«Джулиан». Ее голос слегка дрожит. «Джулиан, – повторяет она. – О, у него был такой мягкий, нежный, интеллигентный голос. Он действовал так успокаивающе, – она протягивает руку и касается моей кисти. – Знаешь, вот что мне только что пришло в голову, и это довольно забавно. Когда я была с ним в первый раз, я и слова вымолвить не могла, – хихикает она. – Вот я опять отнимаю у тебя время, несу полную чушь. Ты можешь себе представить, чтобы я вдруг не смогла говорить?»
Я игриво похлопываю ее по руке: «Да ладно вам, Кэт. Вы же знаете, что это неправда».
«О, – говорит она, улыбаясь, – ты так добр. Как бы то ни было, в первый раз, когда мы остались наедине, я как в рот воды набрала. У нас был всего час, и я подумала про себя: “Ну и пусть. Час быстро пролетит”. Мы были на автостоянке, и он держал меня за руку и рассказывал мне истории. А потом уехал. В следующий раз у нас было всего десять минут. Но я поняла, что это не имело значения. За эти десять минут я смогла узнать больше, испытать больше, чем за всю свою жизнь, – она машет рукой в небо, рукав ее флисовой куртки развевается. – Наше представление о времени на самом деле полная ерунда. Мы суетимся, бегаем вокруг да около, думая: “О боже мой, о боже мой, у меня так мало времени”. Но если задуматься, какие-то десять минут могут оказаться вечностью».
«Звучит потрясающе, – говорю я. – Такая любовь».
«Мальчик мой, – ее лицо смягчается, – ты боишься, что, возможно, никогда этого не испытаешь, но ты испытаешь. Ты должен быть уязвим, вот и все».
Внезапная вспышка. Сью звонит по телефону и спрашивает: «Ты… верил… мне?» Ее голос звучит напряженно, почти умоляюще. Воспоминание заставляет меня вздрогнуть.
«А другого выхода нет?» – спрашиваю я.
Кэт поджимает губы: «Ты предпочел бы что-нибудь другое?»
«Я бы не возражал».
«Послушай, – говорит она после паузы, – мы должны быть уязвимы. В жизни и в любви. Когда мы уязвимы, мы учимся. Именно наша уязвимость двигает нас вперед, а не наша сила. Вот почему я так не люблю стереотипы. Стереотипы твердят: будь сильным. Особенно это касается мужчины: будь сильным, не проявляй эмоций. Чушь собачья!
Моя самая большая сила – это моя уязвимость».
Близлежащий ручей вышел из берегов, и тропа становится сырой. Мы осторожно обходим лужи и скользкие камни. Я протягиваю ей руку, чтобы поддержать, и она, улыбаясь, хватается за нее.
«Что в нем было такого особенного? – спрашиваю я. – Что заставило вас полюбить его?»
Она смотрит на наши руки. «Я не могу этого точно сказать. Знаешь, всю мою жизнь другие хотели узнать меня, но он был первым, кто сказал: “Я хочу, чтобы ты знала обо мне все”. И то, как он целовался – я могла почувствовать его всего в одном поцелуе, – она делает паузу, пока мы сосредотачиваемся на том, чтобы добраться до сухой земли. Как только мы можем свободно идти, она продолжает: – И дело не в том, что он знал обо мне все. Он знал обо мне всего понемногу, и я полагаю, этого было достаточно». Она на мгновение задумывается, а затем говорит: «Раньше я чувствовала себя с ним в такой безопасности. Однажды я сказала ему об этом, и он спросил: “Почему ты чувствуешь себя в безопасности со мной?” Это было то же самое чувство, что и тогда, когда я ушла от родителей, чтобы жить с бабушкой, но, полагаю, это было не самое лучшее, что можно было ему сказать».
Она тихо смеется, потом ничего не говорит.
«Как вы познакомились?» – спрашиваю я.
«На работе. Однажды на съемочной площадке я оказалась рядом с этим красивым мужчиной, пока он разговаривал с режиссером. Я тоже ждала режиссера, нам нужно было что-то обсудить, уже не помню что. Боже, теперь все это как в тумане. Как бы то ни было, этот человек взял мою ладонь в свою и начал нежно поглаживать ее. И, казалось, что он совершенно не отдавал себе отчета в том, что он делает, – она проводит рукой по волосам и задерживает ее там. Потом оборачивается ко мне. – Только представь. В то время мне было сорок три года, я была матерью четверых детей. У меня не было намерения заводить роман, – рука опускается. – Я вовсе не сердцеедка. Я не охочусь на мужчин. Никогда в жизни ни на кого не вешалась».
Ее посох постукивает по камням при каждом шаге. Я насчитываю шестнадцать ударов, прежде чем она снова заговаривает:
«Мы разговорились, а потом раз в неделю встречались на автостоянке. На самом деле все это было невинно. Я рассказала ему о своем детстве, о моем муже, о большом, беспорядочно устроенном доме, в котором мы жили, и я сказала ему то, чего раньше не осознавала: теперь, когда у меня было все, чего я хотела, мне стало чего-то недоставать. Я всегда так суетилась, заботилась обо всех, но у меня никогда не было времени на себя. А он сумел дать мне нечто особенное. Он слушал».
Она останавливается, улыбается. Крошечные морщинки под ее глазами разбегаются по щекам.
«Это одно из твоих лучших качеств, мой мальчик».
Я широко улыбаюсь, счастливый.
