С самого детства молитвы в уединении и чтение псалмов и житий святых занимали ее каждодневно и неоднократно. Чувствуя скуку и уныние, от чего бы они не происходили, она тотчас становилась на молитву, или читала Пролог и другие жития святых и скука оканчивалась слезами и успокоением. Часто слышали мы, как она пела псалмы, или ирмосы, и пение прерывалось слезами. Псалмы – «Живый в помощи Вышнего» и «Не ревнуй лукавнующим» – повторялись ею чаще других[464].
Перечисленные названия молитв свидетельствуют о преобладании среди них текстов просительно-покаянного содержания.
Если в семье Прохоровых мать давала ребенку эталон бытового религиозного поведения, формируя представление о регулярной молитве перед домашними иконами как поиске спасения, стремления к Богу и вечной жизни при наличии постоянного места домашней молитвы как очерченном сакральном пространстве внутри жилища, то отец наделял детей знанием моральных постулатов. Существовало семейное предание, что, предчувствуя скорую смерть, отец Василий Иванович Прохоров (1753–1815) завещал сыновьям соблюдать нравственные правила, которые потом были высечены на его надгробном памятнике на Дорогомиловском кладбище: «Любите благочестие и удаляйтесь дурных сообществ, никого не оскорбляйте, старших чтите, о других худо не разумейте, и не исчисляйте чужих пороков, а замечайте свои, живите не для себя, а для Бога, не в пышности, а в смирении, всех и кольми паче брат брата любите»[465].
Внутри текста Прохорова рассказ о горячих молитвах матери соединен с характеристикой ее положительных человеческих качеств: «Лжи, коварства, обмана и лести она не терпела и уклонялась от тех обществ и лиц, в которых эти недостатки не были исправляемы. Детям своим и ближним часто внушала справедливость в делах и словах»[466]. Можно высказать предположение, что назидательные беседы матери с детьми и лексически, скорее всего, строились на примерах из церковных текстов. Например, Прохоров упоминает слова матери, что «праздность гибельна», свидетельствующие о том, что мать в общении с детьми своими словами передавала идею важной в православном молитвенном правиле молитвы преподобного Ефрема Сирина, обязательной к чтению во время Великого поста («Господи и Владыко живота моего! Дух праздности, уныния, любоначалия и празднословия не даждь ми!»). Даже при очевидной посмертной идеализации сыном образа матери, записка Прохорова предоставляет факты, освещающие систему воспитания в купеческой семье, построенную на религиозных заповедях и артикулируемую с помощью церковной лексики.
Т. В. Прохоров многократно описывал стремление матери воспитать в детях строгость нравов через следование благочестивым образцам: «Детям своим она внушала целомудрие и благословенную брачную жизнь, советуя им от помыслов ограждаться молитвою и душеполезным чтением, удаляться неизвестных, кольми паче соблазнительных товариществ и не читать соблазнительных книг»[467]. Своим поведением, по словам сына, мать подавала детям пример сопротивления унынию и тяготам жизни: «С самого раннего детства и до конца жизни, при всех переворотах, никогда не жаловалась, а всем была довольна и за все благодарила Бога, часто повторяя слова Давида: „Мал бех и состарехся и не видел праведника оставлена“»[468].
Также Е. Н. Прохорова твердила детям, что надо «помнить бедных, особенно родственников не оставлять в нужде, старых и немощных призревать и покоить, а малолетных научить, воспитать и устроить». Родительница следовала этому правилу и «несколько девочек из дальних родственниц бедных она воспитала у себя и выдала в замужество с приличным награждением»[469]. Также в записке было сказано, что Прохорова занималась устройством женской школы, сама кроила и шила для бедных учениц рубашки.
Как и в других мемуарах и дневниках, в жизнеописаниях Прохоровых упомянуты дальние и близкие паломничества, которые были важными событиями в религиозной жизни семьи. Представитель второго поколения владельцев Трехгорной текстильной мануфактуры Константин Васильевич Прохоров каждые несколько месяцев уезжал из Москвы на богомолье в какую-нибудь обитель – в жизнеописании фабриканта упомянуты монастыри, связанные с именами Сергия Радонежского, Антония и Феодосия Печерских, Тихона Задонского, Саввы Звенигородского, Иосифа Волоцкого[470].
Еще одним документом, приводимым внутри текста жизнеописания, является письмо Т. В. Прохорова из Мюнхена (где он оказался во время путешествия по Германии) 14 февраля 1847 года. Письмо содержит его размышления о собственной жизни, об итогах сделанного за пятьдесят лет. Оно было направлено Прохоровым своему духовному отцу, священнику Благовещенскому, и носит характер эпистолярной исповеди. По словам самого священника, Прохоров «сокрушался, что не всегда успевал благим побеждать в себе злое», и письмо это проникнуто «духом самоиспытания и самоосуждения».
