«Боже милостивый», – говорит Кэт приглушенным голосом.
Он извлекает зелень зубилом и растирает ее в ступке. Когда он заканчивает, внутри остаются крошечные, похожие на песок частички, точно такие же, как на его картинах. Они блестят. Он осторожно передает ступку Кэт.
Она проводит пальцем по внутреннему краю, окрашивая его в зеленый цвет.
«Как вы узнали?»
«Камень направляет меня».
Наконец мы взваливаем на плечи свои рюкзаки и выходим на лужайку. Испанец рассказывает нам о кратчайшем пути к Камино, пожимает нам руки, долго смотрит Кэт в глаза и возвращается в гараж.
Тропа ведет мимо поля в лес. Пока Ник шагает впереди, мы с Кэт медленно идем позади, опираясь на свои посохи.
«Я так рад, что мы последовали за красной стрелкой», – говорю я ей.
«Я тоже, – говорит она. – Это был простой и мудрый человек. Он рассказывал мне о символе, который мы видели на табличке. Это он сделал его из любви к женщине. Символ изображает любовь, душу, сексуальность и вечность. Она заканчивается внутри круга, чтобы показать, насколько мы совершенны в схеме жизни и смерти. Разве это не прекрасно?»
Я киваю. Мы останавливаемся, чтобы попить из наших бутылок.
Она смотрит прямо перед собой, ее голос звучит мягко: «У меня такое чувство, что мудрость не имеет ничего общего со знанием, скорее с ощущением чуда. Чем старше я становлюсь, тем больше понимаю, что мы действительно не можем ответить на многие жизненные вопросы. Это тайна, и притом прекрасная. Я научилась принимать ее».
Мы возобновляем движение и добираемся до полей. Желтые стрелки ведут нас вдоль забора, а затем к гравийной дороге, обсаженной тополями. Здесь нет ни ветерка, только жара и тишина, и приятно идти в тени.
«И знаешь что, – говорит она. – В этом человеке столько страсти, но то, что он сказал, прозвучало совсем просто. Он сказал следующее: “Я работаю с камнем, и в своем камне я нахожу все. Я нахожу Бога, мир, самого себя”».
Она смотрит на меня и улыбается.
«Мой дорогой мальчик, нам всем нужно найти свой камень».
День тридцать седьмой (утро)
Я нахожу телефонную будку через дорогу от кафе и набираю ее номер. Когда она берет трубку, я игриво говорю: «Привет, Сью, помнишь меня?»
«Неужто сам мистер паломник?»
Я смеюсь. Она выжидает мгновение, затем присоединяется.
«Ты все еще с этим, как-там-его-зовут?»
Пауза, затем: «Да».
«Все в порядке, – говорю я. – В любом случае я позвонил не за этим. Я позвонил… Я просто позвонил… потому что…»
«Да?»
«Я рад, что у тебя все хорошо, – я смотрю сквозь стекло на холмы. – Что касается меня, то со мной все в порядке. Я хотел, чтобы ты… Мне нужно было, чтобы ты это знала».
«О, – говорит она нежным голосом, затем надолго замолкает. – О, Амит».
«И я хотел бы увидеть тебя».
«Ты возвращаешься?»
«Мне нужно подать заявление в медицинскую школу».
«Это здорово, – говорит она. – Я всегда думала, что тебе следует это сделать».
Я хочу лечить пациентов с любовью, как Кэт. Меня так и подмывает рассказать о ней Сью, но я оставляю эту затею. Как вообще можно описать Кэт со всей ее многогранностью?
«Я знаю, – говорю я. – Я хочу дать миру то, в чем он нуждается: еще одного врача-индуса».
Она смеется, на этот раз от души. Ее смех звучит волшебно.
«Я хочу, чтобы мы были друзьями, – продолжаю я. – Я хочу вернуться и рассказать тебе обо всем».
«Мне бы этого хотелось, – говорит она. – Мне бы этого очень хотелось».
«И я рад, что ты с ним».
«Послушай…»
«Ты заслуживаешь того, кто сделает тебя счастливой. Я не был тем самым парнем».
На линии раздается гул, потом – тишина: «Ты тоже этого заслуживаешь, Амит».
Мы оба наслаждаемся моментом.
«Я верю в это все больше и больше», – наконец говорю я.
После того как мы завершаем разговор, я перехожу улицу, захожу в кафе и присоединяюсь к Кэт за нашим столиком. Завтра мы будем в кафедральном соборе Сантьяго. В телефонной будке я увидел кое-что, что навело меня на мысль.
«Я собираюсь разбить там лагерь на ночь», – говорю я ей, указывая на холмы.
Она прикрывает глаза ладонью, всматривается вверх. Как только вы заметите его сквозь деревья, его ни с чем не спутаешь.
«Чертовски хорошая идея».
Она улыбается, нежно ероша мои волосы. Это движение напоминает мне мою тетю. Кажется, это было целую вечность назад. Я должен позвонить ей из Сантьяго и поблагодарить за то, что она терпит меня.
«Я догоню вас завтра у собора».
«Ну конечно, мой дорогой мальчик, – говорит Кэт. – Я пока что буду потихоньку брести дальше».
После того как она уходит, я заказываю café con leche и медленно пью его, время от времени макая хлеб в кофе. Послезавтра я проснусь, и мне некуда будет идти дальше. От этой мысли мне немного грустно, потому что такова была моя жизнь последние тридцать шесть дней, но это также заставляет меня улыбаться, потому что с окончанием одного путешествия придет другое. В любом случае это и есть жизнь – череда все новых путешествий.