«Его жена была очень красивой и обаятельной женщиной. Помню, иногда я думала: “Боже, что он вообще делает рядом со мной?” Он рассказал мне, как она отдалилась от него. Он рассказывал о женщинах, с которыми у него были отношения, – а их было много, – и о том, как он втайне боялся сблизиться с женщиной».
Она легонько подталкивает меня локтем, затем продолжает:
«Когда я впервые пришла к нему в гости, его жены не было дома. Он приготовил мне ужин. Я не могла вспомнить, когда кто-нибудь делал для меня нечто столь простое. Мы сидели на кухне, и я указала на чашку, которая мне понравилась, – она напомнила мне одну из тех, что были у моей бабушки. С тех пор, когда бы я ни навещала его, он всегда ставил передо мной эту чашку.
Когда я уходила, то упала с лестницы. Только представь, вот она я – с виду такая спокойная и собранная, хотя в душе у меня в это время просто царит свистопляска, – и тут я кубарем скатываюсь в гостиную».
Мы оба долго смеемся.
«Что он обо мне мог подумать? Я вела себя как школьница! В общем, я поднялась на ноги, притворившись, что ничего не случилось, вышла за дверь, снова споткнулась и упала в саду. И что бы ты думал? Мне удалось добраться до машины, не упав больше ни разу».
Она ждет, пока я не закончу смеяться.
«На самом деле я старалась, я правда старалась. Найти любую причину остановиться, найти какой-то дефект, но я не смогла. В моей любви не было ничего дурного. Благодаря ей я гораздо больше смогла давать своим пациентам, и им тоже досталась частичка этой любви.
И вот настал тот день, как ты понимаешь, когда он спросил, смогу ли я когда-нибудь уйти от своего мужа. Мне была невыносима мысль о том, что я могу причинить боль своему мужу. Он хороший человек и по-настоящему мне дорог. На следующий день я встретила Джулиана в оранжерее. Я помню, он сидел там, посреди всех этих лиан, и я сказала ему: “Я не могу”.
Он сказал: “В таком случае, я думаю, нам не следует больше встречаться”.
Он сидел немного в стороне от меня. “Ты как будто где-то далеко”, – говорю я, а он отвечает: “Ты можешь подойти ближе”.
Я не могла. Решение было принято. Я пошла к своей машине и трясущимися руками закурила сигарету. Тут я подняла глаза и увидела сойку – эти птицы редко встречались в тех местах – и подумала про себя: “Никогда мне еще не было так больно”.
Три недели спустя я оказалась где-то недалеко от Оксфорда. Стоял прекрасный день, в воздухе летали птицы, неподалеку был пруд и трехэтажный дом, весь покосившийся. Наверху окно было открыто, и в нем кто-то играл на флейте. Я просто стояла и слушала эту прекрасную музыку. Взглянув на пруд, я вдруг поняла, почему некоторые прыгают в ближайший водоем, чтобы покончить со всем этим. Покончить с болью. Эмоциональная боль была такой сильной, такой интенсивной, что я не знала, что делать».
Тропа расширилась и превратилась в посыпанную гравием дорожку. Мы отходим в сторону, чтобы пропустить паломника на велосипеде. Позади нас шелестят поля.
«Я ему не звонила, – говорит Кэт. – Я думала, что никогда больше его не увижу. Шесть или восемь месяцев спустя я была в студии, сидела за завтраком и увидела его. Я решила, что это мой фантом, что мне он просто мерещится. Но он болтал с какими-то продюсерами. И тут он подошел и подарил мне самый чувственный поцелуй, какой только может быть в половине девятого утра.
“Ты подождешь меня?” – спросил он.
“Я не могу. Мне нужно идти на работу”.
Я ушла со съемочной площадки, но весь день была в оцепенении. Я проходила мимо него, когда он сидел и разговаривал с режиссерами, а он посылал мне воздушные поцелуи и махал рукой у всех на глазах. Я подумала: “Боже, этот человек на двадцать один год старше меня, а ведет себя как влюбленный подросток”.
Позже тем вечером я увидела его, и он спросил, во сколько я заканчиваю. Я сказала ему, что в восемь часов. “Я не могу так долго ждать”, – сказал он. Я проводила его до ворот, которые были недалеко. Я подумала, так будет лучше, иначе я могу сесть в его машину и никогда не вернуться. Он поцеловал меня в шею у ворот и ушел. Я смотрела ему в спину и окликнула: “У тебя все в порядке?”
Он сказал: “Со мной все в порядке. Только…”
Что он имел в виду: “Все в порядке. Только”?
Два или три дня спустя я была на съемочной площадке и увидела в углу телефон. Он будто подзывал меня. Однажды я уже пыталась дозвониться до него, но монета застряла, и я подумала про себя тогда: “Боже правый, Кэт, опомнись”. Что ж, теперь я не дала себе опомниться. Я позвонила и услышала его голос. Его мягкий, ласковый голос. “Я буду рад видеть тебя”, – сказал он, и я пришла.
Правда, я заблудилась и добралась до него через целых три часа. Он открыл дверь. Не было никакого “Почему тебя так долго не было?”. Он просто взглянул на меня и сказал: “Ну, наконец. Я уж думал, ты пропала”, – и он обнял меня и держал в объятиях очень долго».
Уголки ее глаз приподнимаются, когда она улыбается.
«В общем, – говорит она, – ты догадываешься, что было дальше».