей, пытаясь удержать их от слишком быстрой ходьбы. Дети оглядываются по сторонам. Взрослые смотрят вперед. Фотограф ходит взад-вперед, его вспышка выхватывает тени на площади.