Одни авторы находятся на пути адаптации светского к сакральному, то есть приспособления к иноческим нормам дворянского самосознания – вплоть до его отторжения и полной ассимиляции. Другую часть авторов эго-текстов вместе с архимандритом Леонтием объединяют сохранение дворянской самоидентификации и благородных привычек после пострига, чуткость к интересам своего «состояния». Они нередко тем или иным способом обращаются к дворянам, поддерживают с ними связи. Некоторые из них склонны скорее адаптировать сакральное к светскому, их отличает взгляд на других монашествующих сквозь призму сословности – вплоть до внесения кастовости в монохромный иноческий мир, а на примере архимандрита Леонтия мы видим редкий случай откровенной манифестации своих карьерных устремлений. Некоторые же люди, продолжая ощущать причастность к благородному сословию, пытаются стать мостиком между светским и сакральным, донести до высшего света подлинный свет христианской веры.
During the heyday of autobiographica in Russia (2nd half of XIX – beginning of XX century) a lot of ego texts written by monks appeared. The authors often were of noble origin. The aim of this paper is to show how the experience of secular nobleman’s life was reflected in memoirs of monks, how the noble self-identity remained active in an abbey and how different people tried to intertwine secular and sacred.
In the centre of attraction there is the autobiography of archimandrite Leontii (Zhelyaev; 1817–1895). It’s a manuscript in 2 copies originated from the archive of Optina pustyn’ and held by the Russian State Library. The text is called biography and archimandrite Leonti is mentioned there in the third person but it’s clear that he is the author. Despite of the noble origin his family was very poor and he had a difficult childhood. After that archimandrite Leontii interpreted his monastic life as a compensation in both spiritual sense (a solitary prayful life) and especially secular sense (a second chance to reach «the summit of greatness», an alternative social lift).
This experience may be compared with some others, especially with the life and autobiography of abbess Mitrofaniya (Rosen; 1825–1899). Being mother superior of her abbey she still felt herself as a baroness close to the imperial court. But other examples show that noble self-identity of monks sometimes wasn’t so strong, and some people were fully assimilated. Some others tried to be a bridge between secular and sacred.
In any case the great difference between the noble culture of the modern period and the monastic culture made a passage from one to another very abrupt. It was a strong-willed religious decision of a person who had to answer himself if he still remained nobleman or not.
III. Экскурс: после 1917 года
Человек и история в эпоху катастрофы. Саморефлексия руководителя тайных монашеских общин 1920–1930‐х годов
Алексей Беглов
Переворот 1917 года изменил не только политический и социальный ландшафт бывшей Российской империи. Изменились дискурсивные практики ее жителей, в том числе практики самоописания духовенства. Они как будто перестали существовать. В условиях жесточайших гонений выстраивание личной судьбы было не первостепенной задачей церковных авторов. Среди известных нам произведений церковной письменности довоенного периода собственно автобиографические тексты редки, в отсутствие легальной прессы перестают писаться некрологи. Вместе с тем саморефлексия была актуальна для них и в эти годы. Однако теперь ее следы мы обнаруживаем не только в текстах традиционных автобиографических жанров, но и в проповедях и в переписке с духовными последователями. В этой статье в фокусе нашего внимания будут два текста, созданных как раз в послереволюционный период руководителем тайных монашеских общин московского Высоко-Петровского монастыря архиепископом Варфоломеем (Ремовым; 1888–1935).
С точки зрения изучения пореволюционной трансформации автобиографических практик разбираемые ниже тексты[871] вызывают особый интерес. С одной стороны, мы располагаем классической автобиографией, пусть и незаконченной, что позволяет нам проследить эволюцию автобиографических мотивов по сравнению с дореволюционной эпохой. С другой стороны, записка с изложением слова при наречении во епископа, адресованная духовной дочери, представляет собой уникальный жанровый симбиоз. Это одновременно и письмо с наставлением, и проповедь, и обличительный, полемический текст, насыщенный при этом автобиографическими элементами и элементами саморефлексии.
