This article focuses on how the obituaries of Russian Orthodox parish clergymen are indicative of two seemingly unrelated processes: the rise of individuality and the historical consciousness of the parish clergy as a social estate group. The genre emerged in the 1860s, and like all biographical genres its roots lay in hagiography. Clergymen’s obituaries never lost their hagiographical roots. The secular and sacred purposes remained intertwined. They functioned as Christian self-fashioning, performing a didactic function of explaining how to live a Christian life. But because they were written by fellow clergymen, they should be read as both autobiographical and biographical texts.
Unlike the obituaries of Russian officials and professionals, they included, like Saints’ Lives’, coverage of a clergymen’s private as well as public life. Toward the end of the century, the degree of distinct details about a clergyman’s lives increased considerably. Clergymen emerged as ideal Christians, but also as unique individuals. Obituaries, after all, are indicative of the modern fascination with individuality. By the early Twentieth Century the genre had become democratized; obituaries of the lower ranks of the parish clergy were published and sometimes written by deacons and sacristans. The article concludes by considering, in light of recent work on American obituaries as reflective of a nation’s values, how clergymen’s obituaries, more than the noble genre, shed light on the values of Orthodox Russians in Late Imperial Russia.
Церковное летописание как источник в автобиографических практиках нового времени
Елена Агеева
Речь в статье пойдет об уникальном явлении отечественной историографии – церковно-приходских летописях второй половины ХIХ – начала ХХ века. В течение десятилетий в большинстве приходов Русской православной церкви велись летописи, в которых фиксировались исторические сведения о возникновении храмов и их благоукрашении, события повседневности, местная история Церкви в общероссийском контексте. Церковно-приходские летописи отражали познания и интересы приходского духовенства, краткие биографические сведения о причте, описывали быт и местные традиции прихода, особенности социокультурного склада прихожан. Краткий анализ касается истории происхождения церковных летописей, их локального и временного своеобразия, места в автобиографических практиках.
Некоторая часть церковных летописей была опубликована еще в конце ХIХ – начале ХХ века[578]. Первые обобщенные наблюдения и библиография публикаций церковно-приходских летописей принадлежат профессору Киевского университета В. С. Иконникову[579]. В дальнейшем интерес к летописям возрос в связи с краеведческими разысканиями 1920‐х годов[580], а в 1970‐х годах летописи привлекают к исследованию аграрной истории[581]. В 1989 году полоса молчания о церковных летописях была прервана С. О. Шмидтом[582], который, в отличие от предшествующей традиции, использовавшей данные летописей как иллюстративный материал, стал рассматривать их с точки зрения источниковедения. В начале ХХI века интерес к изучению летописей существенно возрастает, объединяя источниковедов, церковных историков и краеведов[583]. Некоторые церковные летописи продолжали храниться при храмах: долгое время существовал, например, архив при церкви села Большие Всегодичи Ковровского уезда Владимирской губернии, из которого автору статьи удалось получить фрагмент церковной летописи. Другие исторические материалы оказались в архивах (более семидесяти летописей находится в хранилищах Вологодской, одиннадцать списков известно в архиве Волгоградской области, ряд летописей находится в хранилищах Ульяновской, Самарской и Ростовской областей), историко-художественных музеях (Егорьевском, Муромском, Юрьево-Польском). Полностью сохранившийся массив летописей до сих пор не выявлен.
Между тем церковно-приходское летописание начиная с 1860‐х годов – времени значительных перемен в российской действительности, затронувших и жизнь Церкви, – становится постоянным и весьма действенным способом коммуникации между приходом, его настоятелем и высшим духовным руководством.
На происхождение подобной формы ведения погодных записей в историографии существовало две точки зрения, одна из которых связывала выбор их формы с исторической традицией летописания. Кропотливый труд ежегодного изложения не только выдающихся, но и повседневных событий местной истории заметила и оценила в свое время императрица Екатерина II. К ее удивлению, в летописи, принадлежащей архиерейскому дому Астраханской епархии, «оказались прибавления, относящиеся к обстоятельствам, в недавние времена происходившим. И хотя ей нужны были русские летописи, относящиеся к древности, однако ей приятно, что есть в духовном звании люди, трудящиеся в продолжении российской истории записками своими». Позднее на основании доклада обер-прокурора А. И. Мусина-Пушкина Святейший синод выразил высочайшее благоволение Астраханской епархии, а «во все остальные посланы были распоряжения с поощрениями способных к таким летописям людей, особливо из ученых, дабы они не оставляли упражняться в замечаниях случающихся достопамятностей, потребных в продолжении истории Отечества своего, дабы из сего и в будущие времена могла последовать подобная от древних летописцев польза»[584].
