Это увлечение «немцами» было полезной подготовкой к началу самостоятельного философского творчества – оно позволило освоить категориальный аппарат метафизики, научиться строгому логическому мышлению. Но долго этот вступительный период продолжаться не мог, и уже в сороковых годах наблюдаются признаки появления у нас самобытной русской философской мысли, иными словами, зарождения в России собственной национальной философской школы. Её основателями надо считать «старших славянофилов»: Ивана Васильевича Киреевского (1806–1856), Алексея Степановича Хомякова (1804–1860), Константина Сергеевича Аксакова (1817–1860), Юрия Фёдоровича Самарина (1819–1876).
Сначала несколько слов об этом, весьма неудачном термине «славянофилы». В переводе это «любители славян». Однако никакой особой любви к полякам или хорватам названные мыслители не питали, хотя это – славяне. Справедливо было бы сказать, что они любили русских людей, но даже эпитет «русофилов» тоже оказался бы неправильным, ибо они скорее любили не русских как этническую группу, а Россию как историческую единицу со всеми населяющими её племенами и народами. Словечко «славянофилы» пустил в оборот Батюшков, а ведь, как говорил Гоголь, ежели у нас кого наградят прозвищем, так потом его ничем не отдерёшь, неважно, справедливо оно или нет. Столь же нелепо весьма распространённое мнение о славянофилах как о «квасных патриотах», ходивших в косоворотках и ненавидевших всё иностранное. Они имели европейское образование, свободно владели многими языками, а Киреевский вообще учился в Германии, слушал лекции Гегеля и дружил с Шеллингом, нередко заходя к нему в гости, чтобы попить чайку. Характерно, что первая газета, которую начал издавать Иван Киреевский, называлась «Европеец» (её почти сразу закрыли). Они прекрасно знали и любили западную культуру, но считали нецелесообразным для России её копировать, причём нецелесообразным, в частности, из-за того, что это будет противоречить дальним интересам самого Запада. Они считали нашей исторической задачей сохранение самобытности своего развития и своих жизненных устоев – не только для самих себя, но и для всего человечества, ибо усматривали в этих устоях нечто имеющее универсальную ценность. Эта мысль была центральным положением учения славянофилов, поэтому можно сказать, что наша национальная философия началась с историософии.
Это вполне логично. Ведь из-за чего возник у нас в царствование Александра I весь этот «философский бум»? Из-за потребности образованного слоя, становящегося всё более многочисленным и вбиравшим в себя представителей разных сословий, понять суть своего государственного и общественного служения, а поскольку такое служение надо приноравливать к исторической действительности, главным вопросом для этих людей становился вопрос о том, каков исторический путь России, куда она должна двигаться. На него давались два принципиально разных ответа. Первый звучал так: не надо изобретать никаких велосипедов – есть уже проторённый Европой и показавший себя очень многообещающим путь к прогрессу, то есть к усилению через развитие науки и техники господства человека над материей, к повышению уровня жизненного комфорта и к «смягчению нравов», – путь, которым надо следовать и России, и всему остальному миру. Сторонников этой точки зрения прозвали «западниками». Их оппонентами стали «славянофилы» – об их позиции только что было сказано. Какого-то серьёзного раскола в обществе это разногласие не вызвало, дело ограничивалось теоретическим диспутом. Но власти относились к спорящим сторонам неодинаково. Казалось бы, царская администрация должна была состоять из государственников, даже «реакционеров», которым свойственна тяга к изоляционизму, а следовательно, славянофилы окажутся ей более родственными душами, чем западники, но на деле всё было наоборот. Западникам в николаевской России (даже ругающим Отечество) был открыт зелёный свет, в то время как истинных патриотов, славянофилов всячески притесняли, относясь к ним как к общественно опасному элементу. Хомякову полиция запретила читать свои стихи даже близким друзьям, а Аксакова заставила сбрить бороду. Возможно, такая дискриминация объяснялась тем, что Россия готовилась к отмене крепостного права и в качестве подготовительных мероприятий тогдашние государственные умы не находили ничего лучшего, чем реформы западнического типа. Русское самодержавие стало действительно русским только при Александре III, но это были уже восьмидесятые годы, до которых из «старших славянофилов» никто не дожил.
Тем не менее они сыграли огромную роль в становлении нашего национального сознания и, как теперь выясняется, сделали важнейшее историческое открытие, сравнимое по своему значению с открытием в области атомной физики Нильса Бора. Оно стало теоретической основой всех современных исследований по всеобщей истории и социологии, хотя на его авторов никто не ссылается.
Беседа двадцать втораяПервые научные результаты русской философии
Приступая к заключительной части наших бесед – к разбору русской философской школы, нам следует вначале ознакомиться с тем, что за люди были её отцы-основатели: ведь черты личности всякого мыслителя сказываются на том, как он мыслит и что выбирает предметом своего осмысления.
