[611] Таким образом, он сам предугадал значение многих тем, например быта и занятий прихожан, церковного раскола, которые в дальнейшем стали важнейшими компонентами местного летописания. Вероятно, сказались интеллектуальные интересы и пыл молодости 25-летнего священника, записавшего о себе под 1868 годом следующие сведения: «диаконский сын. По окончании курса наук в Саратовской семинарии в 1864 году был уволен из оной со степенью студента; 20 сентября того же года был определен третьим старшим учителем в Саратовское духовное училище, откуда по выбытии из оного, 1866 года февраля 17 дня, рукоположен пр[еосвященным] Иоанникием в село Золотое; с 12 сентября того же года определен законоучителем в Золотовском училище. В семействе – жена Анна Михайловна, 19-ти лет, дочь Лидия девяти месяцев»[612].
Тут, как и в других летописях, например села Больших Всегодич Ковровского уезда Владимирской губернии или Георгиевского собора г. Юрьева-Польского той же губернии (пока еще не введенной в научный оборот), автобиографический компонент отсутствует совсем или присутствует имплицитно. Сквозь ткань регламентированного повествования проступают характерные черты ее автора – увлеченность, разносторонность интересов, стремление к наблюдениям, обобщениям и выводам, – позволяющие скорее узнать об интеллектуальном потенциале автора. Личностный фактор исключался из приходских летописей с момента их заведения: «излагать все сие в летописи, сколько можно яснее и проще, без всякой изысканности. При этом вносить в оную одни только факты, а где возможно и прилично, то и причины оных; но пишущий не должен присовокуплять к тому собственных размышлений и чувствований по поводу излагаемого им. Обязанность вести летопись должна лежать на всех членах причта; но, без согласия священника, который должен быть главным руководителем в сем деле, и просмотра, им написанного вчерне, ни что не должно быть вписываемо в оную»[613]. Тем не менее были редкие попытки все же обойти строгость правил[614].
История копии летописи с. Золотого изложена в предисловии к ней членом Саратовской ученой архивной комиссии С. А. Щегловым в декабре 1910 года. Священник В. Г. Еланский начал вести записи по указу преосвященного Иоанникия (Руднева), епископа Саратовского и Царицынского[615], опубликованному в Саратовских епархиальных ведомостях в 1866 году и предписывавшему следовать плану уже упомянутого нами преосвященного Варлаама, епископа Оренбургского и Уральского. Золотовская летопись, по описанию С. А. Щеглова, представляла собой рукописный фолиант на александрийской бумаге в 93 страницы четкого письма.
При подготовке к публикации обратились к автору-составителю, в то время уже протоиерею, жившему в Вольске, уточнили характер работы и источники летописных сообщений. Излагая события до 1868 года, автор пользовался церковными документами и рассказами старожилов. С 1868 по 1882 год он фиксировал погодно события, которым сам был очевидцем. Подготовленный для публикации список был снабжен комментариями, особым подробным оглавлением, алфавитными указателями личных имен, географическим и предметным, а также картой села Золотого и его окрестностей. Однако публикация, несмотря на согласие автора, так и не состоялась[616].
Освещая широкий круг проблем и событий местного прихода, отец Василий уделяет значительное внимание устройству церкви в селе. Помимо использования документов – храмозданной грамоты, метрических книг и ревизских сказок, – составитель также расспрашивал старожилов. Летопись начинается с 1755 года, но достоверными свидетельствами о местном причте о. Василий Еланский располагает лишь с 1800 года.
Например, об о. Силе Осипове Сухоруковом, который священствовал с 1818 по 1824 год: «был достаточно образован, хотя, как сказывают, и не отличался хорошим поведением и трезвостью; но более всего известен по своей трагической кончине: он, неизвестно, почему только, удавился собственноручно, повесившись в июле 1824 года на вожжах, в сенях своего собственного дома. Его тело предано было сильнейшему поруганию. Будучи кое-как зарытое в поганом буераке, оно вскоре было вымыто дождем и долгое время, без всякого прикрытия, лежало в одном углублении буерака, пока новый сильнейший дождь не поднял его и не снес, вместе с гробом, в Волгу, где оно и пропало»[617]. В других характеристиках священнослужителей о. Василий сообщает, впрочем, и положительные качества. Например, Николай Петров Лебединский: «священствовал с 1823 по 1837 год, был известен кротостью, трезвостью и религиозностью. ‹…› Андрей Сафронов Тихомиров, священствовал с 1827 по 1828 год, – известный своей ученостью и проповедническим даром»[618].