Будущий епископ Варфоломей происходил из семьи московского священника, долголетнего настоятеля храма Иоанна Предтечи на Пресне отца Феодора Ремова. Судьба будущего архиерея первоначально складывалась довольно обычно для представителя духовного сословия. Он закончил Заиконоспасское духовное училище, московскую семинарию, поступил в Московскую духовную академию. Во время учебы в академии в 1911 году он принял монашеский постриг, а через полгода, в феврале 1912 года, – священный сан. По окончании Московской духовной академии в 1914 году о. Варфоломей защитил магистерскую диссертацию «Книга пророка Аввакума. Введение и толкование» и был оставлен на кафедре Ветхого Завета. В 1916 году он получил должность экстраординарного профессора этой кафедры. Казалось бы, мы видим типичную биографию «ученого монаха». Представители этой церковно-общественной группы принимали монашеский постриг на школьной скамье и затем делали иногда научную, но чаще – церковно-административную карьеру. Этим «ученое монашество» отличалось как от монашества монастырского, так и от профессорско-преподавательской корпорации духовных академий, костяк которой составляли ученые, не имевшие священного сана, или представители белого, женатого духовенства. Между этими группами – ученым монашеством, монашеством монастырским, академической профессурой и белым духовенством – существовало известное напряжение, обусловленное в том числе внутрисословными противоречиями[872].
Однако в биографии епископа Варфоломея есть один нюанс, который позволяет говорить о его жизненном пути как о не вполне стандартном для «ученого инока». Во время учебы в академии он стал духовным сыном схиигумена Германа (Гомзина; 1844–1923), руководителя мужской Свято-Смоленской Зосимовой пустыни, известного в тот момент центра духовной жизни, старческого руководства. Собственно монашеский постриг он принял именно в пустыни, хотя и постригал его ректор академии епископ Феодор (Поздеевский; 1876–1937). Таким образом, пусть и неформально монах Варфоломей стал членом зосимовского братства, с которым затем был тесно связан его жизненный путь. Представитель «ученого монашества» одновременно оказывался членом монастырского монашеского братства.
После большевистского переворота отец Варфоломей продолжал жить в Сергиевом Посаде и преподавать в Духовной академии. В 1920 году он подвергся первому аресту в связи с сопротивлением вскрытию мощей преподобного Сергия Радонежского. 10 августа 1921 года он был рукоположен во епископа Сергиевского и стал викарием патриарха Тихона (Белавина; 1865–1925). Чуть позже епископ Варфоломей получил в управление московский Высоко-Петровский монастырь, действовавший к тому времени как приход. Осенью 1923 года по его приглашению сюда пришла часть братии закрытой Зосимовой пустыни. В Высоко-Петровском монастыре епископ Варфоломей воссоздал зосимовское богослужение, создал условия для продолжения традиции старческого руководства. В 1924–1925 годах вокруг зосимовских духовников, пришедших в Петровский монастырь, начали складываться группы духовных детей, внутри которых к концу 1920‐х годов возникли тайные монашеские общины. Это были не первые тайные монашеские общины, возникшие в советский период. Еще раньше, в 1922 году, такие общины появились в Петрограде. Но высоко-петровские общины имели свои особенности. Во-первых, это был самый крупный из известных сейчас подпольных монастырей: к середине 1930‐х годов число тайных пострижеников составляло 170–200 человек. Во-вторых, это были молодые общины, члены которых в подавляющем большинстве не были насельниками дореволюционных монастырей, а приняли постриг уже тайно. Наконец, это были смешанные общины, членами которых были как юноши, так и девушки. Цель, поставленная перед собой зосимовскими наставниками, начавшими совершать тайные постриги, заключалась в том, чтобы сохранить православную аскетическую традицию во враждебных условиях[873].
Илл. 1. Иеромонах Варфоломей (Ремов) вскоре после рукоположения. 1912 г. Фотография из архива автора
Илл. 2. Епископ Варфоломей (Ремов). Ок. 1934 г. Фотография из архива автора
Епископ (с 1934 года – архиепископ) Варфоломей играл одну из ключевых ролей в создании подпольного братства. Он координировал деятельность духовников, организовывал внешнюю жизнь общины, осуществлял связь с церковным руководством. По сути, он был игуменом своего подпольного монастыря. Параллельно он выполнял поручения руководства Московской патриархии, в том числе негласные, хотя с начала 1930‐х годов находился на покое, а также принимал участие в работе нелегальной духовной академии, продолжавшей традиции Московской духовной академии, и примерно с 1933 года возглавлял ее[874]. 21 февраля 1935 года архиепископ Варфоломей был арестован, обвинен в «измене Родине и шпионской деятельности в пользу Ватикана», а также в «террористических намерениях в отношении руководителей советского правительства» и 10 июля расстрелян в Бутырской тюрьме. Созданные при его ведущем участии тайные монашеские общины существовали как единое целое до конца 1950‐х годов, а некоторые их члены дожили до рубежа 1990–2000‐х годов.