. Например, сын о. Николая Соколова, благочинного округа, вспоминал в 1917 году, что отец обращался с подчиненными иначе, чем другие священники:
Характерный случай в первой год благочиния о. Николая. Было собрание всего благочиния и как раз в Озереве. И вот в доме благочинного накормлены были обедом и псаломщики. Так как комнаты в доме маленькие, то для псаломщиков был накрыт стол в соседней с священниками комнате, но подавалось им то, что и первым. Нужно было видеть, как растрогана была «меньшая братья» таким вниманием, чтобы понять значение поступка о. Николая, решившагося порвать с установлением традицией. Старики-псаломщики плакали, впервые увидя, что их считают за людей, и в порыве благодарности целовали руки хозяина[548].
Местом служения покойного нередко был обусловлен и региональный колорит, особенно в некрологах приходских священников. У городских священников, как правило лучше образованных и больше занятых в светской сфере, чем их сельские собраться, некрологи в большей степени фокусировались на профессиональной деятельности. Некрологи священников, которые служили в регионах с плотным населением из религиозных и этнических меньшинств, в большинстве своем включали многочисленные описания их встреч и столкновений с такими группами. В некрологе одного священника упоминалось, что его предшественник был, по слухам, убит местными старообрядцами, а в описании жизни его самого доминирует множество примеров преследований и оскорблений, которому он подвергался со стороны приверженцев этой группы[549]. В некрологе о. Федора Сосунцова, который изучал в семинарии татарский язык, была запечатлена его миссионерская деятельность. Успех в его усилиях привести ближе к православию крещеных татар, которые стояли на пороге отпадения от веры, приписывался не следованию им определенной системе, а его личным качествам и особым практикам[550].
Рассказывая о выдающихся качествах усопшего, отличавших его от остального сословия, или о специфике прихода, где он служил, авторы некрологов писали не только биографии усопших, но и историю их сословия, о трансформации современного исторического сознания среди приходского духовенства. Священники и их сыновья, занявшиеся светской деятельностью, играли основную роль в местных ученых архивных комиссиях, основанных в позднеимперский период по всей Российской империи. Эти общественные организации занимались сохранением и изучением местной истории посредством таких мер, как учреждение локальных этнографических музеев. Развивая историческое сознание, духовенство отдавало дань не только своей местности, но и собственной социальной среде, что объясняет особый интерес авторов некрологов к своему сословию[551].
Связь между историей прошлого духовенства и своей собственной или своей семьи особенно очевидна в предисловии к одному из немногих некрологов, изданному в виде брошюры в 1903 году. Автор констатирует с самого начала, что он написал некролог своего отца для того, чтобы защитить духовное сословие и показать, что современные сельские батюшки имеют не меньше достоинств, чем священники прошлого[552]. Большинство авторов некрологов стремились связать жизнь людей, о которых они писали, не только с христианским, но и с историческим контекстом местности и/или узкого, закрытого, больше всех из сословных групп России напоминавшего касту, слоя духовенства.
Некрологи духовных лиц зачастую включали в себя этнографические детали о повседневной жизни приходского духовенства, и в этом смысле они очень напоминают намного более редко публиковавшиеся биографии приходских священников, которые обычно печатали в епархиальной прессе[553]. Как и в случае некрологов, биографии духовенства на протяжении XIX века все меньше уделяли внимания исключительно их служению[554]. Биографии позднеимперского периода, вероятно, благодаря большему объему, богаче на этнографические и персональные детали, чем некрологи. В этнографическую информацию включалось не только то, что описываемый субъект любил читать, но и перечислялся список книг из библиотеки усопшего. В биографиях также уделялось больше внимания генеалогической информации, включая детали культурной (например, какие именно песни пела неграмотная бабушка) и общественно-экономической жизни (например, как ранее функционировало большое семейное хозяйство у духовенства) прошлых поколений.
