Что же касается поведения родителей как образца для подражания, то мемуарист отмечал, что богомольность матери, а также и няни имела на него большое влияние: «Я стал сам богомольным и набожным мальчиком. Няня выучила меня и грамоте, и первым молитвам: с самого раннего возраста я читал на память не только главные молитвы, но и длинный псалом „Помилуй мя, Боже“»[487].
Интересно замечание Вишнякова, что его, когда он был ребенком, «вовсе не принуждали посещать церкви», но он сам испытывал значительную тягу к посещению храмов и «любил ходить по праздникам к поздней обедне» или к вечерней службе в разные храмы (помимо своего приходского) и вообще посещать новые церкви, иногда находившиеся довольно далеко от дома. В приходском храме, посещаемом Вишняковыми, не бывало поздних обеден – в их ближайших квартах жило в основном купечество и ремесленники – сословия, привычные к раннему бодрствованию с утра в силу своих рабочих занятий. Поздние обедни «считались чем-то вроде поблажки людской лени и не особенно одобрялись ревнителями благочестия», однако проводились в некоторых храмах в районах Москвы, населенных «барынями»-дворянками. Мальчик в возрасте четырех-одиннадцати лет ходил с няней по городу пешком («лошадей нам для наших экскурсий не давали, a на извозчиках почему-то не принято было ездить»), поэтому выбирались храмы в пределах досягаемости, в своем районе Замоскворечье это был чаще всего храм Всех Скорбящих на Ордынке, где поздняя обедня начиналась в 11 часов и где «хорошо пели».
К вечерним службам, по воспоминаниям Н. П. Вишнякова, он с няней ходил в дальние храмы и «частенько рвение мое завлекало нас в улицы довольно отдаленные». Ребенка привлекала как эстетика внешней стороны религиозной практики, так и новые познания в церемониале богослужений. В воспоминаниях упомянуты названия икон «Троеручица», «Неувядаемый цвет», «Нечаянная радость», содержание которых мальчику разъясняла, в меру своего понимания, няня. По названиям этих икон можно определить возможные маршруты пеших путешествий мальчика с няней по городу. Например, списки иконы «Троеручица» в Москве были в трех местах – в Троицком соборе Свято-Данилова монастыря (3,5 км от дома Вишняковых на Якиманке), в церкви Успенья в Гончарах (около 3,8 км) и в церкви Живоначальной Троицы на Воробьевых горах (6,8 км), так что вероятнее посещение двух первых пунктов в списке.
Следует отметить еще одну функцию православных монастырей и храмов в пространстве города в первой половине XIX века – их территория для местных жителей нередко была местом отдыха на природе, созерцания природы в садах на монастырской или храмовой территории. Вишняков пишет, что во время прогулок он с няней посещал «дворы при церквах, так называемые „монастыри“, особенно те, которые были попросторнее и где было побольше зелени», и перечисляет известные храмы Замоскворечья – Спаса в Наливках, Иоанна Воина. Эти зеленые пространства, по словам мемуариста, в первой половине XIX века «заменяли собою публичные сады, которых, как известно, в Замоскворечьи не существует» и служили для детского пребывания на свежем воздухе:
Тут, бывало, копошится целый рой детей, составлявших своими пестрыми костюмами, веселыми криками и подвижностью хотя резкий, но не непримиримый контраст со святостью места. Напротив, нельзя было не сознавать известной гармонии между той видимой жизнью, которая ключом кипела в шумной детворе, и невидимым благим присутствием Того, который сам любил детей[488].
В мемуарах Н. П. Вишнякова содержатся размышления о роли церковного прихода, выполнявшего важнейшую коммуникативную функцию в соседском сообществе в большом городе. После семьи приход являлся следующей по значимости общественной институцией, через которую происходило структурирование социума вне экономической сферы. Вишняков отмечал: «При замкнутости семейной жизни и отсутствии общественных интересов, церковь служила центром, объединявшим небольшой мирок прихода. Если прихожане и не были официально знакомы между собой, то во всяком случае были друг другу хорошо известны. Каждое семейство имело свое определенное место»[489]. Упорядочение и регулярность самого поведения каждого прихожанина выражались прежде всего в том, как располагались в пространстве храма люди.
Богатое и стоящее в верхней части местной соседской иерархии семейство купцов Вишняковых внутри пространства церкви имело постоянное место, близкое к алтарю, а именно позади правого клироса (где во время службы находились певчие и чтецы). Место это считалось почетным. При этом члены большого семейства, насчитывавшего в разные периоды времени от двенадцати до двадцати человек, внутри своего круга также соблюдали определенный порядок. А. С. Вишнякова была женой купца Вишнякова во втором браке, она была моложе супруга на 27 лет (П. М. Вишняков родился в 1781 году, а она родилась в 1808 году). От первого брака ее мужа (в 35 лет он женился на 16-летней Софье Чероковой) было шесть детей, из которых до взрослого возраста дожили четверо – два сына и две дочери. Во втором браке (когда 43-летний Петр Михайлович женился на 16-летней Анне) родилось еще четверо сыновей. Ей пришлось воспитывать детей от двух браков.
