Вдоль дороги тянутся деревянные заборы. Мы проходим мимо пасущихся лошадей, фермерских домов, коровников и ручьев с деревянными мостиками. Внезапно облака расходятся, и сквозь них проглядывает солнце. Ветер стихает. Большое облако закрывает солнце, и снова поднимается ветер.
Мы продолжаем идти. Края облаков окрашены в бледно-красные и желтые тона, их нижняя часть – в бирюзово-серый цвет. Сейчас в облаках много разрывов, и сотни лучей освещают землю, некоторые наклонены под разными углами, другие льются прямо вниз.
«Господи, – Кэт прижимает руку к груди, – это так прекрасно».
Дорога поднимается в гору, и далеко впереди мы видим, как она огибает луг и ведет в лес.
«Как долго вы были с ним знакомы?» – спрашиваю я.
«Восемь лет».
«Ух ты, – удивленно говорю я. – Так долго».
«Так и есть. Я ужасно боялась потерять его и как-то сказала ему об этом. Я все думала: “Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, прошу тебя, не оставляй меня. Я не знаю, как я справлюсь. Я ссохнусь и умру”. Мне была невыносима эта мысль».
Она молчит. Я насчитываю двенадцать ударов посоха, задаваясь вопросом, каково это – испытывать подобные чувства.
«Однажды, – говорит она, – я не видела его целый год и не знала, увижу ли когда-нибудь снова».
«Почему?»
«Видишь ли, дело было в его возрасте и состоянии здоровья. Ему стало трудно заниматься любовью, а потом он и вовсе не смог. Когда это произошло, он прижал меня к себе и сказал: “Это просто означает, что я могу полностью сконцентрироваться на том, чтобы доставить тебе удовольствие”. Но я видела, как трудно ему было принять это. Я спросила его: “На что это похоже?”
Он сказал: “Представь, что я стою у входной двери. Она открыта. Ты наверху. Ты меня слышишь. Я зову тебя, но ты не можешь говорить. Ты не можешь пошевелиться, чтобы прийти ко мне. Вот каково это – не иметь возможности заняться с тобой любовью”».
Стая белых птиц поднимается над деревьями и кружит над головой. Они летят по ветру, поднимаясь все выше и выше. Кэт наблюдает за ними, пока они не перестают кружить и не улетают на восток.
«Со временем ему стало трудно находиться рядом со мной, – говорит она. – Он не мог вынести этой боли. Наконец он сказал мне, что мы должны перестать встречаться. Мы могли разговаривать по телефону, но находиться рядом было слишком больно.
Я думала, что моему миру приходит конец. Я пыталась переубедить его, я умоляла его, но он не захотел. Я думала, что окажусь в камере с мягкими стенами. В течение года я шла по жизни будто слепая, я была неживая. И вот однажды мы разговаривали по телефону, и я выпалила: “Ты мне нужен!”
Он спросил: “Правда?”
“Да, разве ты не видишь? Я не могу без тебя”.
“Хорошо, – сказал он, – в таком случае что ты делаешь сегодня вечером?”.
Мы начали встречаться на автостоянке с видом на пруд, окруженный очень высокими деревьями. Мы покупали чай в соседнем магазине, и пока стояли в очереди, он пел мне. Классические песни, старинные детские потешки. Он держал меня за руку, смотрел мне в глаза и пел. Потом мы сидели в машине, часами разговаривали и смеялись, и когда он целовал меня, это было так чувственно. О, я чувствовала себя такой красивой».
Мы проходим мимо пасущихся на пастбищах коров, у которых на шеях позвякивают колокольчики. Трава становится гуще и вскоре сменяется папоротником и кустарниками. Пробковые дубы и каштаны окаймляют дорогу, когда она сужается до грунтовой тропы, а затем мы оказываемся в лесу.
Под деревьями тихо и прохладно. Я не тороплю ее, зная, что она закончит рассказ в свое время. Тропа усеяна камнями и листьями. Мы проходим мимо поваленных деревьев, их кора гниет, корни тянутся вверх.
Стены из сухой глины становятся выше с обеих сторон, пока мы не оказываемся в глубокой и широкой траншее. Несмотря на то, что тропа ведет в гору, кажется, что мы спускаемся. Толстые деревья склоняются сверху, их покрытые листвой ветви переплетаются над головой. Вскоре ветви окутывают траншею, как сводчатая крыша собора, и глинобитные стены оказываются у нас над головами.
Мы входим в туннель с зеленой крышей. Мы идем до тех пор, пока не перестаем видеть вход позади себя. Когда дует ветер, крыша дрожит. Свет просачивается сквозь листву, и далеко впереди туннель сужается, превращаясь в яркий овал.
Мы сидим на пне, пока Кэт закуривает сигарету. Она начинает затягиваться, но вместо этого сильно кашляет.
«Вы в порядке?» – спрашиваю я, протягивая руку, чтобы поддержать ее.
«Да, дорогой мальчик. Со мной все в порядке. Знаешь, я по-прежнему волнуюсь, когда думаю о нем, – она затягивается сигаретой. В затемненном туннеле тлеющий конец сигареты мерцает, как светлячок. – Ох, вот что мне по-настоящему нужно».
Она делает еще одну затяжку и выдыхает. Будто долгий вздох.
«Я часто говорила ему, что знаю, о чем он думает, – тихо говорит она, – что он чувствует. Мои чувства были обострены. Я пыталась объяснить ему, что я чувствую, но слова не шли с языка.
