Период с 1860 по 1863 год занимает в изложении Кожевникова больше всего места – однако свой отпечаток в биографии оставило отнюдь не освобождение крестьян. Мир вне дихотомии «вера – безверие» не играет в биографии Кожевникова никакой роли. Целью Кожевникова и его издателей было рассказать историю вне времени, которая разыгрывается между этими двумя полюсами. В центре повествования Кожевникова прежде всего те из старообрядцев, кто занимал выдающееся положение и имел особое влияние. Противоречивое и греховное в его глазах поведение своих кумиров посеяло в Кожевникове сомнения в том, что они представляют «истинную» веру.
Кожевников познакомился в это время с Иларионом Кабановым, который считал отличия в вере между старообрядцами и православной церковью незначительными, а к старообрядческим епископам Антонию и Конону относился критически. Они-де только и умеют, что носить золотые митры. В 1862 году Антоний позвал Илариона в Москву, чтобы обсудить вместе с другими влиятельными старообрядцами, как им строить свою жизнь. Иларион попросил Кожевникова стать его попутчиком до Москвы. На собрании Иларион Кабанов высказался за то, чтобы уничтожить богохульные книги, которые происходят от беспоповцев. Он просил позволения опубликовать окружное послание. Сначала эта просьба была отвергнута – и лишь после того как Кожевникову удалось переубедить присутствующих, они разрешили Илариону написать такое послание.
То, что события вокруг окружного послания Илариона описаны так подробно, объясняется несколькими причинами: в составе нарратива происшествия в Москве служат еще одним поводом для того, чтобы усомниться в образе действий старообрядцев-поповцев, заклеймить ложность их принципов и проповедать в качестве ultima ratio объединение с православной церковью. Кожевников сталкивался в поведении верующих и священников с недостатками старообрядчества отнюдь не только в деревне – нет, верхушка также была прогнившей и глухой к голосам извне. При этом окружное послание Илариона Кабанова отнюдь не было маловажным. Оно не только возбудило среди старообрядцев богословские споры, но даже послужило причиной раскола среди Белокриницкой иерархии. Формулируя свои десять учительских положений, Иларион старался ограничить влияние беспоповцев и их учений. Он выступил против теории духовного Антихриста и учил о непрерывном существовании православной церкви и священства до скончания века. Бог старообрядцев, Русской православной и греческой церкви един, раскол спровоцировали Никон и собор 1667 года. Помимо этого, в его окружном послании отвергались как ложные все поношения, которым подвергали православную церковь беспоповцы[786].
Много чернил и бумаги понадобилось Кожевникову, чтобы изложить богословские споры между сторонниками и противниками окружного послания, – бумаги, которую охотно предоставил Кожевникову для публикации издатель Субботин. Субботин был очень заинтересован в событиях вокруг окружного послания[787]. Они поддерживали его версию истории раскола, акцент в которой делался на богословских противоречиях в старообрядчестве. А вину за церковный раскол в XVII веке несли в этой трактовке не догматические различия, в личные конфликты. Свары между поповцами и беспоповцами, в которых не приводилось никаких убедительных аргументов, аморальное поведение «австрийских» епископов, переход друзей к православию, склоки между священством – многое из всего этого Кожевников описывал в качестве неправд старообрядчества: «Вот отчего я плакал и рыдал!»[788]
Однако не они послужили в его нарративе окончательной предпосылкой для его обращения. Кожевников представил перелом не как рациональное решение. Переворот вызвало чудо[789]. Оно произошло внезапно, это не было рациональной попыткой – оно обрушилось на Кожевникова. Как и в житиях святых, один лишь свободный выбор между добром и злом не мог объяснить такую грандиозную перемену. Лишь чудо могло быть движущей силой в житиях – как и в жизнеописании Кожевникова[790].
Чудо обращения началось как посещение храма, реальность которого засвидетельствована точным указанием места и времени. Влекомый таинственной силой, Кожевников пришел в Калуге в православный храм[791]. Чудесный характер произошедшего подтверждался также тем, что там служили службу святителю Николаю, имеющему среди святых в России приставку «Чудотворец». Начальный страх внезапно отпустил Кожевникова, после того как он помолился о своем спасении перед Николаем Чудотворцем и иконой Богоматери: «Тот-час отступил от меня страх, и объяла меня радость, и стал я как в восторге каком»[792]. Кожевников, по его словам, впервые почувствовал, что церковь – это не только дом, но община и что православная церковь – единственная «святая» и «апостольская». С этого момента он часто тайком ездил в Калугу, чтобы участвовать в богослужениях.
