Омнибус сначала завез ее в Сити, потом направился в какие-то незнакомые места за пределами Сити. С каждой последующей остановкой ее одежда выглядела все более модной и нарядной. В конце маршрута на нее стали поглядывать с подозрением. Но она твердо решила дойти до конца и предоставить ухаживаниям максимальный простор.
Прошло полтора часа, а омнибус все ехал и ехал. Она понятия не имела о том, как ведут себя омнибусы. Омнибус подошел к конечной остановке – она сидела. Кондуктор, который разделял удивление все более нищавших пассажиров, спросил, куда она направляется.
Она сказала, что на Слоун-стрит.
Он не поверил, попытался ее урезонить, но она упорствовала и не намеревалась двигаться с места.
В девять вечера он высадил ее там, где и подобрал. Она ушла в темноту, прямая и напряженная, и кондуктор, подмигнув сидевшему ближе всех к двери пассажиру, постучал пальцем по лбу.
Но когда она, усталая и голодная, поднялась по ступенькам и вставила в замок ключ, она почувствовала, что дело того стоило: по крайней мере, сегодня она избежала встречи в мистером Уи… Ой, то есть с Эверардом.
Х
Отдавшись на волю собственным чувствам и промаявшись день, мисс Энтуисл пришла к выводу, что надо вести себя так, как следует в преддверии неизбежного бракосочетания: с симпатией и дружелюбно.
Слишком часто наблюдала она, как первое возмущение разочарованных родителей по поводу брака их детей перерастало в гордыню, твердость и принципиальность, и, наконец, становилось позицией, которую уже невозможно изменить, даже после того, как годы сделали ее нелепой. Если брак оказывался счастливым, было глупо держаться за замшелое неодобрение, если же брак оказывался несчастливым, тем более от родственников требовалась нежность и любовь.
Так уговаривала себя мисс Энтуисл в первую бессонную ночь, и такой линии она и придерживалась в последующие несколько месяцев. Это были месяцы испытаний. Чтобы следовать выбранному решению, от нее требовались немалое мужество и отвага. Инстинкт не подвел Люси, когда она хотела как можно дольше держать тетушку в неведении относительно своей помолвки. Мисс Энтуисл, и так худенькая, похудела еще больше за время непрестанной борьбы с собой, стараясь оставаться радостной, всемерно разделять счастье Люси, облегчать ее существование, оберегать от расспросов друзей, с надеждой смотреть – по мере возможности глазами Люси – на Эверарда и их общее будущее.
– Ей не хватает простоты, – говаривал Уимисс, когда Люси пыталась сказать ему, что тетя выглядит все более напряженной и озабоченной. – Ей следует принимать все более естественно. Как принимаем мы.
Для Люси это был единственный огорчительный момент в ее идеальном мире – сознание того, что тетя не совсем счастлива.
И тогда, обняв ее и склонив свою голову к ее голове, он спрашивал, кто научил его маленькую девочку простоте, и они принимались смеяться, целоваться и говорить о других вещах.
Мисс Энтуисл была неспособна к простоте в уимиссовском смысле. Она честно пыталась: когда она видела его свежий лик, лоб без единой морщинки, и сравнивала его с отражением своего собственного лица – а ведь она была старше всего на три года, – то думала, что простота мышления – это не так уж и плохо. Это Люси объяснила ей, что ее Эверард мыслит просто и последовательно. По одной мысли за раз, сказала она, зато полностью на ней сосредоточившись. И только покончив с одной мыслью, и никак не ранее, он переходит к следующей. Он знает, как работает его мышление. Разве, тетя Дот, это не прекрасно, когда человек понимает, как работает его мышление? Вместо того чтобы мысленно блуждать где-то, тратить мысли и энергию на всякие интермедии?
Это были слова Уимисса, и мисс Энтуисл, будучи вынужденной слушать его во время дневных визитов, когда из вежливости недолго присутствовала при влюбленных, а по субботам и воскресеньям неизбежно пребывая рядом с ними во время прогулок, – чувствовала себя несколько утомленной, когда по вечерам, оставшись наконец с Люси наедине в тишине и покое собственной гостиной, все равно выслушивала сентенции Уимисса, но уже из уст Люси.
Но она всегда и во всем с ней соглашалась, и да, он, конечно, замечательный человек: ни одна мудрая тетушка не станет спорить с утверждением о том, что избранник ее единственной и горячо любимой племянницы – замечательный человек. Можно было бы, конечно, придумать для него какой-то другой, более теплый эпитет, но на крайний случай и этот годился. Мисс Энтуисл попробовала было найти варианты, опасаясь, что Люси заметит однообразие отзывов о ее женихе, и как-то раз, совершив над собой усилие, промямлила, что он по-настоящему милый, но это прозвучало так неуверенно, что она больше не пыталась. Кроме того, Люси вполне устраивал замечательный человек.
Она имела обыкновение, сидя у ног тетушки по вечерам – Уимисс никогда не приходил по вечерам, так как не доверял качеству здешних ужинов, – заставлять мисс Энтуисл повторять, озабоченно вопрошая: «Тетя Дот, ты действительно считаешь его замечательным человеком?» – на что тетя, опасаясь, что ее последнее уверение прозвучало несколько отстраненно, отвечала с излишним нажимом: «О, он замечательный человек!»
