Когда ее попросили сказать что-нибудь для вступления к посвященной ей «Киногазете» № 22 – что-нибудь, что можно будет поместить как эпиграф к последующим текстам, возле самой большой ее фотографии, она сказала:
«Слова – это дивно звучащие струны человеческой души, говор цепи чувств, переживаний… Слова – это высшее, что даровано человеку. Но есть в жизни НЕЧТО, где слово бессильно, бывают моменты в жизни человека, не передаваемые словами, там молчание красноречивее слов. Немые страдания глубже, тягостнее… Молчаливая радость бурливее, порывнее… Чувствовать и не говорить… Страдать без слов, когда сердце рвется… Трепетать, охваченной порывом счастья… И не высказать это словами, криком, этот язык молчания, язык чувств самой души – как он велик, необъятен!
Это – Великий Немой.
Радуясь и страдая, в слезах и смехе, он мне дорог, понятен в своей глубине и силе, за это я люблю его, Немого и Великого».
Надо сказать, что загадку Веры Холодной пытались разгадать еще при жизни ее.
Иван Николаевич Перестиани, близко знавший Веру Холодную, писал в своих воспоминаниях: «Я часто ломал голову над причиной того исключительного успеха, каким пользовалась Вера Холодная. Мои наблюдения при совместной работе давали удивительные выводы. Я категорически утверждаю, что В. В. Холодной были совершенно чужды какие бы то ни было эмоции творческого характера, в каких бы драматизированных или трагических положениях она ни снималась. Всегда и везде она оставалась той же простенькой Верочкой, “доходившей”, несмотря на это, к зрителю с невероятной силой. Я знаю, что в ранней юности жизнь была очень неласкова к Верочке. Я знаю, что ей пришлось перенести много тяжелого. Налет грусти всегда был ей свойствен. Она смеялась редко и смеялась невесело…»
В 1917 году, после громкого успеха фильма «У камина», известный театральный критик Веронин написал: «Вера Холодная не создавала, она оставалась сама собой, она жила жизнью, данной ей; любила любовью, какую знало ее сердце; была во власти тех противоречивых и темных сил своей женской природы, которыми тонкий далекий диавол оделил ее от рождения. Она оставалась олицетворением пассивного существа женщины, чувства, отражающего веселые и жестокие забавы судьбы, – женщины, очарование которой так же неразложимо, как бесспорно».
Тогда уже одно только это было воспринято как откровение.
Нет какого-то особенного искусства, какого-то великого актерского таланта – да и не нужны искусство и актерский талант, когда актриса является совершеннейшим воплощением женственности, запечатленным на пленке!
А в 1918 году, в том самом знаменитом номере «Киногазеты», посвященном творчеству Веры Холодной, он же напечатал статью «По ту сторону искусства», в которой в обычной для себя несколько уничижительной манере неожиданно для всех признал кино искусством, а не развлечением для масс и выявил то основное, что различает кино и театр, киноактера и театрального актера. Считаю нужным привести эту статью полностью: в ней есть ответы на многие вопросы. Не на все, но действительно на многие…
«Экран – враг театрального, драматического искусства. По крайней мере – школьного.
Экран – непримиримый враг сценического актера. Он с циничной откровенностью разоблачает мертвую трагическую маску и высокие котурны. Он с насмешливой наглостью преображает богатый и четкий жест актера в неубедительный и примитивный излом марионетки.
Экран оскорбляет актера, беря от него прежде всего человека, превращая его в простого натурщика. Он требует от актера собственного интеллекта, который светится в глазах; ненаигранного чувства, заставляющего содрогаться тело; действительной воли, отраженной рисунком воли и твердым взглядом.
На экране мало – играть, мало – казаться. Для него прежде всего – быть.
Но если экран способен оскорбить самых гордых своим искусством, то он может также превознести самого неискусного из них.
Лучшим доказательством этого может послужить артистический успех на экране Веры Холодной. Успех, которому долго искали объяснения и находили одно время единственное оправдание: она – красивая женщина.
Пока наконец не стали серьезно задумываться над вопросом, да только ли в красоте тут дело. Красивых актрис на экране много, при этом и красота В. Холодной не того характера, который угождает на массовый вкус.
Невежды, лишенные дара предвидения, пробовали приписывать Вере Холодной сценическое дарование.
Но она сама разоблачила это измышление, поехавши в Тверь на гастроли, и в посрамление своих невежественных льстецов прескверно сыграла там графиню Юлию. После чего она уже твердо решила: “Лучше быть первой в кинематографической деревне, чем последней в театральном Риме”.
Унижение паче гордости. А для В. Холодной это унижение стоит известности многих театральных знаменитостей.
В чем же тайна ее исключительного успеха?
Разгадка ее чрезвычайно проста: Вера Холодная оказалась прекрасной моделью для фотографического аппарата. Экран ее принял как интересную натурщицу, очень ценную для сюжетной светописи.