Но внутренний перелом невозможно было скрыть – прежде всего братья по вере узнали в нем своего. Они уговаривали Кожевникова не откладывать свое решение, а как можно скорее воссоединиться с православной церковью. Они также давали ему книги, чтобы он мог проверить православную веру. Эти усилия увенчались успехом, книги подтверждали выношенные Кожевниковым убеждения в неправоте старообрядцев. Вслед за чудом в рассказе Кожевникова последовал, наконец, и ratio. В отличие от жития, чудо здесь уже – лишь катализатор перелома, но только разум обеспечивает постоянство перемены.
Интересным представляется лишь предыстория обращения. Кожевников также не отделяет старую, «неправильную» жизнь – но видит в ней важную ступеньку к настоящему, «правильному» образу жизни[793]. С 1864 года Кожевников больше не ходил на исповедь к старообрядцам, а 25 марта 1865 года, на Благовещение, он перешел в лоно православной церкви. Остается неупомянутым, последовал ли он на пути к православной церкви через те же правила единоверия, что и Степан Чураков десятью годами позже. В течение года Кожевников смог убедить свою «немалую» семью, которая до тех пор в жизнеописании никак не упоминалась, присоединиться к православной церкви[794]. Его решение, в отличие от предшествующих метаний и поисков, долгосрочное. Кризис веры, к которому его подтолкнул недобровольный переход к старообрядцам после смерти отца, все сомнения и поиски, теперь были преодолены: «В веселии сердца возблагодарил я Господа Бога, пречистую Богородицу и всех святых, выведших меня из тьмы заблуждения и сподобивших паки приобщиться к сынам матери нашей церкви православной, о которых с юных лет, по козням врага рода человеческого, был я отторгнут». Он гордо повествует читателям, что уже в течение девяти лет является членом православной церкви, и что не вне православной церкви «нет спасения»[795].
3.2. Степан Чураков
Степан Чураков также изложил свою биографию в «Братском слове», под длинным названием, которое фиксировало ключевые моменты жизни и само уже претендовало на оценку: «Крестьянина Степана Васильевича Чуракова повествование о том, где был и что видел, скитаясь по дебрям раскола, и как Божиим милосердием, изведен был на путь истины»[796]. Автобиография Чуракова вышла в 1884 году, также после волны реформ, которые еще более нивелировали в законодательстве правовые различия между старообрядцами и православными. В 1883 году дело дошло до основополагающего правового урегулирования старообрядческого вопроса, в котором до 1905 года ничего не менялось. Это регулирование далеко выходило за послабления 1874 года: старообрядцам была дарована полная свобода передвижения, им предоставлялось право получения заграничных паспортов, снимались препоны для занятия официальных постов на местном уровне[797].
Степан Чураков родился в Архангельской губернии. Хотя на русском Севере было много старообрядцев и «родители и родственники мои держались раскола», но сам Чураков, как и Кожевников, был крещен по православному обряду[798]. Таким образом, православие для него, как и в большинстве появившихся в «Братском слове» автобиографий, первая, «естественная» вера. Лишь впоследствии произошел поворот к старообрядчеству, о причинах которого Чураков не упоминает в своем жизнеописании ни словом: «Крещен я был в православной церкви; но потом перекрестили меня и воспитался я в раскол»[799]. Он вырос филипповцем – беспоповцем филипповского толка, который известен как особенно строгий: филипповцы проповедовали аскетическую жизнь, воздержание и отказывались поминать царя. В своем отвержении государства филипповцы считались фанатиками, они подвергались преследованиям более, чем другие старообрядческие течения[800].
Чураков построил свой рассказ об обращении аналогично Кожевникову. И он так же рано, уже в девять лет, научился читать и писать, причем и в этом случае роль учителя на себя взял дядя. Чураков хотел оставить своих родителей, чтобы посвятить себя служению Богу в качестве подвижника. Но у его отца были иные планы. Он хотел женить сына, чтобы в хозяйстве были дополнительные рабочие руки. Отец уже подыскал подходящую невесту из зажиточной семьи. Ее единственным недостатком было то, что она была православной: «Это еще больше смутило меня»[801]