Долгое молчание. Я сосредотачиваюсь на звуке воды, пока ручей не оказывается у меня в голове, поднимаясь и опускаясь, извиваясь, петляя по лесу, становясь все быстрее и быстрее, пока не превращается в рев. Я нахожусь в потоке, и он во мне. Я не уверен, слышала ли она меня. Я открываю глаза. Пенистая вода бурлит внизу на камнях.
«То, чего ты боишься, неправда, – тихо говорит она. Мне приходится напрячься, чтобы расслышать ее сквозь рев в моей голове. – Это нормально. Ты пережил серьезную травму, и твой разум использует ее в своих интересах».
Рев медленно стихает. Поток воды – это снова просто поток.
«Я знаю, – говорю я. – Я знаю это. Но одно дело знать, а другое – верить. Мой разум… Я не могу ему приказать».
«Ах ты, дурачок. Ты думаешь, что из-за того, что у тебя покраснели глаза, ты становишься похожим на своего отца?»
Я смотрю на ручей, пока у меня не затуманивается зрение. Всю свою жизнь я говорил себе, что никогда не буду таким, как мой отец, что череда насилия закончится на мне, что я добьюсь чего-то в своей жизни. Мой отец умер в одиночестве и без гроша в кармане, никто не любил его, кроме сына, который едва мог заставить себя прикоснуться к нему в больнице. И вот я здесь, потеряв женщину, которая любила меня, понятия не имею, что я делаю, и каждый раз, когда я смотрю на себя в зеркало, мои глаза напоминают мне о нем.
«Что-то вроде того», – говорю я.
«Но это не так, – ее голос становится громче.
«Мне трудно, Кэт. Я не могу не думать об этом. Я не знаю, как перестать».
«Послушай-ка, – говорит она. – Ты должен поверить мне. Разум – это что-то расплывчатое, но ты должен верить, что то, что он говорит тебе, просто неправда».
«Ты помнишь Марию?»
«Да, красивая женщина».
В конторе приюта Мария показала мне свой дневник странствий по Камино, разрешила пролистать его. Там был один раздел, который меня зацепил. «Все мои страхи, – писала Мария, – все, с чем я отказывалась сталкиваться лицом к лицу, теперь обрушилось на меня. Но я сражалась с этими демонами с силой, которой у меня никогда раньше не было. Одних я оставила под дождем, других – у подножия холма. Некоторые вернулись, чтобы преследовать меня, но я оставила их в грязи, на камнях и в горах. Я освободилась».
Я рассказываю об этом Кэт. Она бросает сигарету и давит ее ботинком. Затем она облокачивается на перила.
«Демоны, – говорит она, глядя на воду, – это хороший способ описать наши страхи. Это помогает нам осознать, что то, что они говорят, неправда. Но как бы ты их ни называл, ты можешь победить их. Я – живое тому доказательство».
Теперь моя очередь уставиться на нее: «Что вы имеете в виду?»
«После того как я оправилась от операции, во время которой чуть не умерла, я впала в глубокую депрессию. Я не хотела жить. День за днем я сидела дома, ожидая смерти. Никто не знал, что делать, как помочь, но внутри меня звучал тонкий голосок, который говорил, что мне нужно жить. Я нужна была своей семье.
Итак, я уцепилась за этот голос. Я цеплялась за него с отчаянием, потому что знала, что если отпущу, то утону. В течение полутора лет меня одолевали страхи. И, конечно же, они атаковали там, где я была наиболее уязвима. Страхи отлично умеют это делать. Они говорили мне, что я недостойна, я не заслуживаю жить, моя мать была права, меня никто не любил, мне было лучше умереть. И все же, несмотря на то, что страхи пытались заглушить тот голосок, я заставила себя осознать, что то, что они говорили, не было рациональным.
Каждый день, даже если это длилось тридцать секунд, я фиксировала в своем сознании рациональную мысль и цеплялась за нее. Не имело значения, что это было – цвет стены в моей спальне или даже мое имя, – главное, чтобы я знала, что это правда. Я цеплялась за эту мысль, боролась за нее, заставляла себя поверить в нее. Я держалась до тех пор, пока страхи снова не одолевали мой разум. Но эти тридцать секунд я была победителем. Я делала это ежедневно, и рациональные мысли с каждым разом оставались все дольше. Однажды утром, полтора года спустя, страхи исчезли. Они утратили свою власть надо мной».
Она закуривает сигарету, ее руки слегка дрожат.
«Вот же черт, – она делает затяжку. – Не могу обойтись без этого».
«Кэт?»
Она качает головой: «Я не говорю, что это легко. Я даже не утверждаю, что у меня есть ответ. Все, что я знаю, это то, что я падала в бездну и вернулась». Она долго смотрит на сигарету в своей руке, затем кладет обе руки на перила. «Послушай, ты не можешь убежать. Избегать своих страхов или притворяться, что их не существует, бесполезно. Ты должен признать их. Но при этом все время помнить, что это неправда. Цепляйся за свои рациональные мысли, которые являются для тебя правдой, и используй их как якорь, – ее голос становится тише. – И тогда ты их победишь. Когда ты встречаешься лицом к лицу со своими страхами, ты лишаешь их власти над собой».
Она выпрямляется, поворачивается ко мне.