Недаром первым, показавшим Веру Холодную на экране, был покойный Е. Ф. Бауэр. Не следует слишком узко понимать сделанные определения “модель”, “натурщица”. От экранной “натуры” требуется нечто иное, чем от модели натурного класса.
Для экрана прежде всего нужно лицо, потому что модель экрана является одухотворенной и оживленной моделью, долженствующей помимо позы дать движение, дать характер, пластически выявить чувство, дать осязаемую форму всем смертным грехам сердца и всем его благим порывам.
Сцена не знает этой живой модели, она ее раскрашивает и декорирует, она имеет особые условные знаки и интонации, дающие более или менее яркое определение искомых настроений.
Экран может дать меньше и больше сцены.
Меньше – потому, что он нем и недоверчив к жесту. Больше – потому, что выявляет настроение полнее и убедительнее, несмотря на относительную бедность своих изобразительных средств.
Это случайные apriori дают некоторую исходную точку для суждения о В. Холодной как кинематографической артистке.
Ее дарование киноартистки едва ли переходит заметно за грани даров природы, отпущенных ей как женщине. Причем даже в этих уже ограниченных пределах далеко не все характерно и интересно для нее.
Прежде всего ее душе совершенно чужды активный, трагический порыв, воля к борьбе, властная сила идеи.
Она женщина в первом ее воплощении, обреченная любви и ищущая возлюбленного. Она женщина, больная тоскою и страстью. Помните, как в “Песни песней”: “Подкрепите меня вином, освежите меня яблоками, ибо я изнемогаю от любви”.
Эта роковая обреченность любви и очарование мужественной красоты являются характерной манерой В. Холодной в ее любовных сценах. Когда этот индивидуальный подход отвечал и объективной характеристике героинь различных пьес, Вере Холодной удавалось создавать прекрасные и правдивые образы. Одним из таких ее созданий была Валерия в “Песне торжествующей любви” – ее первая большая роль на экране.
В других случаях эта известная пассивность женского сердца, милая сама по себе, заставляла подозревать недостаточную разносторонность таланта артистки. И когда все та же Валерия вспоминалась в демимоденке в “Шахматах жизни” и в даме буржуазного света в “Жизни за жизнь”, то такое единообразие манеры было досадно.
Впрочем, несправедливо слишком упрекать В. Холодную за отсутствие достаточного опыта в этих именно картинах. Тогда она только начинала. Это был первый сезон ее артистической карьеры.
Может быть, немалая доля вины за эту монотонную манеру лежит на покойном Е. Ф. Бауэре, который любил пользоваться актером как чистой краской, не смешивая ее с другими, не изменяя ее тона и довольствуясь ее привычной звучностью.
С настроением “обреченности” у В. Холодной органически и закономерно связано другое настроение: испуга, загнанности, замкнутого в себе страдания и как реакция против этих чувств бессознательная жестокость, мстительность, коварство, скрытые под непроницаемым флером слишком глубоких, слишком влекущих глаз.
Наконец, вполне владеет В. Холодная настроениями мечтательности, воспоминаний, таинственного молчания смерти.
Таков в общих чертах диапазон настроений артистки.
Лицо В. Холодной исключительно благородно. Оно редко лжет, и то, о чем оно говорит, почти всегда бывает неподдельно искренно и от какого-то неугасающего чувства.
– Натурщица! Саломея, встреченная на бульваре. Мадонна, продающая газеты.
В этом, вероятно, разгадка тайны призванных творить на экране.
Экрану нужен живой человек, обладающий даром искренности, даром светлой мысли и глубокого чувства.
Прежде всего человек и только затем – актер.
Прежде всего живая модель, “натура” и затем уже игра.
Как нет для экрана грима молодости, так не существует для него и технического секрета – большой артистической разносторонности.
В этом лежит объяснение исключительной удачи на экране В. Холодной, несмотря на ее артистический дилетантизм, и неудачи многих корифеев сцены, которые только что неприемлемы для экрана.
В полном смысле слова Вера Холодная является первой русской актрисой экрана.
Может быть, будут и уже есть другие. Может быть, будут и уже есть более яркие, более одаренные.
Но это не отнимет у нее чести первой победы над театральными мастерами и мастерицами на экране и утверждения той истины, что кино должно создать своего актера и свою школу драматической игры.
Заслуга немалая. И за меньшее принято в наше время чествовать при жизни на случай грядущей славы и бессмертия».
(В. Веронин «По ту сторону искусства», «Киногазета» № 22, 1918 год)
Прав был Петр Иванович Чардынин, утверждавший, что для кино нужны свои актеры, режиссеры, писатели, потому что кино – совершенно особый вид искусства и театральный опыт для него не годится – изначально обречен на неудачу.