Прохоров писал:
Сего дня исполнилось мне 50 лет, и я вступаю на степень старчества. Страшит меня число десятилетий, мною прожитых. Здесь, в удалении от дел и забот я мог рассмотреть протекшую жизнь: но что ж увидел? Ничем не похвалюсь, кроме того, что Господь не отступил от меня: Он показывал мне путь и хранил меня. При этом сознаюсь, что и недостоин был милости Господней и не благоговел к ниспосылаемой мне благодати ‹…› тем не менее, ею живу и движусь. Испытывал во уединении, сколь благ Господь, удивлялся Его величию и премудрости, но не уловил эти блаженные минуты, чтобы начать и постоянно продолжать и окончить жизнь под благодатию, то есть, чтобы дух Христов постоянно царствовал в моей природе духовной. ‹…› Наступил шестой десяток лет и надо устроять себя в человека по образу Создавшего его[471].
В другом письме он иронически писал:
Вот еще мои грехи – непостоянство в достижении цели спасения, подобное непостоянству погоды; забвение обетов, неусердное памятование дальних родных, мечтательность о своих талантах и опытах, кои были незрелы, дерзость, гордость, вмешательство не в свои дела из мнимо-доброй ревности, осуждение, страсть учить других; я хотел бы всю Европу учить – до того мечты простирались[472].
Сам факт переписки с духовником важен для понимания и оценки саморефлексии купца Прохорова. Он пытался оценивать себя в категориях греховности и искупления грехов, анализировал свои поступки в молодом и среднем возрасте. Прохоров судил себя строго, особенно укоряя за гордыню и высокое самомнение.
В 1903–1911 годах Николай Петрович Вишняков (1844–1927), потомок известного рода владельцев золотоканительной фабрики на Якиманке и гласный (депутат) Московской городской думы, опубликовал историю своей династии в трех частях[473]. Наряду с реконструкцией генеалогии и архивными документами, это издание включило воспоминания Н. П. Вишнякова, внутри которых в виде вкраплений приведены письма его родителей друг к другу за 1825–1846 годы с комментариями Вишнякова. То есть мы имеем своеобразный источник – не прямой, а с вкраплениями старых документов, прежде всего эпистолярных, внутри мемуаров. Эти эпистолярии и комментарии к ним мемуариста и будут нами далее рассмотрены.
Стоит сказать несколько слов о Н. П. Вишнякове – будучи младшим сыном в семье, он не пошел по коммерческой части, а окончил физико-математический факультет Московского университета, увлекся геологией и палеонтологией, совершенствовался в этих науках в Венском университете, стал известным ученым и коллекционером окаменелостей. Вишняков обладал широкой эрудицией, наблюдательным и острым умом и очевидным литературным даром.
В этой трехсотстраничной семейной саге, отпечатанной «в количестве 100 экземпляров, не предназначенных для продажи», то есть только для родственников и друзей семьи, мы находим важные сведения о религиозности московского купечества, исполнении православных обрядов.
Вишняков, вспоминая свое детство, пришедшееся на вторую половину 1840‐х – 1850‐е годы, рассуждал о соотношении внутренней и внешней сторон веры: «Как y отца, так и y моей матери основы мировоззрения и морали покоились на религиозных началах, a в нашей среде религиозность почти всегда отождествлялась с церковностью: одну от другой не отличали. Религиозным считался только тот, кто был богомолен, ходил в церковь; кто не ходил или ходил редко, тот считался нерелигиозным»[474].
Воспитание в рамках строгой религиозности и благоговейного отношения к предметам культа отражено в жизнеописании Петра Михайловича Вишнякова – отца мемуариста. В частности, Н. П. Вишняков подробно описал историю семейной святыни – иконы Казанской Божией Матери, данной бабушкой Авдотьей Петровной своему сыну, девятилетнему Пете, при переселении от своих обедневших и уже немолодых родителей (отцу было 60, а матери 47) к родственникам – старшей сестре Вере и зятю, богатому фабриканту Семену Серебренникову (впоследствии Алексееву), решившим принять мальчика ради помощи родителям и в целях приобщения к купеческим занятиям в качестве помощника на фабрике.
Когда переселение к Алексеевым было окончательно решено, бабушка Авдотья Петровна, заливаясь слезами, сняла со стены старинную семейную икону Казанской Божией Матери и благословила ею сына на новую жизнь. Затем облобызавшись с ним, она вручила ему серебряный аннинский рубль «на счастье». Оба дара отец мой благоговейно берег. Икону Казанской Божией Матери – «родительское благословение» – считал он первым своим сокровищем и приписывал молитве