– Что ж, – сказал он, сидя на кровати и глядя на нее, – надеюсь, ты довольна результатами своего поведения.
Но какой смысл разговаривать с кем-то, кто в ответ только хрипит что-то нечленораздельное?
Он встал, поднял жалюзи.
– И день еще такой чудесный! – с негодованием произнес он.
Когда в восемь сорок пять со станции прибыл кэб, он поднялся в спальню в надежде, что она пришла в разум, полностью одета и готова ехать, но она была в том же положении, что и перед тем, как он спустился к завтраку: дремала на снова перекрученных простынях.
– Что ж, тогда поезжай дневным поездом, – сказал он, помолчав. – Я предупрежу кэбмена. В крайнем случае, – добавил он, поскольку она не отвечала, – в крайнем случае жду тебя завтра.
Она приоткрыла глаза и вяло глянула на него.
– Ты слышала?
Она снова что-то прохрипела.
– До свидания, – сказал он, наклонился и чмокнул ее в макушку, вложив в поцелуй все свое негодование.
Ну почему, почему он должен быть наказан за последствия не его нелепого поведения? Всю дорогу Уимисс размышлял об этом и даже «Таймс» читал без должного внимания.
А мисс Энтуисл, помня о том, что в пятницу они вернулись из медового месяца, провели уикенд в «Ивах», а в понедельник утром обязаны возвратиться в Лондон, дождалась двенадцати часов, когда Уимисс уже должен был уйти к себе в контору, и позвонила на Ланкастер-Гейт. Они с Люси собирались вместе пообедать, Люси написала ей об этом, и мисс Энтуисл с нетерпением ждала встречи. Она мечтала наконец-то обнять свою девочку, она так соскучилась. Казалось, с того момента, когда та, счастливая, уезжала в такси, прошла целая вечность, а писем из путешествия она так и не дождалась: приходили только открытки с видами.
Ей ответил мужской голос – не Уимисса. Она узнала голос бледного слуги, который вместе с женой присматривал за домом на Ланкастер-Гейт. Обитали они в подвале и выбирались на свет только по обязанности. В обязанности входило отвечать на телефонные звонки, готовить Уимиссу ванну и завтрак, после отбытия хозяина в контору застилать постель, и затем, до следующего утра, вокруг них снова сгущались тени, поскольку Уимисс возвращался домой, когда они уже спали. Повторный брак, конечно, должен внести беспокойство в их размеренную жизнь, и бледная жена уже мучилась неприятными предчувствиями по поводу готовки, но, если честно, беспокойными были только три дня в неделю, и ради того, чтобы с пятницы по понедельник быть самим себе хозяевами, стоило потерпеть. А поскольку в понедельник утром из Строрли никто не приехал, они воспрянули духом и пребывали в воодушевлении до самого телефонного звонка.
Звонил телефон не часто, потому что у Уимисса имелись и другие телефоны – в конторе, в клубе, поэтому Туайту не хватало опыта в обращении с этим средством связи. Каждый раз, когда в пустом доме раздавался такой настойчивый, такой громкий звонок, Туайты впадали в ажитацию. Им чудилось в нем нечто зловещее, и миссис Туайт каждый раз, глядя, как мистер Туайт выныривает из их тени, похожий на большую тихую рыбину, что поднимается к поверхности за глотком воздуха, благодарила Господа за то, что не была рождена мужчиной.
Она каждый раз тоже поднималась и, обеспокоенная тем, что может случиться с Туайтом, беседующим с бесплотным голосом, прислушивалась с ведущей в кухню лестницы. Вот что она услышала на этот раз;
«Нет, мэм. Пока нет, мэм».
«Не могу вам сказать, мэм».
«Нет, никаких известий, мэм».
«О да, мэм, в пятницу вечером».
«Да, мэм, ранним поездом в субботу».
«Да, мэм… Очень странно, мэм».
А дальше – тишина. Она знала, что он пишет в блокноте, специально для этой цели положенном Уимиссом.
Это была самая трудная из задач. Каждое сообщение следовало записать и хранить на столе в холле, с указанием времени звонка, и Уимисс, вечером придя домой, все просматривал. Туайт, однако, в письме был не силен. Слова его смущали. Он сомневался, как что пишется. К тому же ему трудно было запоминать, что говорилось, потому что говорившие, как правило, торопились, были слишком напористы, и из-за этого само содержание разговора вылетало у Туайта из головы. А еще: как отличить сообщение от несообщения? Уимисс настаивал, чтобы он записывал только сообщения. Но если звонивший не говорил, что что-то надо передать хозяину, следовало ли считать звонок сообщением и записывать? Вот что это сейчас, например, – сообщение или нет?
Он решил, что лучше перестраховаться, и усердно все записал:
«Сэр, звонила мисс Хенуиссел узнать приехали вы и если то когда и какие мы получили распоряжения и сказала это странно 12.15».
Только он положил блокнот и уже собрался опуститься в тихую тень, когда эта штука зазвонила снова.
Теперь это был Уимисс: «Вернусь поздно как обычно».
– Да, сэр, – сказал Туайт. – Здесь вот…
Но на том конце уже положили трубку.
Тем временем мисс Энтуисл, подумав, набрала Строрли 19. Ей ответил голос – Честертон, – спокойный и деловитый, а то, что она ответила, заставило мисс Энтуисл пренебречь ленчем, уложить небольшую сумку и отправиться на вокзал Паддингтон.
