Проанализированные примеры четко фиксируют передачу опыта духовной жизни внутри семьи, воспроизведение в религиозных практиках каждого поколения архетипических компонентов (молитвенное правило, хождение к службам, храмоздательство, паломничество). Можно говорить о том, что матрица внешнего благочестия придавала упорядоченность каждодневному распорядку жизни семьи и каждого ее представителя. Для дореформенных поколений купечества молитва была прочно включена в распорядок жизни – не только физической, но и духовной.
При этом можно утверждать, что для людей XVIII–XIX веков не существовало разъединения в сознании сакральной и несакральной сфер. Светское обыденное неразрывно сплеталось с торжественно-сакральным, что, может быть, было связано с большой упорядоченностью жизни внутри суточного круга, а также годового цикла, имевшего жесткий каркас церковных праздников и сезонных промышленных и аграрных работ.
Совокупность вышеприведенных примеров можно, на наш взгляд, интерпретировать следующим образом: для купцов обращение к имени Бога апеллировало к идее богохранимости плодов своего труда. Прибегая к личным и общим молитвам, они искали небесного покровительства своей деятельности, а для отношений внутри предпринимательского сообщества религиозность сотоварищей воспринималась как символическое выражение надежности, честности в торговых сделках. Таким образом, исполнение религиозных обрядов обретало и знаковую ценность, служа символом купеческой чести.
Религиозное мировосприятие и ритуалы выстраивали четкую картину мира, устраняли зыбкость в понимании окружающей жизни и поддерживали порядок и иерархию в сознании и взаимоотношениях. Однако от поколения к поколению менялся уровень образования купечества – менялись и нормы религиозного поведения. Середина XIX века, 1860‐е годы, стала переломным периодом в содержании и восприятии религиозных практик. Это было связано с повышением образовательного уровня второго и третьего поколений потомственного купечества и с развитием научного знания в целом. С этого времени наблюдалась, видимо, латентная секуляризация сознания и бытовых привычек.
Рассмотрение представленных текстов заставляет пересмотреть прежние оценки, согласно которым в историографии купечество оценивалось преимущественно как «забитое», изолированное и неграмотное. Все это приводит к выводу, что купечество с субкультурой религиозных практик было значимым явлением в духовном и культурном ландшафте Российской империи последней трети XVIII – первой половины XIХ века.
The essay examines the features of the religious behavior and religious consciousness of the merchants through analysis of the autobiographical narratives originating from five families such as Tolchёnovs (Dmitrov, Moscow province, and Moscow), Prokhorovs, Khludovs, Vishnyakovs, and Medvedevs (all Moscow). These sources considered characters belonged to the (Eastern) Orthodoxy as the main branch of official Christianity. The analysis focuses on the diaries and memoirs covering the period from the last quarter of the nineteenth century up to the first half of nineteenth century (1776–1866). This range of sources include the following: ‘The Journal of life and adventures of Ivan Tolchёnov’ (records of the 1776–1797), the biography of factory-owner Timofei Prokhorov (records of the 1810s – 1840s), ‘The merchant family Vishnyakovs’ Tale’ compiled by Nikolai Vishnyakov (documents of the 1820s – 1840s), ‘The Memorable book" by Gerasim Khludov (records from the 1830s to 1866), and ‘The Diary’ by Pyotr Medvedev (notes of the 1850sup to 1863). The study of autobiographical sources shed light on the key relations between the merchant class and the religious institutions in the pre-reform period at the practices of the beliefs and rites such as daily prayers, attending church services, pilgrimage, and abundant donations for the renovation of temples. This demonstrates that before the 1860s, when the traditional forms of merchants’ socialization were radically replaced by the process of perception of the European cultural norms, the spiritual life transfer within the family means the reproduction of archetype of piety in the religious practices of each subsequent generation.
II. От Великих реформ к революции
Возникновение и значение (авто)биографических практик в некрологах приходских священников русской православной церкви позднеимперского периода
Лори Манчестер
В 1900 году Рязанские епархиальные ведомости опубликовали некролог священника о. Алексея Дроздова. В тексте объемом сорок шесть страниц, опубликованном в трех номерах, автор, его сын, директор народных училищ в Санкт-Петербурге, описывал: детство своего отца, семинарское обучение, брак, семейную жизнь, приходские обязанности, черты характера, полученные им награды, занятия в свободное время, его взгляды и кончину. Сын неоднократно цитирует в некрологе своего отца[523]. Как и другие авторы большинства некрологов священников позднеимперского периода, он включает сюда полную биографию отца как в личной, так и в профессиональной жизни от колыбели и до гроба.