Однако, хотя в основе биографий почти всегда лежали разыскания (и лишь немногие из них ссылаются на архивные данные – например, церковные летописи), такие биографии на самом деле больше напоминают жития, поскольку сфокусированы скорее на исключительности своих героев[555]. К примеру, в написанной через восемь лет после смерти отца биографии сын, священник, описывает его по классическим формулам житий: он был настолько серьезным ребенком, что никогда не играл в игры, он единственный из семинаристов не употреблял ни капли спиртного, а мать противилась его стремлению к церковному служению[556]. Тогда как у авторов некрологов священников покойные были представлены прежде всего членами сообщества; их внутренняя тяга к самосовершенствованию понималась как составная часть их роли в качестве духовного наставника своей паствы. Одновременно авторы некрологов рисовали своих героев как людей из плоти и крови, а не как воплощение исключительных архетипов житий.
Эта развитие в направлении индивидуализации было связано и с демократизацией жанра к концу имперского периода. Параллельно тому как достойными печатной коммеморации оказывалось все большее число частных жизней, в течение этого периода росло и массовое количество некрологов. К примеру, в «Смоленских епархиальных ведомостях» с 1865 по 1918 год было опубликовано 365 некрологов – из них 109 в 1910–1917 годах. Достойными коллективной памяти стали признаваться биографии низшей категории из приходского причта и даже жен представителей духовенства. В той же епархиальной газете было опубликовано с 1907 года восемь некрологов дьяконов, с 1899 года девятнадцать некрологов церковнослужителей, и с 1886 года пять некрологов матушек[557]. Демократизация была частью растущего интереса приходского духовенства и их потомков к их собственному сословию. К примеру, в 1917 году в некрологе своей двоюродной сестры священнослужитель, учитель духовного училища, жаловался, что жизнь, интересы и тяготы церковнослужителей редко находят отражение в печати[558].
Появление некрологов в газетах и периодических изданиях Западной Европы также было связано с появлением новой, более массовой читающей публики, которая впервые получила доступ к недорогой печатной продукции. Публики, которая, согласно Юргену Хабермасу, составляла в XVIII веке демократическую общественность. Этот феномен, по мнению некоторых историков, пересмотревших в последние годы перспективы императорской России накануне революции, присутствовал в начале XX века и в России[559]. Широкая демократизация некрологов российских православных священников, похоже, не сопровождалась такой же демократизацией некрологов у членов дворянского сословия или государственной бюрократии в России. Хотя растущее число лиц свободных профессий, рекрутировавшихся из разных социальных групп, и некрологов в издававшейся многими из этих профессий периодической печати свидетельствует о демократизации жанра как такового.
Однако некрологи в профессиональных журналах, в отличие от местной профессиональной прессы духовенства, епархиальных газет, как и некрологи российского дворянства, не включали характерные дискуссии о домашней жизни, которые были неизменной частью жанра некрологов у приходского духовенства[560]. Дидактическая цель некрологов священников – побудить всех пастырей, наставников своих прихожан, стремиться к образцовому благочестию, всегда неизменному и на приходе, и в своем доме, весьма похожая на страстное желание русских революционеров отвергать границу между частным и общественным, – определяла правила жанра, и эта цель определенно расходилась с предназначением некрологов лиц свободных профессий и государственного чиновничества России[561]. Насколько широко эксплицитно понимались и даже имплицитно ставились дидактические цели в понимании рядовых священников-создателей некрологов, и как они пытались демократизировать и расширить жанр, видно по анонимному некрологу 1875 года. Автор сетует в нем, что хотя в обычае духовенства приезжать даже издалека на похороны своего коллеги, но
К сожалению, до сего времени не ввели в обычай делать известною для других жизнь и деятельность умерших пастырей – всего ближе бы и целесообразнее через Епархиальный печатный орган. Между тем жизнь многих деятелей из духовенства заключает в себе не мало светлых нравственных явлений и практических уроков, которые могли бы послужить полезным руководством, особенно для молодых священников[562].
Это внимание к частной жизни можно частично объяснить и демократизацией жанра, поскольку у духовенства сельского и низшей иерархии было меньше объективных достижений в их служении, о которых можно было бы написать. На селе, где духовенство и члены их семей часто обучали крестьян у себя дома, отсутствовали ощутимые границы между служебной и личной жизнью. Наконец, чем лучше автор некролога знал умершего, тем более личный и детальный характер приобретали некрологи. И поскольку члены семьи обычно знали отцов лучше, чем их коллеги, написанные ими некрологи, как правило, содержат очень личные детали