Говорила, что слова даются так тяжело. Он взял меня за руку и сказал: “Да, но они тоже нужны”».
Она усмехается при воспоминании об этом и курит до тех пор, пока от сигареты не остается только фильтр. Затем она щелчком бросает окурок. Фильтр вращается в воздухе по спирали и отскакивает от стены. Я бросаю взгляд на обручальное кольцо у нее на пальце и не могу удержаться от вопроса.
«А ваша семья знает?»
Она отводит взгляд: «Ну… да».
Я не знаю почему, но я продолжаю допытываться: «Как они узнали?»
«Что ж, мои дети узнали сами. Однажды я собиралась навестить Джулиана, и мой младший сын спросил: “Куда ты едешь?”, а я придумала какую-то отговорку. Я вела машину и думала о том, какую ужасную вещь я совершила. Я никогда раньше не лгала своим детям. Никогда. Это позор – лгать своим детям. Я встретилась с Джулианом, вернулась домой и сказала сыну: “Я только что солгала тебе в первый раз в своей жизни”».
«А ваш муж… Он, я имею в виду, он…»
«Да, я сказала ему».
«Вы сказали?»
В туннеле из глины и веток ее голос звучит глухо: «Я всегда хотела ему сказать. Я хотела спросить его, что мне делать, надеясь, что он скажет: “Бедная ты моя, это просто увлечение, это пройдет”, но, конечно, тогда я этого не сделала. Все произошло гораздо позже. Но к тому времени прошли годы.
Я ждала его с работы. Я была раздавлена. Когда он приехал, я сидела в столовой и на столе стояло виски. Я сказала: “Думаю, тебе лучше выпить”. Он не захотел, поэтому выпила я – мне это было нужно. Я сказала ему, что если он не собирается пить, то, по крайней мере, ему лучше присесть».
Она умолкает, ее лицо бледнеет. Я протягиваю ей свою бутылку, и она делает несколько глотков.
«Если это слишком тяжело, – говорю я, закрывая бутылку, – вам не обязательно рассказывать».
Пронзительным взглядом она смотрит на меня: «Нет. Ты должен это услышать».
Поднимается ветер, и ветви над нами раскачиваются. Сверху падают листья.
«Иногда, когда я смотрю на своего мужа, – говорит она, – я думаю: “Господи, как же я заставила тебя страдать”. Я просто хочу воздать должное этому замечательному человеку. Когда я все рассказала ему, он сказал, что Джулиан, должно быть, удивительный парень, раз я его так сильно люблю».
«Он так и сказал?»
Она кивает: «Заметь, это было нелегко, это было трудно. Ужасно, ужасно тяжело. Он был очень зол, но мы с этим справились». Она вздрагивает и натягивает на себя куртку. «Мы были так привержены условностям. Мы воспитаны так, чтобы думать, что существует только один вид любви. Все это чушь. Любовь многолика. Мне потребовалось немало времени, чтобы понять, что я могу любить своего мужа и Джулиана. На самом деле это были разные виды любви. Оба многому меня научили. Просто они научили меня разным вещам».
Она снова замолкает и прикусывает губу. Я жду, затем спрашиваю: «Вы когда-нибудь видели Джулиана снова?»
«О да, я продолжала встречаться с ним. Теперь, когда мой муж все знал, я сама говорила ему, когда пойду на автостоянку. Он знал, что между нами не было ничего такого, ну, ты понял, учитывая состояние здоровья Джулиана и все такое. Он доверял мне».
«Похоже, он хороший человек».
«Так и есть. Мне очень повезло, – она оглядывается по сторонам в поисках чего-то. – Похоже, мне действительно нужно пройтись».
Она поднимает окурок и засовывает его в карман куртки. Мы начинаем спускаться по тропе.
«Вы в порядке?» – спрашиваю я.
Она ничего не отвечает.
«Если это навевает воспоминания, если вы предпочитаете не говорить об этом, – снова предлагаю я, – я пойму».
«Нет, – она трет глаза ладонями. – Все в порядке. То, что я пережила с Джулианом, было идеальным, и его смерть тоже была частью этого совершенства. Но вначале с этим было трудно смириться».
«А что с ним…?» – начинаю спрашивать я, но останавливаюсь, заметив ее лицо. Она побледнела. Ее щеки стали белыми, как бумага, и я могу разглядеть под ними тонкие вены.
«У него был рак».
Во рту внезапно появляется горький привкус. Я сглатываю несколько раз, чтобы избавиться от него.
«Однажды вечером мы сидели на автостоянке, пили чай, и он произнес: “Я должен тебе кое-что сказать”, а я спросила: “Что же?” Он ответил: “У меня диагностировали рак”, – мышца на ее челюсти дрожит. – Видишь ли, у его типа рака был высокий уровень выживаемости. Ему просто нужно было сделать операцию. Но после операции его организм поддался инфекции. Я каждый день навещала его в больнице. Я познакомилась с его женой – она приняла меня за его друга. Он продолжал терять вес, и однажды вечером я почувствовала в нем что-то такое, что я прежде испытывала с умирающими пациентами. Я просила, умоляла его выкарабкаться. “Молю, молю тебя, поправляйся, я не смогу жить дальше без тебя”. Но он впал в полукоматозное состояние».
Она моргает несколько раз, не сводя глаз с конца туннеля и овала света.
«Знаешь, однажды, сидя рядом с его кроватью, я обернулась к медсестре и сказала ей: “Этот человек много значит для меня”. Она ответила: “Знаю. Мы замечаем такое”.