Возможно, он и вправду был замечательным. Этого она не знала. Что она могла против него иметь? Этого она тоже не знала. Ну, прежде всего, он был слишком зрелым, но уже через минуту, услышав что-то из его высказываний или что-то, что его развеселило, она думала, что он как раз не очень-то созрел. Конечно, если она что-то и имела против него, так это то, что он так быстро оправился от шокирующей смерти жены. Но при этом она допускала, что в объяснении Люси, считавшей, что это – инстинктивная самозащита, тоже есть определенный смысл. К тому же она не могла вечно цепляться за этот аргумент: с каждым днем он весил все меньше. Порой она даже думала, что не в нем дело, что ее скорее настораживают всякие мелочи – недостаточная утонченность, например, или забвение каких-то мелочей по части хорошего тона, и тут же с улыбкой одергивала себя: типичные придирки старой девы. Люси, похоже, никак не возражала против таких его погрешностей. Тетушка видела, что она даже гордится его неловкостью, восхищаясь и любуясь всем, что он говорит и делает, как любуется проделками своего первенца молодая мать. Она весело смеялась, позволяя ему в открытую себя обнимать и целовать. Мисс Энтуисл думала, что Люси тоже превращается в мыслящую просто. Что ж, возможно, такова ее реакция старой девы на то, с чем она никогда раньше не встречалась, упрекала она себя, она слишком старомодна. Да, друзья Джима были совсем другими, но это вовсе не значит, что они лучше. Несомненно, мистер Уимисс назвал бы их претенциозными, «с финтифлюшками».
Когда в октябре все стали возвращаться в Лондон, друзья Джима навестили ее и Люси, многие из них выказали тенденцию продолжать их навещать, и к ее прежним заботам прибавились новые: сделать так, чтобы они с Уимиссом не встречались. Она была уверена, что он не сможет скрыть своего собственнического отношения к Люси, а она не сможет скрыть обожания, вспыхивавшего в ее глазах каждый раз, как ее взгляд падал на него. Несомненно, возникнут вопросы, и кто-то из друзей Джима вспомнит, как погибла миссис Уимисс, – когда она сама отправилась в Британский музей и прочитала отчеты, то удивилась, что в свое время не обратила на них внимания. Об этом писали во всех газетах, она не могла этого пропустить. Единственное объяснение, которое она могла себе дать, состояло в том, что в те дни она ездила навестить друзей, и, наверное, в тот день она как раз была в дороге и, хотя по обыкновению купила перед поездом газету, смотрела не в газету, а в окно.
Она не чувствовала в себе сил отвечать на вопросы и, в свою очередь, все объяснять и защищать Уимисса. Слишком многое в нем требовало объяснений. Его следовало разделить на зоны, и объяснять постепенно, по кусочкам, но лучше все-таки вообще его не демонстрировать, воздержаться от того, чтобы он встречался с ее друзьями. Поэтому она выделила определенный день недели, когда точно бывает дома, и предупредила друзей, чтобы они не теряли времени и не пытались застать ее в другие дни. Постепенно день превратился в определенный вечер, когда любой мог зайти к ней после ужина на чашечку кофе, потому что вечера были более безопасными: Уимисс был убежден, и не скрывал своего убеждения, что ужины у старых дев скудные и неаппетитные.
Люси предпочла бы никого, кроме Уимисса, вообще не видеть, он был единственным светочем ее существования, но она поняла тетушку, которая заверила ее, что, если они сведут все визиты к одному определенному дню, точнее вечеру, никто не сможет помешать их с Уимиссом драгоценному уединению. Именно так, поразившись собственной изворотливости, преподнесла свой план мисс Энтуисл.
У нее была старая подруга на Чешем-стрит, вдова, исполненная той самой мудрости, которая иногда приходит к выжившим в браке. К ней, когда осень загнала вдову в Лондон, мисс Энтуисл время от времени заходила в поисках душевного успокоения.
«Что еще в целом мире способно создать такую пропасть между двумя прежде привязанными и любящими людьми, как не новая любовь?» – спросила она однажды, под впечатлением того, что накануне сказала Люси; с расстояния, на которое она отдалилась, Люси теперь казалась совсем крошечной – так далеко она от нее она ушла; она уже не могла до нее докричаться, не говоря уж о том, чтобы удержать.
И подруга, с краткостью, свойственной истинной мудрости, ответила: «Ничто».
О финансовом положении Уимисса мисс Энтуисл могла судить только по внешним признакам, потому что ему и в голову не приходило, что она имеет право знать, а она предпочитала подождать, пока о помолвке не станет известно всем и она не попросит кого-нибудь из старых друзей Джима навести справки, но, судя по тому, как он жил, в этом отношении у него все было в порядке. Он разъезжал на такси, с разумной частотой нанимал автомобили, проживал в одном из солидных домов на Ланкастер-парк, а также, конечно же, владел «Ивами» – домом у реки возле Строрли, тем самым, где погибла его жена. В конце концов, что может быть лучше, чем обладание двумя