Иван Васильевич Киреевский родился в Москве в семье помещика-дворянина. В Первопрестольной, а также в родовом имении Долбино в сорока верстах от Оптиной пустыни он и прожил всю жизнь, но умер (от холеры) в Санкт-Петербурге. Похоронен он в Оптиной, где его могилу почитатели философии могут посетить и сегодня.
Киреевский от рождения был вундеркиндом. Раскрытию его способностей содействовали воспитание, которым руководил родственник его матери знаменитый поэт Жуковский, а также общая интеллектуальная атмосфера, царившая в семье. Выйдя после смерти мужа за европейски образованного помещика Елагина, его мать учредила в своём московском доме салон, который посещали литераторы. В семилетием возрасте Ваня легко обыгрывал в шахматы всех взрослых, к двенадцати годам свободно владел французским и немецким, позже освоил латынь и греческий.
В двадцатитрёхлетнем возрасте Киреевский влюбился в Наталью Петровну Арбенёву, сделал ей предложение, но получил отказ. Это так потрясло его чувствительную и жаждущую любви натуру, что он погрузился в депрессию. Опасаясь за его здоровье, родные отправили его за границу. Там он несколько развеялся, окунулся с головой в живую атмосферу немецкой философии. Вернувшись в Россию, «средь шумного бала, случайно» вновь встретился с Наташей, и угаснувшее было чувство вспыхнуло с новой силой. На этот раз он встретил отклик, и вскоре они обвенчались.
На этом браке надо остановиться особо, ибо это тот уникальный случай, когда жена значительно повлияла на становление своего мужа как философа. В салоне его матери, где в табачном дыму можно было хоть топор вешать, постоянно звучала тема материализма и атеизма. Не прибавило веры и общение в Германии с представителями «немецкой философии». Наталья же Арбенёва выросла в совсем другой обстановке: её мать была духовной дочерью преподобного Серафима Саровского, к которому однажды возила пятилетнюю Наташу, а духовником Наташи стал известный всей Москве архимандрит Филарет Новоспасский. Она регулярно причащалась и постоянно читала святых отцов.
Однажды Иван Васильевич увлечённо пересказывал жене что-то из Шеллинга. Видя, что она реагирует как-то вяло, он спросил: «Что, ты считаешь это неправильным?» «Нет, тут всё верно, – ответила Наташа, – но это ведь давно известно». – «От кого известно?» – удивился Киреевский. «От подвижников христианского благочестия. Хочешь почитать – вон на моей полке сборник “Добротолюбие”, там всё сказано».
Иван Васильевич почитал – вначале из любопытства, а потом – почувствовав, что у него раскрываются глаза. Какой там Шеллинг, какой Гегель, это детский лепет по сравнению со святоотеческой мудростью! Так произошло его обращение, а через его обращение началась великая русская философия, которую уже по своему происхождению можно называть «православной философией».
А вот Алексей Степанович Хомяков был глубоко верующим и воцерковленным человеком с самой ранней молодости. Он получил прекрасное домашнее образование, затем окончил Московский университет, с целью изучения европейской жизни совершил ряд заграничных поездок, жил в Париже, в Швейцарии, в Италии, в Австрии. Он служил в кавалерийском полку, участвовал в Русско-турецкой войне. Там Хомяков проявил себя твёрдым, дисциплинированным офицером, обладавшим, по отзыву начальства, «холодной храбростью». Вообще, это был человек волевой, весьма организованный, умевший работать и учиться. Эрудиция его изумляла всех, в спорах ему не было равных. Но за внешностью расчётливого бойца скрывалась тонкая художественная натура. Хомяков написал много прекрасных стихотворений, вошедших в золотой фонд русской поэзии.
Каков был круг философских интересов Хомякова, показывают названия его работ: «Мысли по вопросам всеобщей истории», «Опыт катехизического изложения учения Церкви» (сокращённое название «Церковь одна»), три памфлета, начинающиеся одинаково: «Несколько слов православного христианина о западных вероисповеданиях». Как и Киреевский, Хомяков умер в сравнительно молодом возрасте, но его наследие доныне представляет интерес.
Константин Сергеевич Аксаков был сыном замечательного русского писателя Сергея Тимофеевича Аксакова, автора книг «Семейная хроника» и «Детские годы Багрова внука», в которых с несравненной силой дан образ патриархального русского сельского быта конца XVIII века. На земле, описанной своим отцом, он и жил до девяти лет, после чего навсегда поселился в Москве, где с 1832 по 1835 год учился на филологическом факультете университета. Но именно «детские годы», которые он прожил так же, как «Багров внук», определили личность Константина Сергеевича. Среди «старших» славянофилов он был самым «русским», и, хотя все они любили Россию, он любил её особенно страстно и подчёркнуто, выражая свою любовь даже внешне: носил бороду и ходил в расшитой рубахе и смазных сапогах. Этому соответствовало и направление его научных занятий: он исследовал быт и административное устроение древних славян и внутренние качества современного ему русского народа, сложившиеся под влиянием православия.