На протяжении всей летописи отец Василий не может обойти тему старообрядчества, широко распространенного в селе. Одним из основных деятелей, способствующих этому движению, он видел православного священника Андрея Михайлова Благовидова (священствовал по 1826 год), который «пользуясь продолжительностью нахождения своего в должности местного приходского священника (он был около 30 л. священником и столько же в заштате; умер 84 л. от роду), конечно, имел более возможности покровительствовать только еще развивавшемуся тогда поморческому расколу. Не получивши ровно никакого научного образования и последовав от точно таких почти неграмотных предков своих (его отец и дед также пожизненно были местными священниками), он был весьма прост, слаб и снисходителен к прихожанам своим, извиняя их слабости и соизволяя их предрассудкам; закаленный в старых дедовских убеждениях и правилах, граничивших в отношении взглядов на церковное строительство близко с расколом ‹…› он был суеверен и невежествен в понимании истин спасительной веры православной; был, наконец, корыстолюбив и любостяжателен, и более чем, кто либо, не разборчив был в средствах к материальному обеспечению себя известным образом. Движимый таким суеверным духом при невежественности и необразованности своей, он действовал на развитие раскола, более делом, нежели словом (подчеркнуто автором. – Е. А.). Для него, например, не было большою важностью, при благоприятных условиях, окрестить дитя с хождением вокруг купели посолонь, или окрестить без помазания св. Миром, или даже и вовсе не крестя, записывать его в книгу как бы уже на самом деле окрещенного, тогда это тем более было возможно, что при разбросанности прихода на довольно значительное пространство.
После последовавшего в 1827 году запрета в служении любимыми выражениями его в разговорах с крестьянами о современном состоянии церкви и ее иерархии, были: «что ныне время? Вер столько, что спасенья не знаешь где и найти!.. Видно как каждый сам себя знай: сама себя овца спаси, как знаешь…»[619]
Летописец старался строго следовать предписанию о точности сообщаемых сведений, поэтому, обобщая материалы вводной части, он замечает, что в случае описания местонахождения и истории с. Золотого он отбирал только самые достоверные свидетельства, отчего, возможно, пострадала красочность повествования. Он с самого начала уделяет большое внимание истории возникновения села и социальному составу его жителей, среди которых было много беглых, дезертиров, добровольно сдавшихся воровских людей, особенно после высочайших манифестов. «Из таких разнообразных элементов с давних пор слагалось население села Золотого и его окрестностей. Отсюда, естественно, и физиономия Золотовского прихода сложилась таким образом, что вообще трудно определить характер здешних жителей; здесь нет ни того однообразия, какое замечается между обитателями степными, нет и настолько типических личностей, которые в своей личности выражали бы существенные свойства своих однообщественников. Поэтому, если что можно сказать о характере здешних жителей, так это то, что они вообще чужды той грубости, дебелости и неразвитости, которые в большей или меньшей мере присущи степным жителям, но в то же время они чужды и той общительности, дружелюбия между собою, того простодушия, откровенности, религиозности и усердия к церкви православной, какое замечается вообще между этими последними. Они, вообще говоря, в деле религии – малосмысленны, в нравственном – не крепки» – пишет автор[620]. Важной составной частью летописи являются ежегодные записи, с 1868 года имеющие заголовок «Общий взгляд на современное состояние церкви, общества и раскола». Таким образом, летописец видит свою задачу не только в последовательной фиксации событий, но и осмыслении их на ином, обобщающем уровне. Никаких рассуждений о событиях внешних не предусматривалось, и это существенно выделяет золотовскую летопись среди более поздних начала ХХ века.
Святейший синод, без сомнения, придавал ведению летописей особое значение. Но разнообразие программ, епархиальные особенности в деле ведения летописей, различия в подготовленности священников приводили к неравномерности в регулярности ведения летописей, а также в объеме и характере фиксации текущих событий. Процесс ведения летописей отличался своеобразием практически в каждой епархии. Так, в 1885 году митрополиту Московскому и Коломенскому Макарию (Булгакову), несмотря на все предшествующие указания, пришлось распорядиться завести при всех церквах Харьковской епархии так называемые памятные тетради для записи особенно примечательных в приходе событий, имевших большее или меньшее влияние на жизнь народа, духовенства или состояние храма, более или менее важных благотворений в пользу храма, духовенства или приходских бедных