Однако екатерининские распоряжения или не были получены на местах, или игнорировались. Архиепископ Филарет (Гумилевский), проявлявший особую заботу о продолжении местного летописания, писал А. В. Горскому из Харькова: «…Около двух месяцев употребил я на обзор епархии. Одним из первых дел моих по приезде в Харьков было то, что предписал я окружно всем священникам завесть тетради для записывания и описания дел и случаев местной церкви. В душе есть желание составить описание Харьковской епархии. Думаю, что это будет замечательная картина не без интереса для всех и особенно для друзей Церкви Русской. Жаль, что доселе решительно ни в одном месте не было ни одной строчки. Что делать? Здешний край имеет свою историю, со своими красками и штрихами»[585].
С другой стороны, появлению летописей предшествовала длительная традиция ведения дневников священниками, часть из которых была опубликована. Помимо записей Фоки Струтинского[586], очевидно, представлял интерес дневник о. Тимофея Лысогорского из села Двойна Тамбовской губернии. Его начальная тетрадь была озаглавлена «Опыты моей жизни по части хозяйственной и прочим с 1812 по 1857 г.». Как отмечает читатель и публикатор дневника И. И. Дубасов, отец Тимофей был замечательным знатоком Библии и священствовал более пятидесяти лет. При этом «вследствие своего бескорыстия и прежних консисторских обычаев не получил ни одной служебной награды»[587]. Батюшка имел обыкновение изъясняться с архиереями с полной откровенностью. Однажды на несправедливые угрозы владыки лишить его сана отвечал: «Можешь, Преосвященный, лишить меня и рясы, и священства, и даже куска хлеба, но не должен, а, следовательно, не лишишь»[588]. На скудные свои средства он выписывал одну из московских газет, что тогда было весьма редким явлением, интересовался политическими событиями и рассказывал о них прихожанам. Так, он записывает в дневник, что «28 января 1854 г. через Тамбов проходил Уральский казачий полк. Они пошли на войну с турками, которые в Иерусалиме всех наших христиан помучили, и гроб Господень отбили, и цареградских греков многих также умертвили жестокою смертью». Это, по мнению отца Тимофея, и «заставило императора Николая Павловича объявить войну туркам»[589]. Записывал батюшка и народные рецепты лечения, поскольку исполнял функции врача. В голодные, неурожайные годы он уделял особое место записям погодных явлений. Не располагая текстом дневника, трудно понять, насколько подробно записывает автор какие-либо персонифицированные автобиографические сведения. Публикатор отмечает лишь одно свидетельство: «9 октября 1832 г. выдал я в замужество старшую мою дочь за окончившего курс богословских наук П. Ф. Никольского. Радость моя тем совершенна, что выдана она с должною для христиан честью. Награждена она 8-ю платьями ситцевыми, двумя белыми, 400 рублями, 2 лошадьми, двумя коровами, рясою да полукафтаньем суконными, да тулупами калмыцкими; шубы были у нас одна гарнитуровая, шубочка штофная, шубочка нанковая, платье подвенечное шелковое»[590].
О. Тимофей стремился зафиксировать наиболее значительные события, что находило отражение не только в дневнике-летописи, но и в записях на книгах. Так, в книге «Духовный регламент» он написал: «Государь император Александр Павлович изволил посещать нас 1824 августа 26 дня во вторник вечером. Мы его встретили с хоругвями и образами, все в облачениях. Росту он был высокого, лицом бел и чист, плешив; глаза острые»[591].
Ранний автобиографический источник такого же рода упомянут в публикации «Ярославских епархиальных ведомостей» 1893 года – «Келейная запись или краткое начертание разнообразных должностей, Преосвященными в различные времена возглашавшихся на священство Ярославской градской Михайло-Архангельской церкви Симеона Егорова, начиная с 1761 по 1825 гг.»