Поезда до Строрли в это время были нечастыми и медленными, так что она добралась в станционном кэбе до белых ворот, утопавших в заболоченном проезде, только к пяти. Рано или поздно ей все равно предстояло попасть в «Ивы», потому что теперь она была связана с ними родственными узами, и за четыре недели со времени свадьбы, которые она провела в мире и покое, она решила отбросить все нелепые предубеждения касательно этого места и прибыть, когда придется прибыть, сильной духом и разумом. В конце концов, племянница была не так уж и неправа, сказав «Везде кто-нибудь умер». И все же, пока кэб вез ее вдоль болотистой низины, она думала, что хорошо бы, чтобы Люси разболелась все-таки не в этом доме. К тому же ее беспокоило, что никто ее сюда пока не приглашал. В случае серьезного заболевания такая оплошность, конечно, в счет не шла, но голос горничной всего лишь сообщил, что миссис Уимисс простудилась, а мистер Уимисс отбыл в Лондон в обычное время. Значит, она не так уж больна, если он уехал. Прибыв незваной гостьей к воротам во владения Уимисса, она засомневалась: может, она поступила слишком импульсивно? Однако мысль о том, что детка одна в этом зловещем доме…
Она выглянула из окошка кэба. Вовсе не зловещий, строго поправила она себя, все выглядит очень мило. Кругом порядок. Кусты такие как положено. Крепкая ограда. Симпатичные коровы.
Кэб остановился. Честертон спустилась по ступенькам, открыла дверцу. Милая горничная. Все нормально.
– Как себя чувствует миссис Уимисс?
– На мой взгляд, так же, мэм, – ответила Честертон и осведомилась, должна ли она оплатить поездку.
Мисс Энтуисл сама заплатила кэбмену и поднялась по ступеням в сопровождении несущей ее багаж Честертон. Удобные ступени. Приятный дом.
– Она знает, что я приеду?
– По-моему, служанка сказала ей, мэм.
Просторный холл. Если разжечь камин, здесь будет тепло. Прекрасные окна. Хорошая лестница.
– Вам подать чай, мэм?
– Нет, спасибо. Если можно, я лучше сразу поднимусь к ней.
– Как скажете, мэм.
На площадке, где висел гонг, мисс Энтуисл посторонилась и пропустила Честертон вперед.
– Наверное, стоит доложить миссис Уимисс обо мне, – сказала она.
– Как скажете, мэм.
Мисс Энтуисл ждала, глядя на гонг с той же доброжелательностью, с какой решила относиться здесь ко всему. Прекрасный гонг. Столь же по-доброму она разглядывала украшавшие стены рога – стены топорщились рогами до самой крыши. Впечатляющая коллекция.
– Пожалуйста, мэм, – сказала возникшая откуда-то Честертон и резво пошагала вверх по лестнице.
Мисс Энтуисл последовала за ней. Честертон провела ее в спальню и вышла, закрыв за собой дверь.
Мисс Энтуисл всегда считала Люси маленькой, но здесь, в этой огромной постели, она выглядела и того меньше. Казалось, от нее не осталось ничего, кроме маленькой круглой головы. Мисс Энтуисл не могла сдержать восклицания:
– Ой, ты совсем усохла!
Люси, которую Лиззи плотно укутала в одеяло и которой намотала на горло согревающий компресс, могла только моргать и улыбаться. Она лежала на дальней от двери стороне кровати, и мисс Энтуисл, чтобы добраться до нее, пришлось кровать обходить. Она еще хрипела, но не так сильно, как утром, потому что Лиззи усердно пичкала ее разными снадобьями вроде горячей воды с медом. Она широко улыбалась, глядя на приближающуюся мисс Энтуисл. Как же хорошо снова быть рядом с тетей Дот, и как хорошо болеть, какой это отдых, как приятно сбросить напряжение, и как тихо, какое блаженство – лежать в постели одной. Было настолько очевидно, что она не в состоянии двигаться, не в состоянии ничего делать, не может встать и сесть в поезд, что совесть ее перед Эверардом была чиста, и после его отъезда она лежала в благословенной тишине, и пусть суставы ломило, зато разум ее наслаждался покоем. Окно было открыто, в саду суетились птицы. Ветер стих. Кроме птичьего щебета, не было слышно ничего. Божественная тишина. Божественный покой. Настоящая роскошь после этого уикенда, после дня рождения, после медового месяца. Какое же это удивительное счастье – лежать в постели одной.
– Как хорошо, что ты приехала, – прохрипела она, широко улыбаясь.
Она выглядела такой умиротворенной, что мисс Энтуисл, наклоняясь и целуя ее в горячий лоб, подумала: «Все получилось. Она счастлива с ним».
– Моя дорогая, – сказала мисс Энтуисл, гладя Люси по голове. – Как я рада снова видеть тебя!
– Я тоже рада тебя видеть, – улыбаясь, прошептала Люси. – Чаю, тетя Дот?
Ей явно было тяжело говорить, и лоб был очень горячий.
– Нет, не хочу я чаю.
– Ты побудешь здесь?
– Да, – сказала мисс Энтуисл, садясь возле Люси и продолжая гладить ее. – Конечно, я останусь. Но как ты ухитрилась так простудиться?
Однако Люси не намеревалась ее просвещать. Да она и сказать толком ничего не могла. Она лежала, закрыв глаза, ее гладили по голове, и этого было достаточно.