А. С. Вишнякова овдовела в 39 лет, и поскольку в завещании ее супруга содержалось условие, чтобы в течение шести лет все семейство жило вместе, не разделяясь, то дети от обоих браков продолжали жить вместе и вместе посещали церковь – обязательно всенощные и обедни по воскресеньям и в праздничные дни (дома могли остаться только тяжелобольные). Н. П. Вишняков пишет, что его мать как глава семейства после смерти отца стояла во время службы за клиросом в углу у стены, вокруг нее становились невестки (то есть жены сыновей и пасынков), маленькие дети вставали перед ними. Взрослые мужчины «предпочитали стоять поодаль, y свечного ящика, рядом с церковным старостой».
Представленное в размышлениях Вишнякова мироощущение ребенка, постоянно пребывающего в созерцании церковной архитектуры и икон в каждой комнате родительского дома, сопереживание во время богослужений в храмах и во время домашних молитв матери, свидетельствует о том, насколько жизнь купеческой семьи была пронизана идеей внешнего и внутреннего благочестия.
Но если для главы семьи – напряженно занимавшегося бизнесом купца – обращение к молитвам и исполнение обрядов было важным поведенческим стереотипом, верой в необходимость Божьего покровительства в коммерции, то для большинства женщин купеческих семейств религиозность имела более широкое поле проявления. Это было связано с неразделенностью духовной и бытовой сторон жизни в сознании супруги и матери, постоянно волнующейся за жизнь и здоровье близких, прежде всего детей. Для ребенка же именно семейное посещение служб способствовало постепенному усвоению Священного предания и подробностей житий святых – Вишняков пишет о пристальном рассматривании им росписей, их запоминании во время пребывания на длящемся два-три часа богослужении.
Внимание ребенка было обращено на находившуюся возле семейного места большую икону московских святителей Петра, Алексия и Ионы в позолоченной ризе, и Вишняков отмечает, что «икона эта служила постоянным предметом моего детского любопытства». Спустя шестьдесят лет мемуарист подробно описал изображение:
Посредине ее, на большом поле, изображены были во весь рост три угодника, a кругом, на мелких полях, – отдельные события из их жития; внизу, на уровне моих глаз, приходились изображения обретения их мощей, с лежащими и стоящими фигурами. Я усиленно разглядывал их, стараясь вникнуть в их смысл, и долгое время безуспешно: надписи были неразборчивы, и понять было трудно, что изображали темные лики и руки, глубокими впадинами выделявшиеся на сверкающем от свечей золотом фоне ризы[490].
Не только визуальное впечатление, но и чтение назидательной литературы пробуждало сильные эмоции. Вишняков пишет, что в возрасте до одиннадцати лет (когда пошел в школу) он брал у своей матери Четьи-Минеи и с большой охотой и увлеченностью читал жития православных святых, особенно подвижников и мучеников. Но этим чтением он скорее удовлетворял свою жажду чтения исторических сюжетных книг про героев, чем сознательную тягу именно к религиозному чтению. Интересно здесь замечание мемуариста о том, что «вопреки тому, что часто случается со впечатлительными детьми, я никогда не имел склонности переводить этот интерес на личную почву, и мне никогда не приходило в голову самому думать о подвижничестве, о монашестве».
Анализируя свои детские ощущения, Вишняков в пожилом возрасте, своим умом ученого, приходит к мысли, что ему в юном возрасте «был более понятен внешний трагизм первых веков христианства, чем само христианство». Он добавляет: «За что собственно страдали люди, было для меня в сущности безразлично; занимательна была лишь декоративная обстановка: жертвоприношения идолам, свирепые игемоны (римские военачальники – гонители первых христиан. – Г. У.), жестокие тюремщики, сверхъестественные видения, процедура мучений и казней»[491]. Из высказываний Вишнякова следует, что Четьи-Минеи вызвали у него интерес в том возрасте, когда у мальчика возникает потребность в чтении приключенческой литературы, то есть это не было следствием его осознанной религиозности: «Весьма скоро однообразие житий мне прискучило, и я охладел к ним постепенно. A пользу они мне принесли несомненную: я выучился, сам того не замечая, церковнославянскому языку»[492].
Таким образом, в мемуарах Н. П. Вишнякова показано, как религиозный уклад семьи дал толчок гуманитарному развитию личности мемуариста, прежде всего через чтение назидательной литературы.