«Ты сделал все, что мог, – говорит она, – даже больше. Вот почему твой отец не мог умереть, пока ты не дашь ему обещание. Вот почему его глаза так двигались – они искали. Точно так же, как ты чувствовал себя плохим сыном, он, должно быть, чувствовал себя плохим отцом. Ты ощущал вину, он ощущал вину. Понимаешь, вину могут испытывать обе стороны».
Когда она умолкает, я говорю: «Кэт?»
«Извини, дорогой мальчик, я тут болтала без умолку. Что ты хотел?»
«Можно мне сигарету?»
Она протягивает мне пачку и зажигалку. Мы прислоняемся к перилам, слушаем шум воды внизу и курим в тишине.
«В любом случае, – говорит она, – хитрость заключается в том, чтобы не слишком зацикливаться на себе. Это очень опасно. Именно тогда и возникает чувство вины. Я думаю, что нужно отказаться от чувства вины, оно не приносит никакой пользы».
«Не так-то это легко, правда?»
«Нет, но ты должен понять, что у всего происходящего есть причина. Я пережила настолько трудные моменты, что у меня опускались руки. Мне казалось, что я ни за что их не преодолею, но каким-то образом я справилась. Все мы справляемся».
Ее сигарета погасла, поэтому я протягиваю ей пачку. Она достает еще одну, постукивает ею по тыльной стороне запястья.
«Хотя, как видишь, – она задумчиво улыбается сигарете, – кое с чем я так и не справилась».
Я прикуриваю для нее и наблюдаю, как она с удовольствием затягивается. Все ее тело, кажется, расслабляется.
«По правде говоря, – говорит она, – только когда мы оглядываемся назад, мы понимаем, что в жизни есть закономерность и все действительно имеет смысл. Мы просто обязаны что-то преодолеть. Черная полоса никогда не длится слишком долго. Несмотря на боль, моя жизнь сформировала меня, и все пережитое привело меня сюда. Сделало меня той, кто я есть».
«Наверное, – говорю я. – Я просто не уверен, что боль того стоит».
«Ты обладаешь чувствительностью, которой недостает многим людям, – говорит она. – Независимо от того, станешь ты врачом или нет, эта чуткость может помочь людям. Интересно, был бы ты таким, если бы никогда не испытывал боли?»
«Возможно…», – начинаю говорить я, затем останавливаюсь. Женщина, с которой я разговариваю, прожила детство, полное боли, и она сделала из этого нечто прекрасное: чудесное, полное приключений детство для своих детей. Она и ее муж окружили своих детей любовью и заботой. Однажды она упомянула в разговоре со мной, что немного боялась того, что ее дети станут взрослыми, не осознавая, что жизнь может быть трудной. Но они оказались замечательными, и всякий раз, когда она говорила о них, каждая морщинка на ее лице смягчалась.
Она поступила так, как посоветовал священник: вместо того чтобы бесконечно задаваться вопросом «почему?», она сосредоточилась на вопросе «что дальше?».
«Ты освободил своего отца, – говорит она. – Теперь ты должен освободить себя».
Я киваю: «Хотел бы я, Кэт».
«Помни, что ты сделал все, что мог: это большее, о чем кто-либо может просить. Ты смог дать ему то, в чем он нуждался.
Ему нужно было услышать, что ты любишь его. Ему нужно было услышать от тебя, что он может уйти и обрести покой. Вот почему он держался».
Половина ее сигареты превратилась в пепел. Она смахивает его с перил, и пепел, кружась, падает в воду. «Если ты мне не веришь, вспомни, что он умер вскоре после твоего ухода. После того как ты сказал ему, что отвезешь его прах к Гангу, он стал свободен. И смог уйти».
Я сажусь на свой рюкзак, обхватываю колени руками, закрываю глаза, слушаю журчание воды. Стук в голове стих, и остался только сладкий, насыщенный аромат леса.
«Он обрел покой, – говорит она. – Ты должен принять это. Он ушел, и ты – не он, и, судя по тому, что я вижу в тебе, никогда им не будешь. Твоя душа свободна. Помни об этом».
Так я сижу в течение долгого времени. Я слышу, как она дважды щелкает зажигалкой. Она кашляет, затем, ступая по деревянным доскам, направляется к дальнему концу моста. Моя душа свободна. Свободна делать свой собственный выбор, совершать свои собственные ошибки, следовать своим собственным путем. Свободна оставить гнев, вину и страхи позади. Свободна спросить себя: «Что дальше?» Наконец я открываю глаза.
«Ты обрел покой, – шепчу я, глядя на голубые пятна сквозь листву. – И я этому рад».
Листья шелестят, и ветерок охлаждает мое лицо.
«А знаете? – я окликаю Кэт. – Я кое-что заметил на Камино. Когда я нахожусь в окружении природы и мне приходит в голову мысль, которая кажется правильной, поднимается ветер. Сначала я подумал, что это совпадение, но теперь я в этом просто уверен».
Она смеется и подходит ближе.
«Особенный мальчик, ты знаешь больше, чем думаешь».
Она протягивает руку, и я хватаюсь за нее, позволяя ей поднять меня. Мы надеваем наши рюкзаки.
«Готовы?» – говорю я.
«Всегда готова!»
Мы переходим мост и идем вдоль ручья.
«Насчет ветра… знаешь что?»
«Что?»
Она смотрит вверх, на деревья: «Тебе следует к не