Первые некрологи приходских священников – сначала в небольшом количестве – были написаны и опубликованы в 1860‐х годах, когда впервые стала распространяться церковная пресса. До того жизнь известных городских священников увековечивали иногда в случаях, когда апологетические надгробные речи, произнесенные на отпевании, печатали в журналах, издававшихся духовными академиями[524]. Эти первые некрологи объемом в несколько страниц были предшественниками жанра, развивавшегося в последующие десятилетия. В некоторых из них, как в некрологе о. Алексея, описывалась и личная жизнь, и служение покойного[525]. Это явно отличало их от некрологов светских профессионалов и дворянства, которые согласно императорскому указу от 1837 года стали публиковаться в губернских ведомостях каждой губернии. Они состояли лишь из нескольких абзацев и описывали исключительно профессиональную деятельность покойных[526]. На протяжении последних десятилетий XIX века все епархии начали выпускать свою собственную прессу, благодаря чему резко выросло количество некрологов священников, включая и сельских, которые составляли 90 % приходского духовенства. Хотя некрологи в основном не были настолько объемными, как у о. Алексея, но попадались и такие, и практически все они занимали несколько страниц[527].
В настоящей статье исследуется, что могут рассказать некрологи русских православных священников о развивавшихся в последние бурные десятилетия существования Российской империи концепциях индивидуальности и современной личности[528]. Авторство некрологов за редким исключением принадлежало коллегам – приходским священникам или их сыновьям. Они могут быть прочитаны и как автобиографические, и как биографические тексты: оба жанра отдают дань, типологизируют и раскрывают индивидуальность и личность Нового времени. Индивидуальность, которая понимается как осознание отличности отдельного человеческого Я от других, следует отличать от самости (selfhood), которая включает как реляционный, так и рефлексивный компонент персональности (personhood): личность Нового времени отличает убеждение, что она может формировать не только самое себя, но и свой мир[529]. В первой части статьи речь идет о том, как некрологи священников, подобно всем современным формам биографии, для которых характерен критический взгляд и изложение истории человека от его рождения до смерти, выросли из агиографии, коммеморации прожитой жизни с дидактическими целями[530]. Находясь между агиографией и биографией, некрологи были и нормативными текстами, повествующими о праведно прожитой православной жизни для читавших их приходских священников, и описанием индивидуальных черт усопшего.
Второй раздел посвящен тому, как, описывая биографии приходского духовенства, авторы одновременно писали историю своего сословия; формирование модерного исторического самосознания их как членов этого сословия тесно переплеталось с вниманием к индивидуальной жизни священников, включая их собственную. В заключительном разделе исследуется постепенная демократизация создания жанра некрологов и процесса того, как, сохраняя свои дидактические и историко-хронологические задачи, этот жанр способствовал развитию личного самосознания авторов в процессе написания биографий. Прослеживая, когда и как этот жанр начал отклоняться от агиографии, я рассматриваю соотношение в нем сакральной и секулярной функции и исследую, как, почему и в какой степени у рядового духовенства господствующей церкви Российской империи накануне революции проявлялась модерная культура личности.
В некрологе о. Алексея, написанном его сыном, встречаются различные топосы, характерные для некрологов приходских священников: усопшего любили и уважали его прихожане, он был глубоко набожным, обращался со своими подчиненными на равных, отличался невероятным трудолюбием, обычно подтверждаемым тем, что он работал вплоть до своего смертного часа; усопший нежно любил свое семейство и никогда не жаловался на перенесенные им мытарства:
В день смерти покойный принимал приехавших к нему по делам некоторых священников своего округа ‹…› Он был в приходе как отец в своей обширной семье ‹…› Истинно христианская любовь, истинно христианский мир царил в его доме ‹…› Как отец, почивший весь ушел в любовь к своим детям. Он жил их горем, их радостями. С ними делился он последнею копейкою (покойный поставил на ноги восемь человек детей), отказывая себе во все необходимом ‹…› Действительно деля свое горе только с верною подругою своей жизни, почивший не любил посторонним жаловаться на трудности своей жизни