Я смотрю в ту сторону, куда, изгибаясь, ведет дорога через деревню. Желтая стрелка на тротуаре указывает на холмы. Мог ли мой отец предвидеть это, когда просил меня отнести его прах к Гангу? Предвидеть, как я готовлюсь завершить католическое паломничество? Определенно нет. Знал ли он, что поездка в Индию положит начало путешествию, в котором я наконец смогу дать ему то, чего не мог, когда он был жив, – прощение? Может быть.
Кто знает, что на уме у умирающего человека? Но вот что я знаю: хотя нити его ДНК встроены в мою, я – не он. Он был продуктом своего опыта, а я – продукт своего.
Возможно, насилие было невидимой нитью, связывающей поколения, – от его деда к отцу и к нему самому. Но выбор, продолжать ли это, передавать ли будущим поколениям, остается за мной. Мой выбор. И я выбираю, чтобы это закончилось.
Осознание этого позволяет мне чувствовать себя ближе к нему. Я вижу его ребенком, играющим со своей сестрой, отцом, который совершал ошибки, и теперь, всякий раз, когда я думаю о нем, я чувствую нежность к этому человеку и грусть о том, что было и что могло бы быть.
Где-то в деревне звонят церковные колокола. Голубь приземляется на тротуар и расхаживает взад-вперед на красных лапках. Он искоса наблюдает за мной круглым выпуклым глазом, а затем улетает.
Я оставляю деньги за кофе на столе, отодвигаю стул и встаю. Мой рюкзак лежит у моих ног. Я поднимаю его, чувствую, как знакомая тяжесть ложится мне на плечи, затягиваю лямки и застегиваю поясной ремень.
Затем я делаю глубокий вдох и направляюсь к холмам.
День тридцать седьмой (вторая половина дня)
Я ударяю свой посох о бедро, разламываю его надвое и бросаю в кучу. Я смотрю мимо каменных укреплений туда, где склон холма спускается вниз – темный и изрезанный острыми верхушками сосен, – а затем плавно переходит в луг. Деревья слегка покачиваются на ветру. Далеко внизу мерцает водохранилище. За ним проходит дорога, а затем деревня, откуда я впервые увидел руины этого замка. И вот теперь, спустя полчаса подъема, я здесь.
Я спрыгиваю с внешней стены с высоты около пяти футов и собираю кучу веток в руки. Внутри замка в основном неровная земля с пятнами бурой травы. Я бросаю хворост возле неглубокой ямы. Этого достаточно для небольшого костра.
Я раскладываю камни вокруг ямы по кругу. Сначала идут маленькие веточки, прислоненные друг к другу, а между ними – смятая газета. Ветви среднего размера идут сверху. В готовом виде все это напоминает перевернутый конус. Самые крупные ветки отложены в сторону на потом.
Облако движется, и внезапно луч солнечного света ласково касается моего лица. День клонится к вечеру, и у меня уже покалывает в носу от холода. Я собираю еще веток для кучи, затем исследую, но не нахожу ничего интересного. Часть передней стены замка обрушилась, а вокруг почерневших пятен от предыдущих костров разбросаны пивные бутылки. Все пространство не намного больше загородного дома. Тем не менее я нахожусь в замке, и он весь принадлежит мне.
Через несколько часов солнце опустится за холмы. Если бы Кэт была здесь, сейчас было бы самое время выкурить сигарету. Но больше ничего подобного не будет. Две деревни назад она выбросила последнюю пачку сигарет в мусорное ведро.
«Страхи, или привычки, или камни, – сказала она. – Мы должны оставить что-то позади».
Вдалеке виднеются едва различимые шпили собора Сантьяго-де-Компостела, где я буду завтра, прижимая пальцы к знаменитой статуе, – просто еще один паломник. Я думаю о людях, которых встретил во время этого путешествия, о вещах, о которых мы говорили, об общих уроках, приветствиях и прощаниях. Мысли и воспоминания приходят и уходят. Ветер меняется, деревья шелестят, и я улыбаюсь. Saudade.
Этот замок когда-то был домом знати, которая посылала своих приспешников грабить и нападать на паломников. Но теперь он лежит в руинах. Когда-нибудь лес окончательно захватит его, и от него ничего не останется. Только звезды станут свидетелями перемен. Меня, как и паломников до меня, уже давно не будет в живых.
Я потираю нос, потому что больше не чувствую его. Пора заняться делами. Первое: поджечь смятую газету. Она быстро сгорает, сворачиваясь внутрь, с черными краями. Второе: напихать в огонь еще бумаги. Языки пламени медленно поднимаются и опускаются по веткам. Третье: доложить более крупные ветки. Дерево потрескивает. И в‑четвертых, у меня есть это: мой собственный очаг в моем собственном замке. Я исполняю маленький танец короля джунглей.
Когда огонь разгорается по-настоящему, я кладу сверху самые толстые ветки, затем присаживаюсь на корточки и наслаждаюсь моментом. Розанджела, должно быть, уже в Сантьяго. Я найду ее, приглашу на танец. Что будет потом – понятия не имею. В любом случае в этом и заключается волшебство жизни: никогда не знаешь, какое приключение ждет тебя за углом.